Льюис Уоллес - Падение Царьграда. Последние дни Иерусалима
Они весело двинулись всей гурьбой. У Марка стало вдруг легко на душе. Понимая замысел Филиппа, он предвидел, что поход на Абнера закончится хорошей выпивкой. Вот и отлично: за пренебрежение он отплатит Фамари пренебрежением! Пусть она ждет его дома с трапезой. Он предпочел компанию лихих товарищей ее обществу!
Однако Веньямин попросил бен-Даниила сходить во двор женщин, где молилась благочестивая матрона Руфь, его мать, и предупредить ее, чтобы она не ждала их и возвращалась домой с Фамарью. Исполнив поручение, юноша догнал ушедших вперед. Проходя мимо колоннады, где стояла с подругами сестра Веньямина, все еще продолжая болтать с молодым франтом, он крикнул ей мимоходом:
— Бат-Симон, брат не велел тебе уходить домой без матери!
— Кто этот нахал? — раздалось ему вслед сердитое восклицание кавалера Фамари.
IV
— Привет высокочтимому Веньямину бен-Симону, щедрому благодетелю бедных, могущественному покровителю слабых! — раскланивался толстый Абнер, разодетый в праздничный талиф с огромными кистями и украшенный неимоверными цицифами.
Он поспешил встретить знатного саддукея в воротах своей гостиницы.
— И тебе привет, благочестивый Абнер! — ответил тот, с тревогой заглядывая в маленькие хитрые глазки трактирщика. — Я зашел сюда по дороге из храма, чтобы узнать, когда ты послал ко мне вино.
— Вино? Какое вино, господин? — спросил Абнер таким невинным тоном, что Веньямин содрогнулся.
— Нечего с ним много толковать! — вмешался Элиезер Самаиос, надвигаясь на трактирщика всем своим мощным телом. — Отправляйся-ка, приятель, в погреб да принеси оттуда бурдюки, за которые получил задаток. Я сказал. Слышишь?
Абнер с достоинством отступил перед Голиафом и продолжал, вкрадчиво улыбаясь:
— Ах, да! Ты говоришь про то вино, которое я тебе рекомендовал! Как же, как же! Оно приготовлено, и я только ждал возвращения домой работника, чтобы навьючить бурдюки на осла и препроводить к тебе.
— Отлично! Я захвачу их с собой! — воскликнул обрадованный Веньямин.
Теперь он совершенно успокоился; у него были свидетели, и Абнер не мог теперь отказаться от заключенного торга. Саддукей уселся на камень и хладнокровно приготовился ждать возвращения работника.
— Ну, а что же проба? Неужели ты возьмешь вино у этого архиплута, не отведав его предварительно?. — воскликнул Филипп, которого мучила сильная жажда.
— Да, Абнер, и в самом деле его надо попробовать. Пожалуй, вино кислое, — согласился Веньямин.
— Тащи сюда настоящую пробу. Да вот что, я сам спущусь с тобой в погреб и вынесу сюда бурдюки, мы тут и попробуем, каково твое винцо, — рассмеялся Элиезер, кладя на плечо трактирщика широкую ладонь.
Его повелительный жест не требовал пояснений. Бросив на Самаиоса свирепый взгляд, толстяк волей-неволей двинулся к винному складу, находившемуся по ту сторону двора.
В то же время на улице за стеной послышался гвалт собравшейся толпы, причем один громкий голос заглушал беспорядочные отрывистые возгласы остальных.
— Кажется, там собрался народ. Вероятно, какой-нибудь зилот или уличный пророк устроил сходбище, — произнес Веньямин, насторожив слух.
— Интересно было бы его послушать, — заметил Марк, с любопытством выглядывая за ворота.
— Не советую тебе вмешиваться в уличное сборище, — предостерег его саддукей. — Ты еще не знаешь Иерусалима… Да и слушать-то этих проповедников не стоит, — презрительно прибавил он.
— Ну, не скажи, — возразил Филипп, — иногда пророки говорят дельно, в особенности те, которые из назарян.
Из винного погреба вышел Элиезер с Абнером, таща два огромные бурдюка. При виде такого изобилия Филипп воскликнул от радости и бросился им на подмогу. Перетащив мехи с вином в обширные сени гостиницы, молодые люди послали Абнера за чашами. Началась проба вина, и Веньямин с каждой новой минутой убеждался, что попал из огня в полымя.
— Ну, друзья мои, теперь, я полагаю, вы достаточно убедились, что вино действительно от лоз садов Бофия, как уверял Абнер, — с затаенной тревогой сказал он, замечая, что его бурдюки из пузатых становятся что-то уж слишком тощими.
— О, такому обманщику нельзя верить! — поспешно перебил Филипп. — Ну-ка, Элиезер! Налей мне в чашу вон из этого меха; в нем вино как будто отзывается железом.
— Не железом, а кожей! — авторитетно заявил Негира с лукавой улыбкой по адресу дамаскинца.
Между тем новый яростный крик толпы заглушил слова Веньямина, решившегося энергично вступиться за свои бурдюки. Очевидно, скопище за оградой гостиницы увеличивалось, и молодые люди взобрались на галерею, выходившую на главную улицу квартала Сыроваров.
Шагах в двадцати от угла переулка стояла каррука крестьянина, продавшего Абнеру ячмень и зимние плоды. Сам владелец карруки и пара его мулов расположились тут же, в раскинутом наскоро шалаше. Шалаш и карруку обступила толпа народа. На карруке стоял высокий худой старик в белой убогой одежде, опоясанный кожаным поясом, он говорил проповедь. Лицо проповедника, обтянутое желтой, как пергамент, кожей и выдающиеся лицевые кости говорили о глубокой старости. Его длинная фигура и белые, развевавшиеся по ветру волосы делали его похожим на привидение из долины Иосафата, но глубоко запавшие глаза горели лихорадочным огнем одушевления, а экзальтированный голос звучал сильно и речь лилась, как у юного оратора.
— Не я, а пророк Исайя глаголет моими устами! — прогремел проповедник, простер над толпою руку и выразительно умолк.
Волнение, вызванное его речью, понемногу улеглось.
— Исайя, пророк Господа, порицает ваши курения, молитвы и кровавые жертвы, превращающие святыню в бойню. Он вопиет против беззаконий ваших князей и старейшин, которые питаются кровью и потом бедняков тружеников. Эти сребролюбцы и злодеи утопают в роскоши, ходят разодетые в виссон и пурпур, а тебе, несчастный народ, нечем покрыть наготу, ты терпишь нужду и лишения!
— Ей-ей, он говорит правду! — послышалось из толпы.
Старик обвел слушателей торжествующим взглядом и, грозя пальцем в сторону Сиона, воскликнул:
— Горе саддукеям, чванным, жестокосердным саддукеям! Горе сынам Бефия и Кантария, этим неверующим в загробную жизнь эпикурейцам! Горе временщикам, незаконно захватившим власть. Вопфузинам и Камгитам! Горе ехидному дому Ганана и Фаби! Сами они первосвященники, сыновья их хранители корвана, зятья — военачальники, а их рабы и слуги избивают бедняков палками, взимая подати и десятины! Вон из храма бесстыдных тунеядцев, долой ростовщиков и кровопийц саддукеев!
Толпа рукоплескала, восхищенная нападками на богатую и гордую аристократию.
— Однако же нечего сказать, старик не церемонится! — заметал, смеясь, Филипп.
Бен-Даниил молчал: его возмущали злорадные рукоплескания черни.
Между тем проповедник воодушевился еще более. Он поднял руки и покрыл своим голосом шумное одобрение толпы.
— Горе вам, книжники и фарисеи — лицемеры! Сторонись, народ, ханжей с поддельной добродетелью. Подобно Сихему, они исполняют обряды только ради земных благ, которые надеются заполучить при жизни в награду от Бога! Подлые, скудные духом лицемеры! Они спотыкаются, ибо в избытке смирения не в силах отделить подошвы от земли при ходьбе! Они стукаются лбами в стены, ибо от избытка целомудрия ходят по улицам, зажмуривая глаза, чтобы не соблазниться при виде встречной женщины.
— Не дело говоришь, старец: фарисеи воистину благочестивые мужи! — возразили из толпы.
Проповедник сурово нахмурил брови.
— Господи, — воскликнул он, воздевая руки кверху, — когда же наконец огнь небесный изойдет с неба на главы книжников, искажающих закон твой?
— Заврался, старик! Фарисеи и книжники друзья народа. Законы они пишут верно, по преданиям старцев. Не станет огнь небесный пожирать их! — неожиданно гаркнул дюжий ткач, стоявший в первом ряду.
Толпа заволновалась. Нападки на любимую и влиятельную секту возбудили неудовольствие слушателей. Однако противоречие только подстрекнуло рвение оратора.
— Безрассудные вы! Фарисеи, подобно омерзительным, злобно шипящим гадам, обвили ваше тело. Они заражают вас ядом коварства, самомнения, соблазняют примером жизни напоказ.
— Довольно! Молчать!
— Да, они заражают тебя, Израиль, чумным духом самохвальства и гордости; они оскверняют святыню клятв, и вам не верят нынче язычники, убедившись, что вы, наученные раввинами, прибегаете к игре слов в договорах. Остерегайтесь, говорю вам, широких филоктерий, толстых кистей и длиннополых талифов: под ними скрываются сердца убийц.
— Замолчи, старик, пока говорят тебе добром! — заревел ткач, злобно поднимая кулак и топая ногами.
