Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона
— Посмотри, — сказал он Аристотелю. — Спираль — это разомкнутый круг. Её идеальное завершение — бесконечное движение ввысь.
— Или бесконечное падение, — добавил Аристотель.
— Да, или бесконечное падение, — согласился Платон. — Обитель богов и Тартар. Человек должен чувствовать: взлетает он или падает.
— Как, учитель?
— Если сердце его преисполнено любовью к прекрасному, он взлетает. Если нет любви, он падает. Боги жалеют падающих и дают им возможность вернуться на землю, чтобы познать любовь к прекрасному, которое есть знак божества в мире тления. Этот знак, как солнце, он зовёт ввысь. Кто не видит прекрасного, тот обречён.
— Ты видишь? — спросил Аристотель.
Платон снова не ответил, да и не нужно было: он знал, где прекрасное, а значит, видел его.
У могилы Тимандры Платон лишь замедлил шаг, поглядел на неё и кивнул головой, словно поприветствовал давнего знакомого.
Спевсиппа и Ксенократа они застали у Диона, который сначала обрадовался Платону, но, прочитав письма Дионисия, разозлился, стал мрачен и сказал, не глядя на друга:
— Лучше бы ты послушался Дионисия и поехал к нему по первому зову, Платон. А что делать теперь, я не знаю. Дионисий лишит меня всяких доходов, если Платон не приедет к нему, — объяснил он Спевсиппу и Ксенократу. — Но Платон не хочет ехать в Сиракузы без меня.
— И не надо, — сказал Ксенократ. — Как бы Платон ни поступил, Дионисий всё равно сделает подлость — это в его натуре. Нужно не подстраиваться под желания негодяя, а гнать его из Сиракуз.
— Я тоже так думаю, — поддержал Ксенократа Спевсипп. — Нужно готовиться не к философским беседам с Дионисием, а к сражению с ним.
После долгих размышлений решено было не отвечать Дионисию на его второе письмо и ждать, как он поведёт себя дальше.
В Академию возвращались вчетвером: Платон, Спевсипп, Ксенократ и Аристотель.
— Дион хоть и согласен с тобой, всё же затаил на тебя обиду, — сказал Платону Спевсипп, когда они вышли за Дипилонские ворота.
— Я знаю, — ответил Платон.
— Но и Диону и Платону надо обижаться лишь на Дионисия, — сказал Аристотель. — Дионисий своими действиями и угрозами натравил Диона на неуступчивого и честного Платона, которого превратил в разменную монету в своих торгах с Дионом. Платон обязан возненавидеть Дионисия.
Это было ново: яйцо учило курицу, юный ученик — учителя и мудреца. Но и возражать было нечем: он сказал правду. Даже Ксенократ, не питавший симпатий к Аристотелю, вынужден был признать, что сказанное им имеет резон. Он только вывод сделал свой.
— Дион должен сбросить Дионисия с трона и занять его место, — сказал он, скосив сердитый взгляд на Аристотеля.
— Пусть он делает это без меня, — ответил Платон.
Но он был отходчив. Доброта и мудрость, как бы первая ни противоречила второй, всегда сопутствуют друг другу. И когда Дионисий, а также все его друзья завалили Платона письмами с настойчивыми просьбами вернуться в Сиракузы, а потом прислали в Пирей триеру, чтобы облегчить философу путь, и письмо с обещаниями тотчас устроить все дела Диона, как тот пожелает, Платон быстро собрался и отправился в Пирей, не взяв с собой никого.
«Стыдно сказать, сколько тогда пришло писем от тебя и от других, по твоему приказу. И из Италии, и из Сицилии, и от стольких моих знакомых и близких, — напишет позже Платон Дионисию, когда снова, в третий раз, с трудом и риском для жизни вырвется из объятий сиракузского тирана. — Все они настойчиво советовали мне ехать и просили во всём тебе довериться. Действительно, всем, включая Диона, казалось, что мне надо незамедлительно плыть. Хотя я и указывал им на свой возраст и относительно тебя упорно говорил, что ты не сумеешь противодействовать моим клеветникам и тем, кто захочет разжечь между нами вражду. Ведь я и раньше видел, и вижу теперь, что огромные, чрезмерные состояния как частных лиц, так и монархов почти всегда порождают клеветников и добавляют к удовольствиям позорный вред. Это худшее зло, процветающее на ниве обогащения и возможность других злоупотреблений».
В другом письме, к друзьям Диона, когда того уже не будет на свете, Платон напишет о тех злополучных днях, процитировав сначала несколько строк из письма Дионисия, что привёз прибывший с триерой Архедем, ученик Архита из Тарента. Вот эти слова Дионисия: «Если, послушавшись сейчас меня, ты прибудешь в Сицилию, то все дела Диона будут устроены так, как сам ты того пожелаешь. Твои требования, знаю, будут умеренны, и я на всё соглашусь. В противном случае относительно Дионовых дел ничего не устроится, как ты хочешь».
Архедем привёз письмо от Архита и от других тарентийцев. Все они звали Платона в Сиракузы, к Дионисию, и восхваляли его вдруг вспыхнувшую любовь к философии.
«Итак, когда я туда прибыл, то решил прежде всего убедиться, действительно ли Дионисий, как пламенем, охвачен жаждой философии, или же напрасно все эти бесчисленные толки распространились в Афинах. Есть один способ произвести такого рода испытание. Он не оскорбителен и вполне подходящ для тиранов, особенно «мудрецов», набитых ходячими истинами. Тотчас по прибытии я заметил, что это в высшей степени относится к Дионисию. Так вот, таким людям надо показать, что из себя представляет философия в целом, какие сложности она в себе таит и каких требует усилий. Если человек подлинный философ, достойный этого имени и одарённый от бога, он, услышав это, считает, что перед ним открылась удивительная дорога и теперь ему нужно напрячь все силы, а если он не сделает этого, то не к чему и жить. После, сам собравшись с силами, он побуждает двигаться и того, кто его ведёт, и не отпускает до тех пор, пока не получит способность один, без наставника нащупать правильный путь. Таким образом, такими мыслями живёт истинный философ. Какими бы делами ни занимался, он твёрдо держится философии. Его каждодневный образ жизни таков, что делает его в высшей степени восприимчивым, памятливым, способным мыслить и рассуждать. Он ведёт умеренную, трезвую жизнь, иную навсегда возненавидит. Те же, кого не назовёшь подлинными философами, расточают банальности, выдавая дешёвый налёт, подобный загару на коже, за истинное знание, позолоту за золото. Поняв, сколь велико должно быть познание, как огромен труд, каким размеренным и высоконравственным должен быть образ жизни, и испугавшись трудностей, они оказываются неспособными ревностно заниматься философией. Некоторые убеждают самих себя, что уже довольно наслушались и впредь нет никакой нужды продолжать учёбы. Это испытание совершенно безопасно по отношению к тем, кто ведёт праздный образ жизни и не имеет сил упорно трудиться. Оно никогда не вызывает нареканий на того, кто его применил, но рождает досаду на самого себя за неспособность его пройти.
Таким образом, я применил это испытание к Дионисию. Но не излагал ему всего до конца, а он не просил меня об этом, лишь делал вид, что многое уже знает сам и в достаточной мере усвоил со слов других. Позже я узнал, что он записывал речи многих, выдавая их за своё учение и ни словом не упоминая о тех, от кого это узнавал...
Некоторое время спустя он вдруг не разрешил своим управляющим посылать Диону деньги, словно совершенно забыв о своём обещании. Он стал говорить, что имущество принадлежит не Диону, а его сыну Гиппарину, а он, по закону, является его опекуном. Вот как обстояло дело в то время и до чего это дошло. Подобные события уже и раньше ясно мне показали, какова любовь Дионисия к философии, и, хочешь не хочешь, мне оставалось только негодовать. Тогда уже было лето и время плавания кораблей, и я подумал, что мне следует сердиться не на Дионисия, а на самого себя и тех, кто в третий раз заставил меня пересечь пролив Скиллы.
Вновь чтоб измерить мне пропасть ужасной Харибды[71].
Я стал говорить Дионисию, что не могу остаться после того, как с Дионом обошлись столь унизительно. Он же старался меня успокоить, считая, что его не украсит мой поспешный отъезд в качестве вестника подобного рода событий. Но так как не смог меня убедить, взялся сам устроить мой отъезд. Я же хотел сесть на первое отходящее судно. Я был раздражён и готов пойти на всё, если мне станут мешать в моём намерении. Было совершенно ясно, что я ничем никого не обидел, но был обижен сам. Но Дионисий, видя, что я не выражаю ни малейшего желания остаться, устроил вот какую хитрость. День спустя после этого разговора он пришёл ко мне и предложил: «Пусть Дион и все его дела перестанут быть для нас яблоком раздора. Ради тебя я вот что сделаю для Диона: потребую, чтобы он жил в Пелопоннесе, взяв своё имущество, и не как человек, которому можно будет вернуться домой, когда после совместного обсуждения он, я и вы, его друзья, найдём это возможным. Но это произойдёт в том случае, если он не злоумышляет против меня. Поручителями в этом деле будете ты, твои близкие, а также живущие здесь друзья Диона. Он же в свою очередь пусть даст вам твёрдое обещание. Деньги, которые он возьмёт, будут находиться в Пелопоннесе и в Афинах в руках тех людей, которым он найдёт нужным их поручить. Проценты пусть получает Дион, но основным имуществом он не вправе распоряжаться без вашего согласия. Я не очень полагаюсь, что он справедливо воспользуется этими деньгами по отношению ко мне, ведь сумма получается немалая. В тебе же и в твоих близких я больше уверен. Ну, нравятся тебе мои предложения? Если да, то останься ещё на год, а весной уезжай, взяв с собой деньги. Я знаю, Дион будет тебе очень благодарен, если ты сделаешь это в его интересах».
