Вашингтон Ирвинг - История Нью-Йорка
Куда ни обращали путешественники свой взгляд, перед ними, казалось, цвел новый мир. Не было никаких следов человеческой деятельности, которые нарушали бы прелесть девственной природы, обнаруживавшей здесь все свое роскошное разнообразие. Эти холмы, ныне ощетинившиеся, как сердитый дикобраз, рядами тополей (тщеславных растений-выскочек! любимцев богатства и моды!), были тогда украшены могучими местными уроженцами. Царственный дуб, благородный каштан, стройный вяз и, тут и там, лесной гигант, тюльпановое дерево, вздымали ввысь свою величественную вершину. Где теперь виднеются пышные приюты роскоши — виллы, почти скрытые в полумраке тенистых аллей, откуда томная флейта часто разносит вздохи какого-нибудь городского щеголя, там птица-рыболов строила тогда свое уединенное гнездо на сухом дереве, возвышавшемся над ее водными владениями. Робкий олень, никем не тревожимый, пасся на этих берегах, ставших ныне для влюбленных местом прогулок при луне и сохранявших следы стройных ножек красавиц; дикая пустыня была даже в тех прелестных местах, где теперь возвышаются величественные башни Джонсов, Схермерхорнов и Райнлендеров.
Так, скользя в безмолвном удивлении среди нового и незнакомого ландшафта, доблестная павонская флотилия обогнула подножие мыса, смело выступавшего навстречу волнам и как бы грозившего им, когда они с шумом набегали на его основание. Это был утес, хорошо известный современным морякам под названием Грейси-Пойнт — по прекрасному одноименному замку, который он, как слон, несет на своей спине. И тут перед взором путешественников открылась дикая, разнообразная панорама, где вода и суша чудесным образом соединились, словно для того, чтобы усилить и выставить напоказ красоту каждой из них. Справа от мореплавателей находилась поросшая осокой оконечность Блэкуэллс-Айленда, одетая в свежий наряд яркой зелени; за ней тянулся прелестный Сандсуикский берег и маленькая гавань, хорошо известная под названием бухты Халлета — место, в более позднее время пользовавшееся дурной славой из-за того, что оно служило пристанищем пиратам, кишевшим в этих водах, обкрадывавшим фруктовые сады и арбузные бахчи и оскорблявшим джентльменов, когда те выходили в плавание на прогулочных лодках. Слева глубокая бухта, или скорее речка, грациозно убегала вдаль среди берегов, окаймленных деревьями и представлявших собой нечто вроде просеки, сквозь которую виднелись лесистые районы Харлема, Моррисании и Истчестера. Там взгляд с восхищением останавливался на покрытой густыми лесами местности, перемежавшейся увенчанными рощицами холмами, тенистыми лощинами и вздымавшимися одна над другой волнистыми цепями гор. И повсюду расстилался лиловатый весенний туман, придававший всему оттенок нежной истомы.
Прямо перед ними главное течение реки, образовав крутую излучину, извивалось среди прятавшихся под сенью листвы мысов и изумрудно-зеленых берегов, которые как бы растворялись в воде. Вокруг все говорило о кротости и скромном изобилии. Солнце только что опустилось, и легкий вечерний туман, как прозрачное покрывало, накинутое на грудь девственной красавицы, усиливал полускрытые им прелести.
О, чарующие картины обманчивых обольщений! О, злополучные путешественники, с простодушным удивлением взирающие на эти берега волшебницы Цирцеи![514] Увы, таковы они — бедные, доверчивые создания, внимающие соблазнам порочного мира. Его улыбки — предательские, его ласки — гибельные! Тот, кто поддается его искушениям, оказывается во власти захлестывающего течения и вверяет свою утлую ладью зыбким струям водоворота. Так случилось и с нашими славными павонцами; не испытывая никакой тревоги при виде коварной картины, расстилавшейся перед ними, они спокойно двигались вперед, пока их внимание не привлекли какие-то необыкновенные толчки и сотрясения их лодок. Теперь течение, прежде кротко струившееся, заревело вокруг них, а волны закипели и запенились с устрашающей яростью. Как бы очнувшись от сна, изумленный Олоф закричал во все горло, приказывая повернуть на другой галс, но рев воды заглушил его слова. И вот, перед взорами наших мореплавателей возникла картина ужасного смятения: их то несло со страшной скоростью среди шумных бурунов, то мчало через грохочущие пороги. Вот они едва не налетели на Курицу с Цыплятами (гнусные скалы! более прожорливые, чем Сцилла[515] и ее щенки), а сразу за тем их, казалось, грозила поглотить зияющая пучина. Все стихии объединились, чтобы привести их к страшной гибели. Волны бушевали, ветер завывал; и пока лодки стремились все дальше и дальше, некоторые моряки с удивлением увидели, как скалы и деревья на окрестных берегах летели в воздухе!
Наконец, громадную лохань командора Ван-Кортландта затянуло в чудовищный водоворот, именуемый Котлом, где она принялась вертеться в головокружительной пляске, так что славный командир и весь экипаж едва не лишились рассудка от этого ужасающего зрелища и столь необычайного кружения.
Каким образом доблестная павонская флотилия вырвалась из когтей современной Харибды, в точности никому не было известно, ибо слишком много осталось в живых очевидцев, рассказывавших о случившемся, и, что еще удивительнее, слишком по-разному они рассказывали, в результате чего об этом событии сложились самые различные мнения.
Что касается командора и экипажа его судна, то, придя в себя, они обнаружили, что их лодка была выброшена на берег Лонг-Айленда. Почтенный командор любил рассказывать множество изумительных историй о своих приключениях в эти роковые минуты, по его словам, еще более замечательных, чем приключения Улисса в проливах Харибды; ведь он видел духов, летающих в воздухе, и слышал вой чертей, а сунув руку в Котел, когда они в нем вертелись, почувствовал, что вода обжигает ее, и заметил какие-то странные на вид существа, которые сидели на скалах и огромными шумовками снимали пену с бурлящей воды; но с особым упоением он рассказывал о том, что видел, как одни из негодников-дельфинов, завлекших их в беду, жарились на Рашпере, а другие шипели на Сковороде!
Многие, впрочем, считали все эти рассказы просто плодом командорского воображения, разыгравшегося, когда он лежал, остолбенев от страха, тем более, что всем хорошо была известна его склонность к фантазиям; таким образом, их достоверность осталась навсегда под сомнением. Бесспорно, однако, что различные легенды, связанные со столь чудесным проливом и дошедшие до нашего времени, восходят к историям, которые рассказывали Олоф и его спутники; к историям о том, как видели там дьявола, сидевшего верхом на Свиной спине и игравшего на скрипке, жарившего рыбу перед бурей, и к многим другим, которым едва ли следует придавать слишком много веры. Из-за всех описанных выше страшных обстоятельств командир павонцев назвал этот узкий пролив Хелле-Гат, или, как было истолковано впоследствии, Хелл-Гейт,[516] то есть Врата Дьявола, каковое название сохранилось до настоящего времени.
ГЛАВА V
Из книги второй, издания 1812 года
Мрак ночи сменил этот злосчастный день, и печальна была она для потерпевших кораблекрушение павонцев, в ушах которых не переставали звучать шум разбушевавшихся стихий и вой чертей, кишевших вокруг коварного пролива. Но когда занялось утро ужасы миновавшей ночи кончились; пороги, буруны, водовороты исчезли, река снова спокойно текла, подернутая легкой рябью. Прилив сменился отливом, и Гудзон тихо катил свои воды назад, туда, где находился дом наших мореплавателей, о котором они вспоминали с таким сожалением.
Удрученные горем герои Коммунипоу печально смотрели друг на друга; последнее несчастье окончательно рассеяло их флотилию. Часть моряков была выброшена на западный берег; там они, предводительствуемые неким Рюлефом Хоппером, вступили во владение всей страной, лежавшей вокруг столба, который отмечал шестую милю от Нового Амстердама; она и теперь, когда пишутся эти строки, находится в собственности Хопперов.
Волдронов непогода занесла на дальний берег. Так как у них был с собой кувшин настоящей голландской водки, то им удалось там снискать дружбу дикарей, открыв нечто вроде таверны, положившей, как говорят, начало доброму городу Харлему, где их потомки поныне преуспевают как почтенные трактирщики. Что касается Сой-Дамов, то они были выброшены на берег Лонг-Айленда; в тех краях их и теперь можно найти. Но особенно повезло великому Десятиштанному, который, упав за борт, чудесным образом спасся и не утонул благодаря обилию нижнего белья. Всплыв на поверхность, он, как тритон, носился по волнам, пока благополучно не вылез на скалу, где его наутро нашли, занятого просушиванием на солнце своих многочисленных штанов.
