Михайло Старицкий - РУИНА
Нельзя было теперь узнать уже старого полковника в этом седом герое. Вся давняя мощь и удаль проснулась и заиграла в сердце Гострого.
Словно могучий орел с молодыми орлятами, выступал он с Андреем и Марианной впереди своего отряда. А отряд его увеличивался с каждым днем, с каждым часом. Как ручьи сливаются отовсюду в бурную погоду в тихий горный поток и превращают его в грозную могучую реку, так стремились к нему отовсюду толпы возмущенного народа, и через несколько дней грозная сила предстала пред Батурином.
Мирно почивал Самойлович, убаюкиваемый грезами могущества и славы, венец которой уже мерещился ему въявь. И правда, теперь ему можно было быть совершенно спокойным: недосягаемое желанное становилось не только возможным, но и неизбежным. Крики мятежных, горячих голов не вызвали бури; своевременными, умными мерами частные вспышки ее были подавлены, а заклятые крикуны — или усмирены, или залиты горилкой, и толпа с угасшим ропотом стала подчиняться новой силе. Враги, стоявшие на пути Ивана к власти, были уничтожены, закованы в цепи и увезены в невозвратную даль; вся старшина была закуплена им широкими обещаниями, своевольное казачество было отстранено от выборов, место которых назначалось за пределами родной страны.
В результате выборов Самойлович не сомневался и, ощущая уж в руках своих булаву, мечтал теперь о другой, Правобережной, а вместе с ней и о Фросе, будущей усладительнице державных досугов.
Да, Самойлович мог уже почивать спокойно, предвкушая блаженство и обаяние власти… И вдруг на рассвете дня, назначенного к выезду для избрания гетмана, его разбудил ворвавшийся в опочивальню Горголя и разбудил грубым окликом:
— Вставайте, ясновельможный пане! Беда! Несметная сила повстанцев обступила Батурин и требует старшин на расправу, а не то — грозит не оставить в замке и камня на камне.
— Что–о? — воскликнул пораженный, как громом, генеральный судья и, схватившись, стал с тревожной поспешностью облекаться в кольчугу.
— Едва успели поднять мост, — продолжал между тем клеврет, — слышно, что командует ватагами полковник Г острый с дочкою.
— Гострый, ты говоришь?
— Эге, ясновельможный, Гострый.
Побледнел Самойлович, засовывая дрожащей рукой за пояс пару пистолей и пристегивая к боку саблю–дамашовку.
— Если так, то это погано, — забормотал он, — это серьезно… имя Гострого имеет вагу (вес, значение)… Беги разбуди старшину… Забелу… других… разошли моих казачков… Да пусть трубят тревогу!.. Милицию на валы… Стой! Еще к воеводе джуру гони или сам… Пусть шлет зараз стрельцов; в опасные места их поставить, — надежнее, а наших на подмогу…
Горголя быстро вышел исполнять приказания своего властелина, а Самойлович, вооруженный с ног до головы, суетился по покою, не зная, что бы еще захватить. В голове у него метались беспорядочно мысли и заставляли неприятно трепетать его сердце.
— Марианна здесь? О, это сам дьявол в споднице, это змея подколодная, и она непременно меня ужалит, если я не раздавлю ее чоботом! Уж не раз она мне переползала дорогу и не раз разрушала мои планы, мои труды… О, это враг мне, и если я, не доведи Боже, попаду в руки Гострых, то эти звери меня живьем слопают… Да, с ними плохо! Рано я возликовал в своей победе и на лаврах почил!.. Вот и конец моему величию…
В это время заиграли резко на площади трубы и раздался тревожный набат. Самойлович вздрогнул и направился к выходу. У дверей он было остановился на мгновение, задавшись вопросом: «Не зайти ли к жене?», но сейчас же промолвил сквозь зубы: «А, ну ее!» и решительно вышел на улицу.
Набат, трубы и крики разбудили спящий беспечно Батурин. В сумраке холодного, туманного утра замелькали встревоженные тени обывателей, спешивших на муры, на площадь и на башту; всполошенный говор бежал перекатом по улицам и сливался на Замковой площади в немолчный шум, прорезываемый то там, то сям вспыхивавшими криками. На майдане и под зубчатой стеной теснилась уже обеспамятевшая толпа. Все металось безумно: одни взбирались на мур, другие слезали опрометью оттуда, третьи перебегали суетливо с места на место, а из-за зубчатых стен замка, из-за окружавших его валов, с поля несся нестройный, зловещий гул, словно разъяренное море ринулось на валы и ударяло в них грозным прибоем, и этот прибой возрастал в своей силе, поглощая в колоссальном аккорде все слабые звуки заключенной в замке, объятой страхом толпы.
LX
Самойлович протиснулся сквозь волнующиеся ряды и влез на сторожевую башню. С высоты ее открылась широкая равнина, охватывавшая могучим размахом Батурин. Хотя еще при тусклом зимнем рассвете из-под полога белесоватого тумана слабо выделялись окрестные дали, но уже глаз мог ясно различить зловещие черные пятна, окружавшие широким, сплошным кольцом и местечко, и замок.
— Ого! Тысяч за десять, напевно! — вскрикнул генеральный судья, окинув опытным взглядом окрестность. — А у нас стрельцов сотни две, да милиции столько же… а на обывателей надия плоха! Ой, зело скверно! — Он прошелся вдоль амбразур и заметил, что редко в которой торчало орудие.
Изумленный, озадаченный, обратился он за разъяснениями к коменданту замка, дававшему пробегавшим кучкам мимолетные приказания.
— Крепость не приведена в боевой порядок, ваша вельможность! — объяснил комендант. — Нет нигде полной арматы, нет на мурах боевых снарядов, не припасено бревен для отражения приступа…
— Но как же такая беспечность? Это ужасно! Это чудовищно! — возмущался Самойлович.
— Кто же ожидал нападения от своих, и так внезапно? От внешнего врага мы бы успели… В мирное время всегда так велось, — оправдывался комендант замка.
— Но ведь мы погибли! Посмотрите, какое сонмище разъяренных мятежников!.. Через час все это бросится на муры и нас численностью затопит…
— Я велел наскоро вооружить бойницы хоть гаковницами1, а армату подвезут и потом…
__________
1 Саженный самопал, висевший в амбразуре на крюке.
— Спешите! Я вам пришлю стрельцов и надежных казаков… Нужно всех поднять на ноги, каждая минута, каждое мгновенье дороги.
— Головы положим! — вскрикнул комендант и кинулся подвешивать на крюк принесенную гаковницу.
Самойлович пошел спешно в замок.
В гетманской приемной он застал уже собравшуюся на раду генеральную старшину.
— Что делать? — обратились к нему все. — Посоветуй, ясный пане судья, как нам спастись от напастей?
— Дело скверное, — заговорил Самойлович. — Сейчас только узнал, что твердыня не вооружена и не приготовлена к обороне, а в таком разе не устоять горсти наших защитников против тьмы–тьмущей наших врагов.
— Проклятье! Как же так сталось? — вскрикнул кто-то среди оторопевших старшин.
— Уже как сталось, а сталось, — продолжал Самойлович, — лодарство и беспечность! Пока не свистнет над головой аркан татарина, то наш брат и рук не поднимет… Да что уж толковать: «Що з воза упало — пропало!»… А теперь нам всем нужно броситься вооружить муры и бойницы; чтоб успеть в том хоть трохи, нужно занять переговорами бунтарей и протянуть время…
— Так, так; разумно твое слово, пане Иване! — послышались одобрительные отзывы старшины.
— Спасибо, — кивнул головой Самойлович, — только все же это до доброго скутку не поведет, и «Абие смущается дух мой!»… Гострый и его дочка–ведьма — заклятые вороги всякой власти, а нашей в особенности; они за гетмана потребуют наши головы… и коли мы не согласимся отдать их, то эти демоны бурею бросятся на Батурин и омоют нашей кровью муры… Без пекельной сечи не обойдемся — я уверен. Так вот, моя рада: пока я буду забавлять бунтарей переговорами, нужно дать знать стародубскому полковнику в Сосницу, где он теперь обретается, чтоб поспешил к нам на выручку…
— Чудесно, именно чудесно! — обрадовался Забела. — Сосницы — рукою подать; к вечеру Рославец прибудет и разметет эту чернь, как уличный сор.
— А как же дать ведомость пану Рославцу, вот что, друже, придумай! — заметил Самойлович Забеле. — Ведь мятежники окружили Батурин сплошными лавами, через которые удалось бы прорваться незамеченным лишь на ведьме верхом!
— Это плохо! — вздохнул Забела.
— А вот разве что, — соображал вслух Самойлович, — в подвалах, кажись, есть под мурами потайной лаз?
— Есть, есть, — отозвался генеральный обозный, — комендант его знает… Только лаз идет не далеко, лишь до колодцев, что в Лисичьем яру… а там теперь ворог…
— Велелепно, — обрадовался Самойлович, — лишь бы выйти не из ворот, — а там, затесавшись в толпу, можно сказаться и хуторянином, наколотить им гороху с капустой. У меня есть такой пройда, что и черта рябого перебрешет, — так я сейчас к коменданту, а Горголю — в лаз. Вам же всем нужно приняться за вооруженье муров и бойниц. Гайда ж, братове! Все наше спасенье в бодрости и отваге!
— Будь головою нам, друже Иване, а мы за тебя своих не пожалеем! — шумно воскликнули собравшиеся старшины и вышли вслед за Самойловичем на майдан.
