Мария Фагиаш - Танец убийц
Никодим бросил удивленный взгляд на это хищное, с каким-то волчьим выражением лицо — и тут же быстро отвел глаза. Это был не тот момент, который он желал бы взять с собой на тот свет.
— С чего это я должен помнить? — равнодушно спросил он.
— Вы заставили играть национальный гимн, и все офицеры должны были подняться в Вашу честь. Я тоже был среди них. Не припоминаете?
— И за это нас должны расстрелять? — недоверчиво спросил Никодим.
— Именно за это, — с издевкой сказал Танкосич.
— Не слишком ли суровое наказание? — возразил Никодим.
— У вас хватает преступлений. В приговоре все написано.
Это не требовало ответа, и процессия в молчании двинулась дальше. Внезапно Никола остановился.
— Проклятье! — выкрикнул он.
Танкосич тут же уперся револьвером ему в спину, и одновременно шесть винтовок были взяты наизготовку.
— В чем дело? — спросил Никодим.
— Я вечером написал письмо Нанетте и забыл отравить его. Лежит с написанным адресом и наклеенной маркой на столе в спальне.
— Может, тебе повезет, и найдется добрая душа, которая бросит письмо в ящик.
— Да, если мне повезет.
Они пришли на место. Никаких столбов для расстрела приготовлено не было, и Танкосич вынужден был без всякой помпы просто поставить братьев к стене рядом друг с другом. Поскольку полковник разрешил осужденным сигарету, он вынул портсигар и предложил светским голосом:
— Сигарету, господа?
— Если Вас это устроит, мы предпочли бы свои, правда, Никодим? — сказал Никола.
Танкосич пожал плечами.
— Я не могу тут вас в чем-то упрекнуть. Если бы я мог себе позволить, то курил бы такие же.
Никодим достал серебряный портсигар и предложил сигарету брату. Оба молча закурили, положив руки на плечи друг другу. Они глубоко затягивались и наслаждались каждым вдохом. Никола первый закончил курить, и, когда он выбросил окурок, Никодим последовал его примеру.
Танкосич приказал солдатам приготовиться, но тут вспомнил, что приговоренным нужно завязать глаза, и отменил приказ. Когда он спросил братьев, есть ли у них носовые платки, Никодим с нетерпением путешествующего, который боится упустить свой поезд, сказал:
— Оставьте это, давайте, наконец, покончим с делом.
Братья обняли и поцеловали друг друга. На их лицах отсутствовал какой-либо страх, когда они повернулись к расстрельной команде.
Лейтенант Танкосич занял место на безопасном расстоянии от солдат и поднял саблю. По команде «Огонь!» клинок сверкнул в воздухе и прогремел залп из шести выстрелов. Шесть пуль впились в грудь и лицо каждого из братьев Луньевицей. Они упали на бок, словно кегли. Танкосич немного подождал, затем подошел и выстрелил каждому в затылок.
Он ожидал, что их смерть принесет ему чувство торжествующего удовлетворения, но не ощущал ничего, кроме разочарования и пустоты. Если бы, по крайней мере, они просили о пощаде или громко протестовали, — но ничего такого не произошло, и Танкосич чувствовал себя обманутым. Они были преступниками, а он мстителем, но при взгляде на безжизненные тела с обезображенными лицами он внезапно испытал что-то вроде раскаяния.
Танкосич дал команду солдатам отправляться в казарму и остался около убитых. Перевернув их на спину, он вынул из карманов портсигары, деньги, зажигалки и снял кольца с пальцев. Затолкав все в свои карманы, Танкосич уже собрался идти, как ему пришло в голову еще кое-что. Решительно вернувшись, он стащил с братьев забрызганные кровью кавалерийские сапоги из лакированной кожи.
3 часа ночи
Группа во главе с полковником Мишичем устремилась из Старого Конака во двор здания, где оказалась застигнута неожиданностью — на иссушенную землю падала мелкая изморось.
Богданович с четырьмя офицерами остался, чтобы проверить подвал и чердак.
Внезапно сильный порыв ветра заставил Лазу Петровича остановиться под навесом.
— Ради всего святого, господин полковник, — взмолился он, — скажите, чтобы принесли мою фуражку. У Ваших молодых людей на голове густые волосы, а у меня их осталось совсем немного. Остаться под дождем без фуражки для меня верная гибель.
Мишич пристально посмотрел на него.
— Вы что, действительно боитесь смерти?
— От простуды — да, от пули — нет, вернее, от хорошего прицельного выстрела. Это — просто халтура. — Он показал на свою перевязанную руку.
Капитан Ристич похлопал по плечу одного младшего лейтенанта, чьи волосы были такими густыми и всклоченными, как парик у клоуна.
— Дайте ему фуражку. Вообще-то, обычно на военной службе люди привыкают к тому, чтобы побыть под дождем, но наш генерал наверняка не нюхал полевой службы — у него были особые обязанности, в постели королевы. Уж там наверняка всегда хороший климат.
— В высшей степени неуместное замечание, господин капитан, к тому же отдает дурным вкусом, — сказал Лаза, прежде поблагодарив лейтенанта, который просто положил на голову генерала собственную фуражку.
Перед караульным помещением они встретились с полковником Машиным, он стоял с двумя штатскими — будущими министрами, — и те непременно хотели знать, почему им до сих пор не сообщили об успешном завершении путча.
— Куда вы направляетесь? — спросил офицеров Машин.
— В Новый Конак. Они должны быть где-то там.
Штатские насторожились, и Любомир Живкович, молодой адвокат, принадлежащий к радикалам, спросил:
— А кто там должен быть?
— Король и королева, — смущенно сказал Машин.
— И Вы не знаете, где они?
— В Старом Конаке их нет. Как-то им удалось улизнуть. Но непонятно, как и когда. Один из лакеев утверждает, что перед часом ночи он сопроводил их в спальню. Далеко уйти они не могли.
Штатские скептически посмотрели на Машина.
— Нам Вы сказали, что все идет по плану, — с упреком сказал Живкович.
— Так оно и есть. Все равно мы их найдем, — раздраженно ответил Машин. — В этом старом муравейнике углов и закоулков больше, чем в любой катакомбе.
— Вы все тщательно обыскали? — спросил Генчич, второй штатский.
— Да, конечно.
— А откуда Вы взяли, что они могут быть в Новом Конаке?
Мишич растерянно пожал плечами.
— Генерал Петрович сказал, что они могут быть только там.
Адвокат обменялся взглядами со своим спутником.
— Ну что же, желаем удачи, господа. Нам лучше вернуться и сообщить обо всем коллегам. Мне не нужно говорить, что все они также желают вам всего наилучшего.
Они пожали всем руки и поспешили к воротам; было очевидно, что они стремились как можно скорее покинуть поле битвы, где вопрос о победителе был еще не решен.
На небе не было ни звезды, все затянуло тучами, и дождь резко усилился. Расположенные вокруг Конака отряды производили глухой шум, который, казалось, был наполнен тревожным возбуждением.
— Кто-то должен обратиться к солдатам, чтобы они не разбежались, — заметил Машин.
— И что следует им сказать? — спросил Мишич.
— Что-нибудь. Что король убит. Что он сбежал. Все слышали взрыв — опасно, если они сами начнут строить догадки.
Мишич оглянулся, словно надеясь, что найдется еще кто-нибудь для этого поручения. Никто, естественно, не вызвался. Он не мог в темноте разглядеть, что написано на лицах офицеров, но их молчание ясно говорило о сомнениях и равнодушии. Он без труда читал их мысли. Их было сто пятьдесят человек, ворвавшихся во дворец; они грабили, взрывали и жгли, убили сержанта дворцовой охраны, но, пока Александр Обренович на свободе, победа была не на их стороне. Они рисковали своими жизнями, чтобы удовлетворить честолюбие каких-то штатских: этого Йована Авакумовича, который спит и видит себя премьером, адвоката Живковича, бывшего министра внутренних дел Генчича и стареющего принца Петра, который сидел себе в безопасности в Женеве. У всех у них хитрости и ума хватало держаться до поры до времени в тени, а в огонь посылать тех, кто носит форму. Все они, и принц Петр, останутся в живых, в то время как они, люди в форме, будут болтаться на виселице.
Какой-то юный лейтенант влетел галопом на неоседланной, неуклюжей лошади во двор. Он спешился перед Машиным и отдал честь.
— Лейтенант Милан Маринкович покорнейше просит разрешения доложить, господин полковник! — выпалил он, не переводя дыхания. Его симпатичное круглое лицо сияло от удовольствия.
— Да, докладывайте, — устало промолвил Машин.
— Осмелюсь доложить, господин полковник, что я лично застрелил военного министра Милована Павловича и министра внутренних дел Велью Тодоровича.
Машин был сбит с толку.
— Да? А почему Вы? Разве это не было поручено капитану Йосиповичу и лейтенанту… сейчас не могу припомнить его фамилию.
Он замолчал. Напряжение и мытарства не желающей заканчиваться ночи давали о себе знать. Сейчас Машин даже не мог понять, почему фамилия министра Тодоровича стояла в списке. Известие об убийствах, которое еще час назад он выслушал бы с удовлетворением, теперь воспринималось как дополнительная тяжесть к непосильному грузу, навалившемуся на него в последние часы.
