Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида
Я допускаю: из фанеры можно вырезать силуэты красивеньких домов с окошками, можно и фальшивый дымок пустить из фальшивой трубы, но исполнить декорацию народной жизни на протяжении тысяч миль, заставить двигаться по лугам выдуманных коров, запылить горизонт миражами тонкорунных овец, заставить плодоносить мертвые муляжи садов – это дело немыслимое! Да, я согласен: для проезда Екатерины дороги пригладили, вешать дранину и тряпье на плетнях запретили, навозные кучи расчистили, свиней с поросятами попрятали по сараям, народ заранее прифрантился, – но так ведь поступают всегда в ожидании гостей, тем более – высоких. Да и никто из свиты (те же послы иноземные) не позволил бы Потемкину дурачить их, словно глупых детишек. Однако понятие «потемкинские деревни» сделалось нарицательным, обиходным – как символ показного благополучия.
Откуда же оно взялось, именно это выражение?
Оно возникло в 1797 году, а пустил его в политический оборот Европы саксонец Георг Гельбиг, страстный ненавистник России; это выражение окрылили злобой те русские помещики, которые лютейше ненавидели Потемкина, как главного укрывателя их беглых крепостных; в ослеплении своем они отвергали все им свершенное и в этом удачно смыкались с Мордвиновым, который, ненавидя Севастополь и флот Черноморский, невольно выражал настроения класса помещиков-крепостников…
Главное мною сказано – сейчас опускаем «занавес».
Конечно, над гомерическими планами Потемкина можно бы и насмехаться сколько угодно, если бы его проекты не осуществились. Но в том-то и дело, что будущее русского Крыма и русского Причерноморья оказалось гораздо ярче и самобытнее, нежели он рисовал себе в самых радужных снах… Вспомним недавнее! Летом 1941 года Гитлер бросил танковые колонны на захват Причерноморья и Донбасса, которые дали бы вермахту железо, молибден и марганец – для продолжения войны. Враги потешались над «потемкинскими деревнями», но в то же время понимали экономическое значение тех мест, где Потемкин расположил первых поселенцев – устроителей безлюдного края. Да, именно там, на месте пресловутых «потемкинских деревень», впоследствии сложился наш гигантский промышленный комплекс, где выковывалась тяжелая индрустрия, – и это еще раз доказывает, что дела Потемкина не были капризом наивного фантазера, искателя шумной славы, – нет, дела светлейшего всегда смыкались с нуждами государства, с великим его будущим. Сейчас мы уже не мыслим жизни страны без того промышленного потенциала Причерноморья, что включен в общую систему народного хозяйства…
Здесь я позволю себе одну существенную цитату:
«Продираясь сквозь чащу неумеренных похвал и дебри искаженных фактор, советский историк делает попытку осмыслить наконец события пресловутого „шествия“ (Екатерины). Он рассматривает его как дипломатический акт, завершающий присоединение Крыма. Он стремится отделить подробности, рисующие разврат деспотизма, от подробностей, рисующих великие усилия русского народа…»
Для нас, читатель, должно быть ясно одно: «потемкинские деревни» – это выдумка заклятых врагов России, дышавших ненавистью не только к нам, русским, но и ко всему великому миру славянства. С этим вопросом покончено.
Но будем помнить замечательные слова Потемкина:
– Любая сплетня есть просто сплетня, а сплетня, кем-либо повторяемая, невольно становится отвратительной клеветой….
* * *Потемкин рассчитывал, что война с Турцией может возникнуть через два года, а Екатерина почему-то испытывала мистический страх перед 1790 годом…
Об этом, кажется, гадали и у Порога Блистательной Порты.
Уже состоялось пророчество волхвов румелийских:
Смотрели они в реку Дунай: ежели рыбы станут ходить к Европе, правоверные победят неверных, но рыбы обратились к Азии, и это привело турок в смущение.
…
Кудесник велел принесть двух петухов, одного назвав турком, а другого «московом», заставил их биться, но «москов» одолел турецкого петуха, и турки снова пришли в уныние.
…
Кудесник положил яйца под двух куриц, назвав одну русской, другую турецкой, предвозвещая: если первая выведет циплят женского роду, победу одержит султан. Но русская курица вывела петушков…
После чего румелийские волхвы сказали: было им видение, будто Румянцев на белой лошади снова въехал в реку Дунай и воспалил страшный огонь посреди воды… К чему бы это?
Все эти годы дверь, за которой скрывалась Война, держалась на запоре слабым крючком. Стоило ударить кулаком посильнее – и Война явится во всем своем безобразии.
Путь на пользу и стал этим роковым ударом!
Действие пятнадцатое
За честь России
Бессмертны вы вовек, о росски исполины,
В боях воспитанны средь бранных непогод!
О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
Пройдет молва из рода в род.
О громкий век военных споров,
Свидетель славы россиян!
1. «Путь на пользу»
Если бы дворянство замкнулось внутри своей касты, оно бы давно выродилось, брачуясь троюродно, четвероюродно и всяко. Петровская «Табель о рангах» открыла шлюзы, чтобы в дворянство бурным потоком вливалось все самое лучшее и талантливое из простого народа. От этого дворянство России постоянно как бы обновлялось притоком свежей крови, неиспорченных чувств и мыслей – от врачей и писателей, от архитекторов и садовников, от библиотекарей и педагогов, от певцов и музыкантов, отцы и деды которых были еще крепостными. Если не понимать этого, а следовать лишь укоренившимся предрассудкам, тогда русское дворянство предстанет перед нами ужасным лесом, населенным дикими кровожадными Салтычихами, и чудом станет казаться, как из такого непроходимого бурелома вышли Баженов и Левицкий, Пушкин и Лермонтов…
Прохор Курносов – по чину и орденам – состоял в личном дворянстве, но при условии пожизненной службы его личное дворянство становилось уже потомственным. Это была хитрая ловушка для простонародья: никакой отец, даже больной или израненный, не покинет службы, дабы не лишать своих детей дворянских привилегий. В мрачном расположении духа майор и кавалер отвозил своих близнецов в Петербург. Петр и Павел родились в том памятном году, когда отец сражался при Суджук-Кале, и теперь, глядя на них, корабельный мастер думал печально: «Увижу ль их, пострелят, в чинах офицерских?..» Близ моря рожденные, близнецы и жизни своей без моря не представляли. Но вошла им нелепая блажь в головы, чтобы батюшка сдал их в Водолазную школу, недавно лишь в Петербурге открытую…
Ехали в санках. Быстро ехали. Курносов сказал:
– Не дурите, ребятки! Очень забавно в колоколах воздушных на дне моря сиживать, но водолазы гибнут почасту, смолоду параличом тронутые. Вам же в Морской корпус идти, и радуйтесь, что не с топора карьер свой начинаете… Это уж я, родитель ваш, доски обтесывал да пазы в палубах конопатил!
Не задерживаясь в столице, Курносов привез мальчишек в Кронштадт, в дом графа Миниха, где после страшного пожара на Васильевском острове расположился Морской корпус. Прощание он устроил нарочно жесткое. Дал сто рублей на двоих.
– И пока в чины мичманские не выйдете, – сказал, – я вас знать не знаю, ведать не ведаю. Головы на плечах круглые, вот и решайте сами, прямо или косо жизнь строить!
Сдав сыновей в корпус, он сразу отъехал в Смоленск, где и возглавил строительство галер для «шествия» императрицы в Тавриду. В Смоленске Прохор Акимович узнал новость: «Царицка не поедет – дурное знамение было». Оказывается, в эту зиму Украина наблюдала не виданное еще здесь полярное сияние, охватившее над Днепром полнеба. Зрелище для киевлян было ужасным, непонятным, но Курносов сказал, что это кораблей не касается: надо строить.
– Я под северным сиянием урожден был, и, как видите, знамение сие для меня оказалось очень добрым… Пусть оно станет добрым знаком и для потомства моего дворянского!
* * *Екатерина покидала Петербург 2 января 1787 года.
– Не будем излишне суеверны, – сказала она, поднимаясь в карету. – А старым бабкам-шептуньям не верю…
Тронулись! Царский поезд состоял из 180 экипажей и кибиток, на каждой станции их ожидали 560 свежих лошадей. Мороз был 17 градусов, продукты замерзали. Принц де Линь жаловался: «Все кареты переполнены персиками и апельсинами, лакеи опиваются шампанским, а я умираю от голода…» Безбородко, едучи с царицей, выразил удивление, почему нет Дашковой.
– Она бы и рада мне сопутствовать, да я не захотела…
Внутри кареты – кабинет с обеденным столом на восемь персон, канцелярия, библиотека и отхожее место, чтобы по сугробам не бегать, за елки прячась. Дороги были заранее укатаны, потому ехали не в санях – в экипажах. В пути Екатерина продолжала работать с Безбородко, а Попов, секретарь светлейшего, делал ей доклады. Дмитриев-Мамонов укачался, просил лекарств, Екатерина попрекала его:
