Бернард Корнуэлл - Мятежник
— Сэр, мне нет необходимости знать, кто вы, — ответил офицер, — вам не следовало пересекать мост, и я вынужден настаивать…
— Настаивать! Лейтенант настаивает! Я конгрессмен Бенджамин Маттесон из великого штата Нью-Джерси, и вы не можете ни на чем настаивать.
— Но здесь опасно, сэр, — слабо запротестовал лейтенант.
— Конгрессмен может ехать в любое место, где, по его мнению, республика находится во опасности, — ответил конгрессмен Маттесон с высокомерным презрением, хотя, по правде говоря, он, как и другие представители вашингтонского светского общества, просто следовал за армией, чтобы потом мог присвоить себе часть славы и набрать дурацких сувениров вроде использованных винтовочных пуль или покрытой кровью кепки мятежника.
— Но дама, сэр? — сделал еще одну попытку лейтенант.
— Дама, лейтенант, моя жена, а жена конгрессмена может разделить с ним любую опасность.
Женщина засмеялась в ответ на нелепый комплимент мужа, а Старбак, еще находящийся в прострации, недоумевал, как столь юная и прекрасная особа могла выйти за такого напыщенного человека.
Глаза миссис Маттесон, синие, как поле звездно-полосатого флага, были полны озорства.
— Вы и правда мятежник? — спросила она Старбака. У нее были золотистые волосы, очень белая кожа, а на отделанном кружевами платье виднелись пятна красноватой грязи с дороги.
— Да, мэм, — Старбак уставился на нее, как умирающий от жажды человек может смотреть на тенистый пруд с чистой прохладной водой. Она была так не похожа на пылких, послушных и простых девушек, прихожанок его отца.
Жена конгрессмена была женщиной, которую преподобный Элиял Старбак назвал бы разукрашенной куклой, Иезавелью [29]. Старбак понял, что она была той моделью и образом, к которому стремилась Салли Траслоу, такой, какой и должна быть, по его мнению, женщина, потому что библейская строгость его отца воспитала в Натаниэле Старбаке вкус только на такие запретные плоды.
— Да, мэм, — повторил он. — Я мятежник, — он пытался говорить с вызовом.
— Скажу вам по секрету, — призналась она Старбаку голосом, который четко прозвучал на фоне какофонии артиллерийской и ружейной стрельбы и был слышен каждому пленному во дворе, — я тоже убийца Линкольна.
Ее муж захохотал слишком громко.
— Не мели ерунды, Люси! Ты же из Пенсильвании! — он неодобрительно хлопнул жену по колену своей затянутой в перчатку рукой. — Из великого штата Пенсильвания.
Люси оттолкнула его руку.
— Не будь таким несносным, Бен. Я самый настоящий убийца Линкольна, — она бросила взгляд на крепкую спину кучера. — Разве я не мятежница, Джозеф?
— Конечно, миссус, конечно! — засмеялся кучер.
— А если мы победим, то я сделаю тебя рабом, да, Джозеф?
— Точно, миссус, так и будет! — снова засмеялся он.
Люси Маттисон опять посмотрела на Старбака.
— Вы сильно ранены?
— Нет, мэм.
— А что случилось?
— Мою лошадь подстрелили, мэм. Она упала, а меня взяли в плен.
— А вы, — начав задавать этот вопрос, она слегка покраснела, а потом по ее лицу скользнула едва заметная улыбка. — Вы кого-нибудь убили?
Старбак вдруг вспомнил Ридли, заваливающегося с лошади навзничь.
— Не знаю, мэм.
— А мне бы хотелось кого-нибудь убить. Прошлой ночью мы спали в чудовищно неудобной кухне на ферме в Кентревилле и только Богу известно, где проведем сегодняшнюю. Если вообще сможем отдохнуть, в чем я сомневаюсь. Суровые условия войны, — она засмеялась, показывая мелкие и очень белые зубы — В Манассасе есть гостиница?
— Я ни одной не знаю, мэм, — ответил Старбак.
— У вас не южный акцент, — вмешался конгрессмен с язвительной ноткой в голосе.
Старбак, не желавший пускаться в объяснения, просто пожал плечами.
— Вы такой загадочный! — Люси Маттесон хлопнула облаченными в перчатки руками, а потом протянула ему картонную коробку с листками промокательной бумаги. — Можете взять одну, — предложила она.
Старбак увидел на бумаге кусочки засахаренных фруктов.
— Вы уверены, мэм?
— Давайте же! Угощайтесь! — она улыбнулась, когда Старбак взял кусочек. — Вас отправят обратно в Вашингтон, как вы думаете?
— Не знаю, как они планируют поступить с пленными, мэм.
— Уверена, что так и будет. Они собираются устроить великолепный парад победы, с этими грохочущими оркестрами и поздравительными речами, и все пленные пройдут маршем к тому месту, где их перережут у подножия Белого дома.
— Не мели вздор, Люси. Умоляю тебя, хватит болтать чепуху, — нахмурился достопочтенный Бенджамин Маттесон.
— А, может, вас отпустят под честное слово, — улыбнулась Старбаку Люси Маттесон, — и вы придете к нам на ужин. Нет, Бенджамин, не спорь. Я всё уже решила. Дай мне визитную карточку, быстро! — она протянула руку, а ее муж с явной неохотой сдался и вручил ей картонную карточку, которую Люси с улыбкой отдала Старбаку. — Мы, мятежники, сможем обменяться рассказами о войне, пока эти холодные северяне будут хмуриться вокруг. И если вы захотите, чтобы кто-нибудь навестил вас в тюрьме, попросите меня. Я бы хотела дать вам нечто большее, чем кусочек засахаренного фрукта, но конгрессмен съел всю холодную курицу, потому что заявил, что она испортится, как только растает лед.
В ее словах было столько яда, что Старбак засмеялся.
Лейтенант, пытавшийся развернуть экипаж конгрессмена, теперь появился в сопровождении майора, чьи полномочия были значительно шире. Майору было плевать, даже если в экипаже находилась половина Конгресса США, всё равно они не должны были перегораживать дорогу в разгар битвы, и потому он притронулся к шляпе, приветствуя Люси Маттисон, а потом стал настаивать, чтобы кучер развернул экипаж и пересек мост через Булл-Ран в обратном направлении.
— Вы знаете, кто я? — вопрошал конгрессмен Маттисон, а потом скрючился, когда в сотне ярдов разорвался снаряд мятежников, шрапнель разлетелась над головами и, не причинив никакого вреда, врезалась в каменный дом.
— Мне плевать, даже если вы французский император. Убирайтесь отсюда к черту! Немедленно! Пошевеливайтесь!
Люси Маттесон улыбнулась Старбаку, и экипаж дернулся вперед.
— Приходите навестить нас в Вашингтоне!
Старбак засмеялся и сделал шаг назад. Холм над ним изрыгал клубы дыма, словно вулкан, разрывались снаряды и трещали винтовки, а раненый хромал назад к перекрестку, где пленные ожидали тюрьмы, янки предвкушали победу, а мертвые ждали погребения.
Сержант теперь не обращал никакого внимания на Старбака, ему было явно безразлично. присоединится ли тот к другим пленным или нет, и Старбак снова присел на теплый камень около дома, закрыл глаза и задумался о том, что готовит ему будущее. Он полагал, что восстание южан полностью разгромлено, остались лишь мертвецы на горячих полях, и сожалел о преждевременном окончании войны.
Он увидел слона и хотел еще. Его привлекал не ужас, не воспоминания об оторванной ноге, кувыркающейся через дорогу, и не лицо солдата, исчезающее в пороховом дыму и запекшейся крови, душу Старбака волновала перестройка всего сущего.
Война, как понял в этот день Старбак, брала всё вокруг, взбалтывала, а потом позволяла кусочкам мозаики упасть в беспорядке. Война — это огромная игра вероятностей и гигантских ставок, отрицающая предопределенность и благоразумие.
Война могла бы спасти Старбака от судьбы, уготовленной ему респектабельной семьей, а мир был наполнен лишь долгом. Война освободила его от обязательств, а мир предлагал скуку, а Натаниэль Старбак был достаточно юн и самоуверен, чтобы больше всего на свете ненавидеть скуку.
Но теперь он был пленником, а битва грохотала где-то вдали. Вымотанного за день Старбака разморило на солнце, и он заснул.
Глава четырнадцатая
Остатки Легиона Фалконера брели на вершину холма, туда, где среди перелесков и полей позади Виргинской бригады Джексона восстанавливали силы выжившие солдаты Натана Эванса. Люди были совершенно измотаны. По настоянию Эванса они встали в подобие шеренги лицом к Булл-Ран, но теперь находились на фланге восстановленной обороны южан и достаточно далеко от основной дороги, так что новая атака федералистов их не коснулась. Солдаты сидели на траве без всякого выражения на лицах и страдали от жажды, гадая, можно ли найти воду или какую-нибудь еду.
Доктор Дэнсон извлек пулю из ноги Адама Фалконера, работая быстро и без хлороформа.
— Тебе повезло, Адам. Ни одна основная артерия не задета. Может, у тебя даже будет легкая хромота, которая так притягивает дам, но и только. — Через десять дней ты уже сможешь танцевать, — он намазал рану ляписом, перевязал ее и занялся полковником.
Чтобы вытащить пулю из мышц живота Вашингтона Фалконера, он работал столь же проворно. Потом зашил рану на руке и наложил шину на сломанную кость.
