Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник
Ответ такой:
— Ваша дочь, ясновельможная панночка, предпочитает видеть гостей у себя, где с ней князь Дмитрий.
— Олух! Не князь, а царевич! А если князь, то — великий. Больше не делай оговорок.
— Слушаю, ясновельможный пан.
Богдан с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться, так наивно была разыграна сцена. Бельскому хорошо известно из различных обменных грамот, как в первоначальных вариантах которых величались самодержцы всей Руси — князьями Московскими. Не более того. С большим трудом добивались вписывать в текст царские титулы. Ну, ладно, там дипломатия, но здесь, если ты намерился помочь царевичу занять по закону принадлежащий ему трон, чего ж унижать? Не оговорка слуги, а специально отрепетированная скоморошина.
Маленькая неловкая пауза, и воевода Юрий Мнишек обратился к гостям:
— Придется идти нам. Капризам женщины подчиняются даже короли.
То что оружничий увидел, войдя в комнату Марины Мнишек, буквально ошеломило его. Марина сидела, откинувшись на спинку мягкого кресла, разомлевшая от ласк, щеки ее пылали, глаза затянула поволока, царевич же сидел у ее ног на низком пуфике и гладил стройную ножку девы, чуточку приподняв кружевной подол бархатного, шитого золотом платья. И что еще поразило Бельского, ни Марина, ни Дмитрий Иванович даже не смутились, когда к ним вошли гости — они либо ловко притворились, что не видят вошедших, либо и в самом деле витали в мире грез.
— Мариночка, дочь моя, к тебе гости, — громко проговорил Юрий Мнишек, чтобы вернуть влюбленных в мир грешный, земной, а когда она встрепенулась, то мягко отвела руку Дмитрия от своей ноги и величаво поднялась. Дмитрий последовал ее примеру. И чтобы не возникло неловкой паузы, Мнишек проговорил с гордостью:
— Ровно через неделю у них помолвка.
Ну, это уже совсем из ряда вон. Кто же примет Дмитрия Ивановича всей душой, если он в обозе своем повезет жену-папистку?!
И еще что не легло Бельскому на душу: Дмитрий Иванович без бороды и даже усов, каким он был сам, на какое-то время опозоренный. Теперь вот она отросла, не такая, конечно, как прежде, но все же — борода. А как можно мужчине уподобляться женщине, оголяя свое лицо?!
«Подскажу. Если хочет венчаться на царство, пусть не перечит русским нравам. С помолвкой тоже стоит повременить».
— Здравствуй, Дмитрий Иванович. Рад видеть тебя во здравии, — приветствовал царевича Бельский. — Приехал я на серьезный разговор и с подарками. На разговор опекуна.
— Я буду готов к нему завтра. О времени извещу.
Больно кольнули эти слова Богдана, но что он мог ответить? Перед ним — царевич. Будущий государь, вполне понявший свое преимущество перед слугами. Преданность ему он воспринимает как должное, как верное холопство.
«Плюнуть на все и уехать в Белый?! — вспыхнула услужливо мысль. — Пусть сам как хочет барахтается!»
Но завет Ивана Грозного? Грех перед Богом не исполнить духовную царя-батюшки, который так благоволил к нему, Бельскому. Нет, не плевать на все, теша мелочную обиду, а кинуться спасать заблудшего.
Когда в назначенный для него час Богдан вошел в покои царевича, подготовившись говорить с ним резко, вплоть до угрозы оставить без попечительства, то поразился случившейся перемене. Дмитрий встретил опекуна с поклоном, усадил в кресло, специально для царевича сделанное в виде трона, и начал с извинения:
— Не обессудь, боярин, столь много делающий для меня, что высокомерно вел себя при Мнишеках. Они внушают мне, что наследник русского престола не может и не должен панибратствовать с подданными. Они сами передо мной раболепствуют.
Из всего сказанного Богдан уловил главное: боярин? Не оговорился ли, считая его боярином. Не должно быть. Он же знает, что отец его так и не очинил своего любимца боярством. Не сделал этого и царь Федор Иванович, хотя мог бы за победу в Цареве-Борисове над крымцами. Может, своеобразный намек: стану царем — награжу боярством.
Сделал, однако, Бельский вид, что не удивлен таким величанием, ответил царевичу с улыбкой:
— Видел я, как раболепствует перед тобой Марина Мнишек. Ноги твои гладит да целует.
Царевич вспыхнул. То ли от стыда, то ли от гнева. Верней всего, от гнева. И опекун решил больше не наступать на острие меча. Заговорил иным тоном:
— Князь Адам Вишневецкий, твой дальний родственник, сделал для тебя много больше, чем сандомирский воевода Юрий Мнишек. Князь Адам доложил о тебе королю, сделав тем самым первый шаг к признанию твоего права бороться за престол. А воевода Мнишек ведет хитрую игру. Сам Юрий Мнишек хотя и дожил до преклонных лет, не добился ни великой знатности, ни особого влияния в королевском дворе. У него единственная опора — кардинал Мациевский, его родственник. Тот влиятелен. Благодаря ему Мнишек получил воеводство и должность старосты Львовского и Самборского. Под его управление переданы доходы Червонной Руси. Живи, казалось бы, и богатей, честно служа королю, но он запутался в делах, задолжал с уплатой в казну, как мне поведал князь Адам Вишневецкий, более четырех тысяч флоринов. Он едва избежал суда. Поддерживая тебя, он стремится вернуть милость короля Сигизмунда Третьего.
— Все это, боярин, я знаю. Но знаю и другое: он разыскал свидетелей, чтобы убедить короля в том, кто я есть на самом деле. Что не самозванец я. Он содействовал признанию меня краковским воеводой Зебжидовским Николаем и краковским епископом. Сегодня на моей стороне даже королевский духовник. И все это усилиями Мнишека. Разве я могу от этого отмахнуться? Он один начал серьезно бороться с противниками моей поддержки, особенно с таким настойчивым, как коронный гетман Ян Замойский и, по всему видно, одолевает его. Теперь Мнишек не одинок. Теперь с ним даже канцлер литовский Лев Сапега.
Муж пред Бельским, а не беспомощный сосунок. Мыслящий, понимающий все происходящее вокруг него, беда только в том, что знает царевич далеко не все, что ему надлежало бы знать. Его питают лишь выгодными Юрию Мнишеку сведениями.
Не перебивая, слушал рассуждения Дмитрия Ивановича Богдан, все более и более восхищаясь разумностью юноши, гибкостью ума, вместе с тем ужасаясь его доверчивости. Он полностью и, похоже, бесповоротно подпал под влияние воеводы Мнишека, под влияние папского нунция Рангони, который буквально оплел еще не искушенного в интригах царевича мягкой, но невероятно прочной паутиной.
Когда Дмитрий Иванович закончил свои рассуждения, вернее, оправдания за обиду, нанесенную опекуну, спасшему ему жизнь, Богдан, вздохнув, заговорил:
— Много толкового в твоих оценках, в твоих выводах, но, увы, все — однобоко. Повторяю: Мнишек поддерживал и поддерживает тебя, имея цель избавиться от полного разорения и от суда над ним. Этого ты ни на минуту не упускай из вида. Продолжая вести себя, как и прежде, играй с Мнишеком по-своему. Веди с ним дело так, чтобы, когда восстановишь законное право на престол, ты без труда мог бы отменить то, что для тебя в Руси невыгодно. Запомни еще одно, твердо запомни: никаких нунций, никаких папских епископов русское духовенство не примет. Ни за что. А они имеют большое влияние на власть придержащих. Они не расстанутся со своими привилегиями. Они пойдут на все. Даже на смену династии. Вот это — главное. А теперь кое-что для твоего сведения. Чтобы знал ты больше правды, чем отмеряют тебе сандомирский воевода и иже с ним. Представленные свидетели Мнишека и даже Сапеги не вполне бы убедили Сигизмунда Третьего в законности твоих прав на российский престол. Благодари воеводу Хлопка, дворянина Григория Митькова, с которым я прибыл и которого намерен оставить при тебе как свое око, а ты не отдаляй его от себя; благодари твоего деда по матери Федора Федоровича и твоего дядю Афанасия Нагих, отыскавших вместе со мной мастера, изготовившего для твоей матери нательный крест, сумевших переправить его в Польшу и представить королю. Нагие, Хлопко, Митьков разыскали всех пятерых братьев Хрипуновых и Истомина, служивших тебе в Угличе, а затем сосланных в Сибирь. Они общими усилиями пособили им бежать в Литву. Вот каким свидетельствам поверил Сигизмунд.
— Мне об этом никто ничего не рассказывал.
— Без выгоды Мнишеку, вот и умалчивал. Мотай на ус.
— Да, есть над чем поразмышлять.
— Конечно. Но я еще не закончил наставления. Послушай, наберись терпения, мой будущий государь. Откажись от помолвки с Мариной Мнишек. Да, она хороша собой и, как я понял, люба тебе. Но разве Россия бедна красавицами?
— Нет, боярин, с Мариной не порву. Ты сказал: хороша собой. Но это не та похвала, какой достойна Марина. Стан ее?! Ты видел? Что можно найти совершенней этого творения Божьего? А очи? Они манят, они обещают блаженство на веки вечные. А какие мягкие и пышные волосы? Нет-нет, я лучше откажусь от царства, чем от моей невесты. Да я уже подписал брачный контракт.
