Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
— Ты прав, Пьетро. Прав! И меня сегодня же заставляют покинуть Петербург. Скоро у моего дома будет карета! И мы со Штембергом уедем. Задержаться мне не дадут. Что делать? Ты спрятал деньги полученные от меня?
— Да. Они в моей квартире. Там их не найдут.
— Уверен? — спросил Либман.
— Да. Я спрятал надежно.
— Впрочем, это я так спросил. Остерман не знает о деньгах Рейнгольда Левенвольде. Левенвольде не стал бы ему ничего рассказывать. Скорее всего, Отсерман хочет просто перестраховаться и отпустит тебя, как только ему привезут деньги из Митавы.
— От этого мне не легче.
— Тебе нужно срочно выбираться из России.
— Как? Без паса? Мне не пропустят на границе, если я вообще доберусь до неё. Или ты предлагаешь бежать тайно?
— Нет. Тайно у тебя не выйдет. Поймают. Нужно ехать через пограничные посты официально. Кстати, ты знаешь, что на время твоего заточения здесь Арайя покидает Россию?
— Покидает? — удивился Пьетро.
— Временно. У него пас до Варшавы. Его пригласили дать там ряд концертов. И он забирает с собой Марию Дорио!
Пьетро посмотрел на банкира и спросил:
— Сие верные сведения?
— Куда вернее. Мои предание осведомители донесли мне про то. Я думал, как помочь тебе похитить Марию в Варшаве.
— Вот и мой выход из создавшегося положения, Лейба! — вскричал Пьетро.
— Выход? — на этот раз удивился Либман. — Но я не вижу здесь никакого выхода! Что ты задумал?
— Пусть это будет для тебя тайной. Ты узнаешь обо мне, банкир. Слухи дойдут! Так что уезжай из России и будь счастлив.
— Ты не шутишь?
— Нет, Лейба. Я совершенно серьезно.
— Тогда желаю тебе удачи, друг мой. Нашему Эрнесту не повезло. Так пусть у тебя все сложиться хорошо.
— А ты не можешь ему помочь?
— Пока нет. Я бы не пожалел денег для Бирона. Но его из России никто не выпустит.
— Его, я слышал, приговорили к четвертованию? Это так? Или врут?
— Не врут. Приговор судей именно такой. Но Анна Леопольдовна заменит казнь на ссылку. Им Бирон надобен живой и здоровый. Он все еще герцог Курляндии и им пока не нужны новые выборы на Митаве. Они поначалу подготовят все для передачи короны принцу Людвигу Брауншвейгскому. А сие дело не одного года. Так что не думай много про Эрнеста. Ему мы с тобой ничем помочь не сможем. Он персона великая. А у них своя судьба……
Год 1740, декабрь, 5 дня. Санкт-Петербург. При дворе.
Анна Леопольдовна утром принимала придворных, как это делала её тетушка покойная Анна Ивановна. Только при дворе более не было шутов. Новая правительница России терпеть их не могла и всех со службы отпустила.
Именем Анны Леопольдовны всех шутов изрядно наградили, и особенно она позаботилась о Кваснике-Голицыне. Принцесса Анна не унаследовала ненависти своей тетки к роду Голициных. Кваснику были возмещены деньгами все конфискованные у него в прошлое царствование имения.
Князь Голицын и его жена Авдотья Ивановна, в прошлом Буженинова купили имение под Москвой и зажили там, как и подобает жить аристократам. Там Авдотья Ивановна родила своему мужу двух сыновей.
Балакирев также зажил настоящим барином в своих касимовских имениях и более уже никогда к шутовскому ремеслу не возвращался.
Хорошо зажили в Москве и бывшая лейб-стирунья Юшкова и старая шутиха Новокшенова. Более они также к шутовскому ремеслу не возвращались и только деньги заработанные при веселом дворе Анны Ивановны тратили.
Король самоедский Лакоста богатым господином укатил в Европу в собственной роскошной карете. И в Германии все думали, что едет по меньшей мере принц.
В Петербурге на начало декабря 1740 года оставались только Пьетро Мира и Кульковский. Первого не выпускали пока из страны, и он должен был ждать паса на выезд из Петербурга, второй затерялся где-то в трущобах столицы.
Анна Леопольдовна как и её покойная тетка принимала придворных в халате не одетая в придворное платье. Рядом с ней, облокотившись на подлокотник трона, стоял граф Линар. Он был в отличие от правительницы одет в роскошный бархатный камзол и кафтан с золотым позументом. Локоны его тщательно завитого парика ниспадали на плечи.
Придворные лебезили и кланялись новому светилу. Линар снисходительно кивал им с высоты трона.
— Вы сегодня так хороши, друг мой, — проворковала Анна Леопольдовна на ухо любовнику.
— Я потратил час на свой туалет, Анна. Я ведь жду, что меня сделают русским обер-камергером. Сие место, после того как арестовали Бирона, вакантно.
— А вы не слишком торопитесь, друг мой? — Анна улыбнулась Линару и погладила его по щеке рукой.
— Вы намекаете на то что я еще не получил русского подданства?
— Да. Вы ведь все еще посланник короля Августа III, друг мой. Не стоит вам торопиться.
— Но и герцог Бирон не имел русского подданства, но занимал пост обер-камергера 10 лет, — возразил Линар.
— Но я должна посоветоваться по сему поводу с графом Остерманом, друг мой. Вы должны понять, что делать без него таких шагов не стоит.
Линар надул губы.
— Ну не стоит вам обижаться. Я сделаю вас обер-камергером. Даю в том слово высочества императорского. А сие слово дорогого стоит!
Линар поклонился. В конце концов, он не торопился. Его время только пришло. И он еще покажет этим русским кто он такой. Они еще будут его следы целовать и поклоняться ему словно божеству…
Остерман также был в центре внимания и подле него толпились прихлебатели. Это были чиновники, что постоянно видели свет светила придворного. Теперь таким светилом стал Андрей Иванович, граф Остерман. Он сосредоточил в своих руках всю полноту власти государственной, и у него теперь не было конкурентов. А Анна Леопольдовна, принц Антон Брауншвейгский, принц Людвиг Брауншвейгский и граф Линар ему были не страшны. Это мелочь, способная только развлекаться, к управлению империей они не полезут.
Остерман повернулся к Ростопчину и спросил его:
— За домом, где размещен Мира следят?
— Следят, ваша светлость. Никуда он не денется.
— Этот Мира хитер. Не забывай того! Он может выкинуть нам какую-нибудь шутку. Слишком легко он вдруг согласился отдать деньги. И Либман хитрая лиса. Я его давно знаю.
— Но он уехал из России, ваша светлость. А Мира передал вам вексель на уплату 100 тысяч рублей.
— Следи за каждым шагом этого бывшего шута.
— Будет исполнено, ваша светлость, — поклонился Ростопчин. — Вы войдете к её императорскому высочеству?
— Нет, — ответил Остерман. — Не сегодня.
— Но она желала вас видеть.
— Ничего. Я навещу её завтра. Сегодня у меня нет желания беседовать о производстве графа Линара в обер-камергеры. Я ведь знаю, зачем она меня видеть желает. Ты вот что сделай, друг мой, подбери людишек темных для дельца тайного.
— Разбойников?
— Да. Да таких чтобы и мать родную. За сотню рублей зарезали. И таких чтобы связей придворных не имели. Можно быстро отыскать подобных?
— А почему нет? Все можно, — ответил Ростопчин. — Но для чего такие люди надобны, ваша светлость?
— После того как деньги Пьетро Мира будут у меня, его стоит убрать. Я не хочу отпускать его из России. Пусть навечно здесь и останется. Я отпущу его токмо для вида. А по пути его разбойники укокошат. Так разве то моя вина?
Остерман усмехнулся….
Год 1740, декабрь, 6 дня. Санкт-Петербург. Пьетро Мира и Кульковский.
Двое бывших шутов сидели за столом в трактире и обговаривали создавшееся положение. Кульковский взялся помочь Пьетро, хотя дело сие было опасное и неизвестно чем могло закончиться.
— Сеньор Арайя выезжает из России, — проговорил Кульковский. — И у него все документы выправлены как надобно. И ты все отлично задумал, но он совершенно на тебя не похож, Пьетро. А в пасе все его приметы описаны.
— Это так, но я думаю, что границу я проеду. Стражу можно купить. И может не станут они проверять, кто там едет. Главное сейчас пас сеньора Арайя добыть. А сие не столь просто.
— Но у тебя есть идея? — Кульковский внимательно посмотрел на Миру. — Ведь есть?
— Кое-что есть.
— Изложи.
Мира выпил водки и, поставив стакан на стол, стал говорить:
— Арайя выедет из города в катере со слугами и охраной. И его надобно захватить за чертой города.
— Согласен, — произнес Кульковский, — но за твоим домом следят. Как ты сможешь выехать незаметно из города.
— Но сегодня же мне удалось выйти из дома незаметно.
— Но ты вернешься домой сегодня. Если ты будешь отсутствовать долго, то Остерман поднимет полицию и ищеек тайной канцелярии. И потому нам надобно дабы они кинулись тебя искать как можно позже.
— Про это я уже подумал. Я вернусь домой и изображу пьяного. Соглядатаи Остермана увидят меня таким и успокоятся. Это даст нам около восьми часов.
