Молчание Шахерезады - Суман Дефне

– Мамочка, не переживай. Нас здесь никто не найдет. К тому же нас двое. Если заскучаем, сможем друг с другом разговаривать.

Катина глубоко, с горечью вздохнула и помолила Господа, чтобы Он помиловал своей благодатью это добросердечное создание. Ветер доносил до них смрад горящего дерева, плавящегося металла и паленой плоти, кипарисы раскачивались в темноте, перешептывались между собой, точно пытаясь понять, что это за зловоние.

Со стороны улицы слышались женские вопли. Яму спешно засыпали, а продух прикрыли всякими ветками и лавровыми листьями. Мешки с костями, вытащенные из места упокоения, разбросали подальше от ямы.

– Нам нельзя здесь стоять: слишком подозрительно, – сказал Мимико. – Давайте отойдем вон туда.

– Никуда я не пойду!

– Кирья Катина, если мы хотим спасти наших дочерей, нам надо смешаться с толпой.

– Нет! Ни за что! Охи! Вы идите, смешивайтесь сколько хотите. А я останусь тут стеречь мою доченьку.

– Катина му, да разве же, увидев тебя здесь, эти мерзавцы не смекнут сразу, в чем дело, или, думаешь, на тебя саму не позарятся? Аде, эла. Отойдем за эти заросли. А оттуда уж не спустим с ямы глаз. Ну, идем.

Они силой вытащили Катину из вересковых зарослей и отвели в сторону. Рухнув на мраморную плиту чьей-то могилы, она зарыдала. София, с младшей дочкой Ирини на руках, присела рядом и успокаивающе сжала ее плечо. Повсюду рыдали, стонали, убивались женщины, поэтому до них двоих никому не было никакого дела. Все молили Господа, Пресвятую Богородицу, ангелов и святых защитить их дочерей.

Вдруг откуда-то из передней части кладбища донесся вопль:

– Пожар дошел до газовой фабрики! Загорелась газовая фабрика! Того и гляди рванет! Мы все сгорим заживо!

Лежащая в темноте под землей Панайота вздрогнула. Листья и трава, закрывавшие оставленный продух, ужасно щекотали ей шею. Сквозь белый, пахнущий мастикой платок, которым мать укрыла ее лицо, она пыталась разглядеть Адриану. Вопли становились все пронзительнее, стоны рожениц смешивались с криками бегущих женщин. Слышался скрежет сдвигаемых надгробий, спрятанных под ними девочек снова вытаскивали из могил, и все вокруг устремлялись прочь с кладбища.

Газовая фабрика находилась всего в одной улице отсюда. Панайота принялась скрести руками землю. Попыталась было пошевелить ногами, но земля окутывала их неподъемным одеялом. Вдруг ее охватила паника. Как же им выбраться? А что, если фабрика взлетит на воздух и пожар доберется до кладбища? Да они же задохнутся здесь! Стянув с лица платок, она прокричала сквозь листья:

– Адриана, нам надо выбираться. Аде, шевели руками и ногами – попробуем прорыть себе выход. Адриана, м'акус? Ты слышишь меня?

Подруги заворочались в своей устланной травой яме, как черви. Грязь и листья липли на их взмокшие лбы и шеи. Весь мир навалился на них тяжелым кошмаром, не давая шевельнуться. Позабыв о том, что вообще-то прячутся, они стонали от бесполезных усилий, плакали и выли по-звериному, но в царившем на кладбище гвалте их голоса никто даже не услышал.

Неподалеку Мимико пытался успокоить Катину, совсем потерявшую голову от волнения.

– Кирья Катина, пожар очень далеко. А даже если и пойдет в эту сторону, то уж через железную дорогу ему не перебраться. Вон она, труба газовой фабрики, отсюда виднеется. И где там огонь? А нету там никакого огня. Люди просто-напросто в панике, вот им и чудится всякое. Поверьте мне, это самое безопасное место. И для нас, и для наших дочек.

Но Катина ничего и слышать больше не хотела. Она схватила лопату, оставленную Мимико у могилы, и угрожающе наставила ее на Акиса, который рванулся было к жене.

– Только подойдите – и от вас останется меньше, чем от этих сгнивших трупов. Каталавенете? [142]

Никогда прежде Акис не видел Катину такой. Он полез в заросли следом за ней.

– Пожар, пожар! Сейчас все сгорим заживо! Кегомасте! [143]

Катина раскопала яму. Адриана с Панайотой, пошатываясь, поднялись на ноги. Люди неудержимой волной хлынули мимо них в сторону стадиона.

– Беги, Панайота! Беги, кори му!

Обернувшись, Панайота окинула взглядом все прибывающий людской поток, высматривая родителей. Катина ростом была низенькая, а вот Акис со своей мощной статью всегда выделялся в любой толпе. Девушка остановилась, и кто-то врезался ей в спину – она отлетела к стене, шедшей вдоль железнодорожного пути, и упала. Юбка порвалась, колено было разодрано до крови. Панайота попыталась встать. Люди огибали ее справа и слева, некоторые и сами, не заметив ее на пути, спотыкались и падали лицом вниз, а находились и те, кто просто наступал на ее ноги, руки, юбку и, не обращая внимания, мчался дальше.

Когда, придерживаясь за стену, она наконец поднялась, то снова услышала голос матери, который с каждой секундой становился тише и слабее:

– Беги, Панайота му, беги, кори му! Беги к морю!

Людской поток, извивавшийся, точно змея, у вокзала на мгновение замер. На лежащие впереди узкие улочки с рядами домов опустилось черное облако. Ничего не разглядеть. Куда же бежать? Прямо перед Панайотой тянулся проспект Бурнабад – туда-то она и направилась. Где-то вдалеке гудел пожар. На пересекавших проспект улочках один за другим рушились дома, обваливались церкви, столпы искр поднимались в небо – вот только было не разобрать, далеко ли это или близко. Группа людей пробежала мимо нее, завернула на улицу Васили и исчезла в направлении квартала, где жила Панайота. Ни Адрианы, ни родителей нигде не было видно. Оставалось лишь надеяться, что они снова встретятся на набережной.

Молодой мужчина, бежавший в первых рядах, прокричал:

– Все по улице Параллель к Пунте! До Пунты пожар не дойдет!

Старики и дети беспомощно падали, но никому не было до них дела. Толпа стремительным потоком текла вниз по проспекту. Панайота бежала наполовину разутая: один ее ботинок застрял в трамвайных путях. Дым опускался на улицы облаком чернее ночи, люди теряли всякие ориентиры и двигались наугад. Вдруг бежавший впереди нее грузный мужчина встал как вкопанный. Должно быть, они как раз на углу улицы Параллель. Не успевая затормозить, люди налетали друг на друга. Панайоту сбили с ног – она упала и ударилась головой о край мостовой. Из груди вырвался вопль боли. По виску снова потекла струйка теплой крови.

Бежавшие впереди вдруг слегли как подкошенные, а следом и те, кто бежал за ними, – их подкосила пулеметная очередь. Кто это сделал? Бандиты ли, солдаты ли? Беззащитные люди падали, и в один миг вокруг лежащей на земле Панайоты образовалось кровавое озеро. Она приоткрыла глаза. Мужчины обчищали карманы мертвецов. Вот они все ближе и ближе. С секунды на секунду они заметят, что она жива. У Панайоты стучали зубы, ее всю трясло. Она лежала на углу улицы. Осторожно освободила босую ногу из-под тела мужчины, который еще минуту назад бежал перед ней. Бандиты увлеченно собирали добычу, срывали с женщин украшения, спрятанные под платьями.

Действовать надо очень быстро.

Через едва приоткрытые глаза Панайота следила за мужчинами; улучив момент, когда они нагнулись, собрала все силы, вскочила и, прихрамывая, бросилась на улицу Месудие, укрытую клубами черного дыма. Голос позади кричал: «Поймайте эту мерзавку! Пусть поплатится!» Но у улицы Косма, напоминавшей раскаленную печь, преследователи ее оставили: ни один из них не осмелился сунуться в огонь.

А Панайота бежала в самое сердце пожара. Бежала, бежала и бежала.

Сначала медленно. Ее тошнило, от дыма спирало дыхание, она останавливалась, чтобы откашляться, и снова бежала. В босую ступню впивались осколки стекла и гвозди. А потом вдруг она задышала свободно, и вот она бежала все быстрее и быстрее, летела, став одним целым со светом, со звуком, с ветром. Ноги ее, свинцово-тяжелые, когда были укрыты толстым одеялом земли, теперь снова сделались легкими как перышко и стремительно несли ее вперед и вперед. Улицы справа и слева были залиты ярким оранжевым заревом, небо напоминало медное блюдо. Когда она бежала по улице Терджуман, занялся огнем подол ее платья. Языки пламени лизнули ноги. Но она уже не чувствовала. Ни запахов, ни жара, ни ужаса. Ничего не чувствовала. И не слышала. Ее ждала смерть. Она приняла это, и ей сразу сделалось так легко! Ах, Пресвятая Дева Мария, если бы только она узнала это раньше! До некоторых улиц справа от нее, уставленных складами, огонь еще не добрался, но ей и в голову не пришло свернуть туда. К чему ей это? Она ведь стала ветром. Тем самым озорным ветерком родной Смирны, пахнущим розами, морской солью и водорослями, уносящим с собой любые печали и дарующим облегчение.