Иван Фирсов - Адмирал Сенявин
Когда весь строй втягивался в улицу, офицер поворачивался лицом к строю, шагая задом наперед. Барабаны смолкали. Офицер вскидывал руку вверх:
— Ать — два! Ать — два! Братцы! Запевай!
Сбоку колонны шли офицеры. Они приосанивались, подбегали к строю:
— Карпухин! Синюхин! Начинай!
Вдоль да по речке,
Вдоль да по Казанке,
Сизый селезень плывет!
Эх!
Песню тотчас подхватывали, и она разносилась по улицам…
Из домов высыпали обитатели, глазели, недоумевали. Бургомистры степенно снимали шляпы. Они-то знали, откуда и куда следуют русоволосые молодцы.
Помнил о них и Сенявин, томился ожиданием, а вестей все не было.
За месяц до ухода эскадры Сенявина с Корфу капитан-командор Баратынский во главе отряда кораблей отправился в Венецию. Он на месяц раньше Сенявина получил царскую инструкцию — забрать все войска из Которо и Корфу, перевезти в Венецию. Оттуда маршем они должны были через всю Европу идти в Россию. На полпути их встретил английский фрегат. Его командир запугал Баратынского:
— Я имею повеление короля не пропускать ни одного судна в Венецию. Вы, конечно, сильнее меня и пройдете, но это будет оскорбительно для лондонского правительства и вызовет нежелательные отношения вашего императора с моим правительством.
«В самом деле, — прикинул Баратынский, — стычка может еще, не дай Бог, вызвать и войну. Запрошу-ка я нашего посла в Вене».
— Так и быть, — сказал он командиру фрегата, — мы пойдем в Триест, а там разберемся.
Пока запрашивали посла в Вене, князя Куракина, время ушло, и началась война с Англией. После выгрузки солдат и экипажей моряков все корабли пришлось оставить в Венеции.
Зимой, плохо одетые, они ускоренным шагом прошли поперек всю Европу, а командир отряда, капитан первого ранга Гетцен из Восточной Пруссии, донес Чичагову, что 24 мая отряд будет на границе, просил прислать подводы — матросы изголодались и устали.
Чем ближе к границе, тем быстрее шли люди. Как-никак родная сторона вот-вот появится. Отряд пришел в пограничное местечко Россиены на три дня раньше.
К Гетцену вышел капитан-исправник.
— А мы вас ждали через недельку, — зевая, доложил он Гетцену и развел руками, — так что потерпеть надобно.
— Шутить изволите, капитан, — резко сказал Гетцен, — люди без хлеба и в рвани шагают почти полгода.
Исправник и не такое видывал, сухо ответил:
— У меня, ваше благородие, бумага, встречать вас через недельку, вот через неделю — милости прошу, и подводы будут, и хлебушка раздобудем.
Между тем люди расположились на привал, из ближайших мыз подошли любопытные крестьяне — литовцы. Узнав, в чем дело, они обошли соседей, принесли, сколько могли, хлеба, похлебки.
Передохнув, взяв небольшой запас хлеба, колонна двинулась дальше. В Шяуляе наконец-то дали подводы. Едва выехали, внезапно начался дождь, похолодало, пошел снег. Многие обморозились, скончались тринадцать матросов.
— Сколь в штормах не сгинули, ядрам не кланялись, а нынче у родимого дома Богу душу отдали, — роптали матросы, а измотанные, обтрепанные, полуголодные офицеры угрюмо молчали. Как водится, виноваты оказались сами… матросы — почему, мол, оставили свои шинели в Шяуляе.
Обычно персоны, не принятые государем, отвергались высшим обществом сразу же. К ним не ходили в гости, их никто не принимал, при случайных встречах старались не замечать.
Вырвался как-то Сенявин в Петербург, его затащил Мордвинов. Не виделись они почти шесть лет. За эти годы Мордвинов совсем отошел от флотской жизни, но загорелся идеями реформирования финансов, устройства государства. Тому способствовали и установившиеся его дружелюбные отношения с любимцем Александра I Михаилом Сперанским. Сын сельского священника из-под Владимира, талантливый, образованный чиновник сделал по тем временам быструю карьеру при Павле I. Александр, взойдя на престол, приблизил его к себе, постоянно с ним советовался по вопросам реформирования в государстве. Сперанский увлекся идеей государственного переустройства на Руси, судебных реформ…
Мордвинов часто встречался с ним в Государственном совете, членами которого они состояли.
Общение с опальным адмиралом могло пошатнуть положение Мордвинова. Но он, всегда ставивший выше всего порядочность и к тому же человек независимого нрава, радушно приветил старинного знакомого.
После взаимных расспросов и долгих рассказов Мордвинов сам перешел к делу.
— К нам в департамент, Дмитрий Николаевич, поступил ваш финансовый отчет об экспедиции в Средиземное море, — начал не спеша Мордвинов. — Во-первых, позвольте вас укорить за то, что вы не дали мне знать своевременно. Наши чиновники мариновали его несколько месяцев, а я о том проведал недели две назад. Далее, должен заметить, что восхищен вашими точными и убедительными расчетами.
Сенявин по привычке с улыбкой отвечал на комплименты:
— Польщен вашей оценкой, но вряд ли уместна похвала в мой адрес. Я исполнил то, что положено мне по моей должности и обязанностям начальника — заботиться о подчиненных и нуждах их.
— Ведаю ваши заботы. Равно радеете об офицерах и матросах, но уж позвольте, — продолжал Мордвинов, — я знавал многих начальников, и через мои руки прошло немало финансовых дел. И почти все они имеют цель одну — прикрыть мошенников. У вас же все на месте и все видно, о людях печетесь.
— Дай-то Бог!
— Так что мы сегодня-завтра утвердим ваш отчет и подтвердим законность всех требований. Однако, — добавил Мордвинов, вздохнув, — должен вас предупредить — докладывать государю будет наш маркиз, потому надежд мало. Придется, видимо, вам еще не раз обращаться.
— Что поделать, Николай Семенович, нынче мы не в фаворе. — Сенявин будто спохватился: — А вас позвольте искренне поблагодарить за участие в моем семействе в прошлые годы.
Мордвинов замахал руками:
— Я, батюшка, не оскудел. Пустое.
Сенявин виновато улыбнулся:
— Только нынче долг вернуть вам невозможно, Николай Семенович. Ежели терпимо, пока не получу призовые деньги.
— О возврате мне не напоминайте, Дмитрий Николаевич, а коль понадобится еще, без околичностей прошу. — Помолчав, спросил: — Как семейство?
— Покуда терпимо, Николай Семенович. Левушка прихварывает, а вот Николеньку определять надумал в корпус. — Вспомнив что-то, он заторопился.
Мордвинов оставлял его отобедать, но он вежливо отказался:
— Я здесь ненароком, завтра уезжаю. Мне, Николай Семенович, надобно еще в Морской корпус заглянуть, к Петру Кондратьевичу Карцеву, по части Николеньки…
Карцов также без обиняков встретил опального товарища. Выслушал, обещал помочь.
— Ходатаев немало, особенно при дворе обитающих, однако для вас, Дмитрий Николаевич, не в зачет. Считайте дело улаженным. — Карцов хитровато сощурился: — Выберу момент, когда маркиз дремать будет, доложу ему нужные бумаги…
Вспомнили Ушакова.
— Нынче он в Тамбовской губернии, изредка весточку шлет, — рассказал Карцов.
— Кланяйтесь ему от меня.
Минул почти год со времени рапорта Сенявина…
Управляющий министерством военных и морских сил Траверсе среди других вопросов докладывал Александру:
— Ваше величество, департамент государственной экономии рассмотрел отчет по эскадре Сенявина.
— Ну и что же думают они? — Александр, равнодушно рассматривая тиснение на сафьяновой папке, недовольно поморщился.
— В департаменте решили, что претензии Сенявина подлежат удовлетворению.
— Вот как? — не скрывая раздражения, спросил Александр. — А что же Государственный совет?
Траверсе уловил недовольство Александра:
— Как ни печально, ваше величество, Совет утвердил общим собранием сие решение…
— И какие суммы причитаются этим воякам? — Александр перевернул лист.
— Суммы немалые, ваше величество, как изволите видеть, более двух миллионов.
Раздосадованный Александр отодвинул папку.
— В своем ли они уме! Казна совершенно пуста, как смог Государственный совет допустить такую нелепицу!
Траверсе втянул шею, молча пожал плечами, иногда лучше помолчать.
— В самом деле откуда вдруг и почему именно сейчас им нужно выплачивать?
Император лицемерил по привычке. Всему чиновному люду на Руси платили исправно, направо и налево разбазаривали казну на царские милости, сие было закономерно. Состоявшим же на службе у государства военным людям, жизнью платившим монарху за исполнение его повелений, можно и подождать.
Монарх размышлял, а в папке маркиза лежал еще один рапорт Сенявина. Прождав несколько месяцев, он с негодованием обратился к министру. «Я уверил команды, — взывал Дмитрий Николаевич, — что по прибытии в Россию долг мой будет пещись о возвращении им собственности их… Они мне верили и не только не роптали все время бытности за границею, но и по возвращении в Россию уже около 8 месяцев удерживаются просить им принадлежащего, конечно оставаясь в уповании на мое ходатайство».
