Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем
– А иначе и быть не может, «Марциуш» это очень вразумительно растолковал. Пора уже строго наказать изменников родины! Тех, кто нынче здесь, а завтра, глядишь переметнется туда.
– Да я-то и часа там не был, – оправдывался Зебулон.
– Тех, кто хоть раз заговорил с врагом…
– Ну, что до меня, я ни словом с ним не обмолвился. Кроме грома пушечных выстрелов, ничего до моего слуха от врага не доходило.
Зебулон оправдывался с такой горячностью, словно уже держал ответ перед трибуналом.
А Бокша продолжал свое:
– Или таких, к примеру, кто написал неприятелю хоть одну строчку.
Как раз именно этот пункт приводил Зебулона в некоторое смущение. Письмецо, посланное им небезызвестному Ридегвари через посредство некоего Салмаша, внушало ему известные опасения. Но ведь Салмаш, должно быть, уже за тридевять земель, и, право же, не стоит тревожиться из-за пустяков.
– В такие суровые времена не приходится щадить людей! – безжалостно продолжал Гергё.
И, набравшись храбрости, он сел на оттоманку рядом с Зебулоном, закинув ногу за ногу и скрестив руки на груди.
– В такую пору я не признаю ни закадычного друга, ни знатного барина, – продолжал Бокша, покуривая трубку и выпуская густые клубы дыма. – Будь он мне родной брат, но коли он предатель, я прикажу его схватить и отправить под конвоем куда следует.
– Куда?
– В Надьварад.
– А что там такое?
– Чрезвычайный трибунал.
– Разве он уже существует?
– А как же! Не только существует, но и действует.
– Действует? Значит, Бокша, если вы кого-нибудь из «этих» поймаете, то отправите туда?
– Как пить дать! Будь он хоть кум королю. Возьмем, к примеру, Салмаша, уж он-то был мне добрым приятелем…
При этом имени кровь начала холодеть в жилах Зебулона.
– И этот пройдоха оказался шпионом. Лишь только я об этом узнал, тотчас пустился за ним в погоню.
– Так вы, значит, гнались за Салмашем?… – сорвалось с языка Зебулона.
Эти неосторожные слова вызвали подозрение Гергё. Искоса взглянув на собеседника, он спросил:
– Откуда вы, сударь, знаете, что я за ним гнался?
– Да ничего я не знаю, не так сказал, не на том слове ударение сделал. Я хотел только спросить, неужели вы сами, господин капитан (он так и сказал: «господин капитан!»), гнались за Салмашем? Мне-то что! Гоняйтесь за ним сколько угодно.
– Да я за ним больше не гонюсь.
– Это почему же?
– Да по той простой причине, что я его уже словил.
– Когда?
– Час назад. Прохвост как раз напоролся на меня, когда пытался куда-то улизнуть.
– И что вы с ним сделали?
– Он сидит здесь, в сарае для дров. Очень опасный лазутчик. При нем оказалась уйма бумаг, спрятанных в подкладке куртки и под стельками сапог. Но я их и там обнаружил.
Зебулону показалось, что Бокша пристально поглядывает на его сапоги.
– У него найдены бумаги, компрометирующие разных господ, – продолжал Бокша, многозначительно шевеля бровями.
Всего этого для Зебулона оказалось более чем достаточно: чрезвычайный трибунал, адресованное неприятелю письмо, Дебрецен, Надьварад, Салмаш, Бокша, свист, пуль, запах пороха…
И он сказал Гергё, что с позволения «господина майора» отлучится ненадолго на квартиру, где остановился; ему, мол, надо переобуть сапоги. Эти сильно жмут.
Тесные сапоги были, конечно, чистейшей выдумкой, А вот воротник и вправду показался ему тесен: вокруг шеи Зебулон ощутил внезапно что-то, сильно напоминавшее петлю…
– Вот что, дядя! Заложи-ка немедля лошадей и увези меня отсюда, – сказал он ямщику, сразу же как вошел в дом.
– И куда же требуется барина везти?
– Все равно. Куда угодно. Только не в Дебрецен.
Но ямщику все же хотелось уточнить, в какую именно сторону думает направиться господин: «В ту, вниз, или в эту, вверх?» И еще он спросил, сколько дней им придется пробыть в пути.
Зебулон решил ехать «вверх» и не вылезать из повозки, пока будет возможно.
Повсюду его преследуют, покоя нет, деваться некуда Остается одно – бежать да бежать.
Немец поймает – расстреляет, мадьяр схватит – расстреляет. Там – он мятежник, тут – изменник родины. Кому в руки ни попадись, все одно – смертный приговор. «Я словно разгуливал по аллее виселиц», – говорил он позднее об этом времени.
На ближайшей стоянке, пока ямщик кормил лошадей, Зебулон попросил у корчмаря ножницы и бритву.
Таллероши носил длинную, окладистую бороду, уже несколько выцветшую и местами тронутую сединой. Она была предметом его гордости, символом мужского достоинства. Этакая ни разу не стриженная, не тронутая металлом, даже редко расчесываемая гребешком бородища, с которой так приятно смахивать после обеда хлебные крошки. И вот теперь он берется за ножницы и бритву, чтобы остричь эту бороду под самый корень. Ох, люди, не имеющие бороды! Не знаете вы, что значит лишиться ее. Это – как бы похоронить часть самого себя.
Зебулон долго разглядывал зажатые в кулак космы волос, смахнул пару слезинок и, завернув в бумагу сии бренные останки своей красы, наиболее славную часть своего «я», сунул их за пазуху. Пусть хоть спрятанные, они все же навсегда останутся при нем! Потом он посмотрелся в зеркало, показал язык отразившемуся там уроду и решительно повернулся к нему спиной.
А ведь ничего не поделаешь, придется теперь ежедневно лицезреть в зеркале эту обезображенную физиономию. Человек, не носящий бороды, отбывает своего рода повинность: каторжный труд ежедневного бритья!
Когда Зебулон снова предстал перед ямщиком, тот только диву дался, глядя на его помолодевший лик. Пока они сидели в корчме, ямщик молчал, но, выехав на дорогу, он обернулся и сказал Зебулону:
– Видно, барин желает ехать сейчас по безлюдным местам?
– Угадал, – подтвердил Зебулон.
– Понимаю, – отозвался ямщик, – и расспрашивать больше не стану… Ну, ничего. Я довезу барина так, что с ним ничего не стрясется, Вы, верно, в Польшу хотите податься?
– Туда, – согласился Зебулон. Он и сам хорошо не знал, куда ему податься.
– Одного барина я уже переправил туда. Он за поляками поехал. И вас, сударь, повезу самыми глухими местами, где даже птицы не летают. Доставлю до такого места, откуда дальше вас повезут другие, пока до Польши не доберетесь. А выпытывать у вас я ничего не собираюсь.
Нечего сказать, обрадовал его ямщик! Мало Зебулону того, в чем он действительно повинен, а теперь того гляди ему припишут дело о тайных сношениях са поляками! Чего доброго, действительно увезут а Краков!
Между тем ямщик, как и обещал, вез его два дня и две ночи по. глухим, никогда не видавшим исправников и жандармов проселкам, по горам и долам, останавливаясь на ночлег в каких-то подозрительных местах.
На третий день Зебулон почувствовал, что сыт па горло этой поездкой. Он ведь не имел ни малейшего желания вербовать польский легион. Заметив при въезде в долину колокольню какого-то селения, он остановил подводу, расплатился с ямщиком и заявил, что тот может повернуть оглобли и воротиться домой. Отсюда, мол, он доберется сам, у него здесь неотложные дела.
Ямщик выразил сожаление: ведь он готов был везти барина до самой Польши.
Зебулону снова пришлось идти пешком, таща на себе котомку. Он никогда не слыхал даже названия деревни» в которую решил свернуть. Но ему уж очень приглянулось это селение: в нем было целых две колокольни. Одна из них, поменьше, принадлежала католической церкви, вторая, побольше, крытая железной кровлей, – Лютеранской церкви. Именно она-то и привлекала Таллероши. И он сразу направился в дом лютеранского пастора.
Достопочтенного пастора звали Балинт Шнейдериус, Зебулон представился ему. Священник оказался весьма осведомленным: как же, он, конечно, слыхал имя столь известного господина!
Затем Зебулон чистосердечно исповедался перед ним во всем – от начала и до конца. После всего случившегося, сказал он, ему, понятно, не сидится в стране. Он оказался в столь исключительном положении, что всякое ружье, в чьих бы руках оно ни находилось, нацелено ему прямехонько в голову.
Балинт Шнейдериус был человек весьма сообразительный и добросердечный. Он сразу придумал план спасения для достопочтенного господина: Зебулону надо бежать за границу.
Но для бегства нужен был заграничный паспорт, а его мог выдать только правительственный комиссар императорских войск. В данный момент комиссар находился как раз в Элерьеше. Однако для получения заграничного паспорта нужен предлог.
И предлог нашелся.
У Балинта Шнейдериуса учился в Геттингене сын, студент, – Теофил Шнейдериус. Он как раз недавно написал отцу, чтобы тот срочно прислал ему денег, так как он якобы смертельно болен. Денег старик, разумеется, не выслал: студент ничем не болел, а просто был изрядный кутила. Вот письмо к любящему отцу и была хорошим предлогом для поездки в Геттинген – нужно, мол, навестить хворого сына. Таким образом, Зебулон сможет бежать за границу с паспортом его преподобия Балинта Шнейдериуса.
