Георгий Соловьев - Отец
На обратном пути старики думали об этом, но никто не решался заговорить первым.
Когда «Короленко» снова вышел на Волгу и сухой горячий ветер заволжских степей напомнил о близком конце поездки, Александр Николаевич, наконец, сказал:
— Обоим нам к Дмитрию надо бы ехать. Да поистратились мы. Один, пожалуй, поеду?
— Трудное, Саша, для тебя это дело. Не по здоровью, — заметила осторожно Варвара Константиновна.
— А этак-то по здоровью? Когда тебе, как у дерева, под кору червяк забрался и точит… точит?
Старые супруги сидели в каюте одни; их внуки резвились на террасе, и можно было поговорить не торопясь и как-то подумать над тем, чтобы растоптать этого мерзкого червяка, который был стыдным семейным несчастьем.
— Вспомни, Варя, нас молодыми. Очень хрупкое счастье было у нас поначалу. А ведь решились Митю народить. Сейчас он по чинам и орденам первый бы человек должен быть в семье. Для того берегли и растили. А что получилось? И черт бы с ним, с Митькой, и с его сорокой, или, как там говорят, кукушкой. Или у нас нет настоящих детей? А вот беда его, как собственный позор, меня тяготит. А может, это от злости, что самого первого своего внука и одним глазом не видал? Гонор, так сказать, стариковский?
— Не знаю, — ответила Варвара Константиновна. — Самой не по себе становится, как подумаю, что где-то кровинка родная, как неприкаянная, чужими руками вырощена. Сиротой выросла.
— Ну, насчет сироты и чужих рук ты поосторожней. Прекрасная женщина ему матерью стала, иначе я о ней думать не могу. Не то что кукушка, родившая его.
— А может, неправильно Зинаиду называть кукушкой? Мать она, а это сильнее всего. Знаю, страдает она.
— Страдает?
— А сам как предчувствуешь?
— Гхм… — тут Александр Николаевич подумал, что Варвара Константиновна идет в мыслях своей отличной от его мыслей путеводной ниточкой и к чему-то уже пришла. — Уж не думаешь ли ты, что они снова сойдутся?
— Да ведь и Митя страдает.
— Страдает, да не простит: через такую обиду ему не переступить. И потом… — тут Александр Николаевич словно сам пугаясь того, что ему подумалось, быстро сказал: — А что ты думаешь насчет Жени Балаковой? Приметил я, что потянулась она к нему, как он в отпуск приезжал. Да и Дмитрий… — Александр Николаевич не договорил и плотно сжал губы.
— Нет, — Варвара Константиновна отрицательно покачала головой. — Женя — это не настоящее. Женя тоже это понимает. А вот Зинаиде простить — это ты правильно сказал. Трудно ему самого себя сломать. Тут ему помочь надо.
— А как?
— Ехать к нему надо.
X
— Слышу: будто легковая посигналила на углу, — быстро заговорила Марина, сбежав с крыльца к автомобилю и принимая из дверцы от Варвары Константиновны сетку с остатками дорожной провизии. — Ну, думаю, наши приехали. Так и есть! — Шофер открыл багажник. Марина сунула сетку Алешке и подхватила чемоданы. — А я только-только умыться успела, — сказала она, снова взойдя на крыльцо и останавливаясь.
«Как расцвела-то женщина, — ожидая сдачу от шофера и глядя на Марину, удивился Александр Николаевич. — Видать, у нее с Соколовым без нас полная договоренность во всем наступила».
Марина дождалась, пока мимо нее прошла Варвара Константиновна и пробежали дети, и сказала отставшему Александру Николаевичу:
— А вы, папа, стали молодцом.
— А что? Волга, она целебной силой обладает. Как в сказочные три котла окунулся. Да и ты, дочка, тут без нас что-то раскрасивелась, — старик заглянул в глаза Марины. — Спокойно тебе тут без нас было? — лукаво спросил он.
— Соскучилась я по вас, — ответила Марина и вдруг сказала невпопад: — Прогрессивку мы получили. Вся бригада.
Александр Николаевич понимающе ухмыльнулся и пошел в дом.
Чисто прибранная, полная света и свежести от намытых полов квартирка еще больше повеселела от того шума, который обычно вносят не утомленные долгой дорогой приезжие люди.
— Докладывай, дочка, теперь обстоятельно, — шикнув на детей, спросил Марину Александр Николаевич.
— Дайте прежде обнять-то хоть вас. — Все еще смущенная Марина, раскинув руки, присела, и дети повисли на ней, чуть не повалив. — Обедать будете? Нет!? Тогда вареньем угощу. — Она отпустила детей и обратилась к Варваре Константиновне, сидевшей на стуле с выражением полного удовлетворения тем, что она, наконец, опять дома. — Крыжовнику я, мама, и вишни сварила. Китайка уже поспевает. Обирать надо.
— Мы, мы пойдем обирать! — закричали дети.
— Ну-ка, тихо! — прикрикнула на них Марина. — А то ничего вам не будет — Она подошла к Александру Николаевичу, поцеловалась с ним почтительно, сказав:
— С приездом, — потом подошла к Варваре Константиновне и тоже расцеловалась. — Теперь слушайте: Вика ушла в декрет и уехала к Артему. В провожатые взяла Анатолия. Толя хотел вернуться сразу, да все нет и нет. А вчера получила от него письмо. — Марина взяла с комода открытку и подала Варваре Константиновне.
— Да уж сама читай, скорей, — сказала та.
Марина повиновалась и прочла:
— «Здравствуйте, дорогие родные. Наверное, вы уже дома, и я поздравляю вас с приездом.
Приеду я, наверное, не раньше чем через месяц. Решил поработать на уборке богатого урожая. Артем это одобрил. Все равно работы на заводе раньше сентября даже не обещают. Шлют всем вам привет Артем и Вика. Ваш любящий сын Анатолий».
— Ишь ты! — Александр Николаевич присел бочком на валик дивана. — Виктория-то как решительно и правильно поступила! — Он победно взглянул на Варвару Константиновну, будто это он вдохновил Вику на такой смелый шаг. — А Тольян-то! Тоже молодец: не побоялся, что материны ватрушки ему там, в совхозе, повытрясут.
— Как-то он там? — обеспокоенная новостью, промолвила Варвара Константиновна.
— Да ведь он у Артема, у Вики. Вот как он там! — Марина положила на стол открытку. — Ну, команда, марш за мной, — приказала она детям и пошла из комнаты.
— Как, мать, самочувствие? — глядя вслед убежавшим за Мариной внукам и подходя к Варваре Константиновне, спросил Александр Николаевич. — Поглядим мы еще на них? Порадуемся? А Марина-то? — Александр Николаевич хитренько подмигнул. — Так вся и сияет. Думаешь, оттого только, что мы приехали?
— Какой догадливый, — Варвара Константиновна усмехнулась и спросила: — Денег-то много ли у тебя осталось?
— С полсотни. — Александр Николаевич достал из кармана смятые бумажки. — Ничего. Пенсии-то за июль у нас еще не получены.
— Действительно наэкономим. — Варвара Константиновна, немного шаркая, пошла в кухню.
«Это хорошо, — подумал Александр Николаевич, прислушиваясь к шуму голосов из кухни. — Так-то приезжать в свой дом хорошо. — За комодом он не увидел Лидочкиных игрушек. — Марина убрала, — догадался он. — Умно сделала. А ехать с внучкой к отцу надо». Александр Николаевич прошелся по комнате, вышел в коридор, надел свою летнюю шляпу и крикнул:
— Пойду прогуляюсь.
За пустырем рабочие дружно ломали первый в ряду барак. Оттуда слышался стук и скрежет отдираемых досок. Ободранный, уже без крыши барак окутывала известковая белая пыль, вокруг него мельтешила любопытная поселковая детвора. На краю пустыря стояла чья-то еще не увезенная мебель. «Вот это правильно: надобность миновала в таком жилье — и сразу с лица земли стереть его», — Александр Николаевич сообразил, что в новом доме на Северном поселке вошла в строй еще одна секция и что в сносимом бараке жила Нинуша Тулякова, которая выступала на родительском собрании. Дом, в котором строил себе квартиру Соколов, вырос до последнего, четвертого, этажа, почти заслонил вид на коллективный сад и заовражный городок.
Вяз густым шатром раскинулся над грубо сколоченными столиком и лавками у крыльца. Александру Николаевичу не захотелось идти по поселку, и он сел за столик в тени вяза.
Из-за угла дома вывалилась ватага мальчишек; они катили огромную автопокрышку, в которую, скорчившись, втиснулся какой-то паренек. Впереди ватаги, ловко наподдавая ногой по покрышке, бежал пятнадцатилетний сын Гудилина; он был в белой трикотажной майке, красиво облегавшей его юношескую фигуру, наливавшуюся первой силой. Покрышка, наскочив на выступавший над асфальтом канализационный колодец, подпрыгнула, закружилась на одном месте на ободе, клонясь все ниже и ниже к земле, и с глухим стуком шлепнулась на асфальт.
— Эх ты! А еще обещался полегче. — Вовка Соколов выбрался из-под прихлопнувшего его резинового колеса, испуганно глядя на свою ободранную коленку и пересиливая боль и слезы; он хотел сказать еще что-то, но промолчал и пошел, прихрамывая, прочь от виновато замолкшей ватаги.
— Сам, дурак, напросился, — бросил ему вслед Гудилин, приглаживая свой русый зачес. Презрев разом Вовку и ватагу, он, поигрывая на ходу загорелыми плечами, направился к столику, где сидел Александр Николаевич. Он сел напротив Александра Николаевича, не только не поздоровавшись с ним, но даже не обратив на него внимания.
