Леонид Соболев - Капитальный ремонт
Все неудобства «дедовской реликвии» Юрий ощутил вчера, когда побежал на трап к буксиру. Выяснилось, что тащить её надо под мышкой (на «Аврору» знаменитый сундучок нес за двугривенный дневальный корпуса). Поняв такое неудобство, Юрий выклянчил у Шурки Краснова, правившего вахтой, несколько футов белого шестипрядного линя и обвязал им проклятое дедовское наследие. В вагоне оказалось, что реликвия никак не желает влезть на багажную полку — на такое употребление шкатулки несуществующие предки не рассчитывали. Поэтому Юрий, заталкивая «матросский сундучок» под скамейку, к ногам, озлился не на шутку. Ведь есть же в магазинах удобные плоские чемоданы! Хорош он будет, появившись с таким «матросским сундучком» на миноносце в Або!..
Тишенинов снова поднял глаза, внимательно рассматривая странного матроса. От этого ли навязчивого взгляда или оттого, что затекли ноги, тот зашевелился, повернулся во сне, и на левом плече его блеснули золотые нашивки и между ними — изящный золотой якорек.
Как ни слаб был Тишенинов в понимании военной, а тем более флотской формы, он все же сообразил, что паренек этот — юноша благородных кровей, и никакой он не матрос-первогодок, а гардемарин Морского корпуса (это звучное слово Тишенинов твердо выучил, знакомясь с программами Морского корпуса и Морского инженерного училища, которые он купил с целью выяснить, какие экзамены придется ему сдавать для производства из юнкеров флота в мичманы инженер-механики). Неожиданность превращения первогодка-матроса в блестящего гардемарина так его рассмешила, что он улыбнулся во весь рот.
Именно эту улыбку и увидел Юрий Ливитин, когда, тщетно попытавшись найти для падающей своей головы иную опору взамен брезентового чухонского плеча, он раскрыл глаза. Все объяснилось ему в одно мгновение: и то, что позор пребывания гардемарина в третьем классе был открыт, и то, что виной тому был студент в пузырящихся брюках, и то, что сейчас над этим начнут смеяться и чухонцы, и белесая девчонка с корзинкой… Он почувствовал, что краска заливает его лицо. И дернул его черт сунуть эту окаянную литеру в кассу…
Но раз уж так случилось, надо с достоинством выходить из положения. Юрий деланно зевнул — со вкусом, врастяжку, потянулся и потер щеки с видом усталого, но все-таки в конце концов поспавшего человека, и потом, оглядевшись, вдруг с преувеличенной поспешностью подобрал ноги.
— Прошу извинить, — сказал он, улыбаясь (чего стоила ему эта улыбка!). — Я, кажется, вас побеспокоил, вытянув ноги… Знаете, я не очень привык спать в вагоне сидя…
— Ничего, гардемарин, я проснулся сам, вы меня не разбудили, — тоже улыбаясь, сказал Тишенинов, и Юрий похолодел: «гардемарин»! Значит понял?..
Он нашел в себе силы снова сладко зевнуть.
— А я, право, так устал, что мне было все равно. Внезапный вызов на действующий флот (Юрий значительно растянул эти слова)… Ночь… Билетов нет… Прыгнул, куда попало…
Он развел руками — и вдруг с ужасом почувствовал, что из него полез бессмертный мистер Джангль из «Пиквикского клуба», враль и бахвал, вместе со своей отрывистой речью, полной намеков и недоговоренностей. Но студент, видимо, ничего не заметил. Наоборот, он проявил явный интерес.
— Как на действующий флот? Ведь вы же в корпусе? А ученье?
Юрий пренебрежительно махнул рукой.
— Ученье?.. Война! — сказал он значительно. — Вам, вероятно, понять это трудно, у вас, студентов, иная психология… Но военный человек, моряк тем более, — как может он сидеть на берегу, когда там сражаются корабли? Дал телеграмму — и вот еду…
— Нет, отчего же трудно, я понимаю, — сказал Тишенинов, убрав улыбку. — Наоборот, я даже завидую вам. В первые дни — и в бою… Но, простите, а кем же вы будете на корабле?
Юрий невесело улыбнулся.
— Не все ли равно? Сначала простым матросом-комендором, сигнальщиком… А там… Судьба!
Он драматически взмахнул рукой и замолчал. Юрий уже не мог с собой справиться. Какая-то посторонняя сила заставляла его нести эту чепуху, и он чувствовал, что вот-вот нагородит такого вздору, что и сам потом в нем не разберется, и не дай бог встретить в жизни этого студентика. Черт его принес в вагон! Не будь его, все обошлось бы отлично. А эта оскорбительная улыбка, иронический взгляд… Надо было проучить студента, дать ему понять, что гардемарин Морского корпуса, идущий на подвиг, выше какого-то третьего класса…
Однако Юрия уже понесло. И куда его занесет спасаемое честолюбие — он сам не знал и уже начал тяготиться взятой на себя ролью. Но по счастью, собеседник остановил этот готовящийся излиться поток неожиданным вопросом:
— Скажите, а может быть, и мне лучше пойти простым кочегаром или машинистом?
Юрий посмотрел на него, как человек, остановленный на разбеге внезапным препятствием.
— Вам?.. Простите, я не понимаю…
Тишенинов добродушно усмехнулся.
— Так чего ж не понять! Я тоже еду добровольцем во флот. До призыва. Такое, знаете, время.
— Так-так, — натужливо сказал Юрий, — но почему же на флот?
— Видите ли… В случайной встрече это трудно объяснить. С детства я мечтал о флоте, но вы знаете — условия приема в ваш Морской корпус…
— Я понимаю, — с поспешной снисходительностью ответил Юрий.
— Ну вот, я попробовал держать в Морское инженерное училище. Но по конкурсу не попал и пошел в Технологический… А теперь мне посоветовали подать прошение командующему о приеме в юнкера флота… Экзамены-то я выдержу. Но, может, все-таки проще, как вы, — пойти матросом, а потом, если отваги хватит… Возможно, за подвиг…
Юрий, сделав сочувствующее лицо, держал значительную паузу. «Черт-те что я ему наговорил, — в свою очередь подумал Тишенинов, — но будем считать это первой пробой… Надо же мне что-нибудь в адмиральском штабе объяснить? Пусть подскажет…»
А Юрий тем временем тоже раздумывал над вопросом попутчика. Вот ведь навязался на голову! С одной стороны — факт примечательный, об этом надо Николаю рассказать, гляди-ка, даже студенты на войну полезли по своей охоте… Это тебе не Валентин, о ком кавалерийское Николаевское давно плачет, а обычный студентик… А с другой стороны — что я этому скажу? Сам наврал, и ему голову морочить?..
Но Тишенинов сам ему помог.
— Я-то по себе думаю — правильнее проситься в юнкера флота. Тут у меня знания, экзамен на инженер-механика я выдержу… А подвиг… Ведь это не всякому дано совершить? Но вот — примут ли меня?
Юрия охватило великодушие. Дурацкий инцидент с третьим классом был исчерпан, студент был явно стоящий, и надо было что-то для него сделать.
— Знаете что, — величественно сказал он. — Вы действуйте в своих масштабах. Если что не заладится, сообщите моему брату. Кстати, может быть, познакомимся? Есть такой английский обычай — называть себя при расставании, а Гельсингфорс уже близко… Я гардемарин Юрий Ливитин.
— Егор Тишенинов, пока — студент, — улыбнулся Тишенинов.
Они церемонно пожали друг другу руки, не подозревая, что несколько дней назад могли встретиться в квартире на Литейном совсем в ином качестве и что в далеком будущем судьба снова сведет их пути.
— Итак, Егор… Простите?.. — Юрий вопросительно взглянул.
— Александрович.
— Итак, Егор Александрович, при неполадках ищите моего брата: лейтенант Николай Петрович Ливитин, линейный корабль «Генералиссимус граф Суворов-Рымникский», я ему о вас скажу. Что касается меня — я и сам не знаю, где буду… Надеюсь — встретимся.
Они раскланялись, так как поезд замедлил ход. Юрий, уже не стесняясь (честь корпуса была спасена), достал с полки палаш, подхватил на руку бушлат, взял шкатулку и пошел в тамбур. Тишенинов посмотрел ему вслед и потом, спохватившись, достал записную книжку и записал то, что сказал ему Юрий.
Связи нужно было завязывать с первого дня.
Глава четырнадцатая
Из вагона Юрий вышел в приподнятом, возбужденном, в удалом каком-то настроении. Все-таки здорово получилось с этим студентом!.. Можно было похвалить себя за находчивость: позор пребывания в третьем классе обернулся готовностью к любым жертвам во имя долга. И все теперь казалось превосходным, замечательным, легко достижимым, все впереди было удивительно ясно. Через час он увидит Николая, тот, конечно, поймет его — и, быть может, завтра жизнь повернется новой, пусть суровой, но прекрасной своей стороной, и гардемарин Ливитин сделается матросом второй статьи, чтобы через полгода год стать мичманом, озаренным боевой славой…
До Южной гавани было не так далеко, и обычно Юрий ходил туда пешком. Но тот изящный, как бы плывущий шаг, которым он любил щеголять и который как нельзя лучше подходил к состоянию его духа, сейчас не получался. Мешала шкатулка: чтобы козырять встречным офицерам, нести её приходилось в левой руке вместе с бушлатом, почему никак не удавалось придерживать пальцами палаш, который то и дело ударял по лодыжке, как бы напоминая, что благородная его сущность несовместима с тасканием громоздких вещей. И едва свернув с площади на улицу, ведущую к Эспланаде, Юрий уже пожалел, что не взял у вокзала таксомотор.
