Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы
Всех не перечислить — все Голицыны были в чести и славе. Родословное древо густо ветвилось: княгини были плодоносны, княжны повыходили замуж за вельможных женихов.
Не было большего унижения роду Голицыных, чем то, которому подвергли его с семьей! С семьей! И вот они ныне безвинно страждут на краю света в грязной избе. А ведь сын Алеша был спальником у царя Федора, комнатным стольником у царя Петра, в бояре возвышен, в председатели Новгородского приказа назначен, поименован наместником Новгородским и Великопермским. Его-то за что ввергли?!
Дед Голицыных, тож Василий Васильевич, был кандидатом на престол российский вместе с Васильем Шуйским. Шуйский недолго царствовал — рухнул. А о князе Василии Васильевиче другой князь, прославленный в веках Дмитрий Михайлович Пожарский, в ту пору великой смуты сказал так: «Ежели бы теперь такой столп, как князь Василий Васильевич Голицын, царствовал, то за него бы вся земля держалась, и я бы при нем за такое великое дело не принялся».
Деда вместе с отцом будущего царя Михаила Романова вероломно захватили поляки, и он долго томился в плену, покамест не вышло замирение, и помер в дороге, возвращаясь в Москву. Останься он в живых, как знать, не приговорили бы бояре возвести его на царский трон. Царствовала бы тогда династия Голицыных.
Нынче молодой царь не вспоминает о былых заслугах и не желает с ними считаться. Окружил себя иноземцами без роду-племени и устраивает с ними потехи. Царствование его будет долгим: так однажды, еще до рождения Петра, когда царица Наталья носила его во чреве, предрек наставник детей царя Алексея Михайловича, крещеный жидовин ученый человек и сочинитель виршей — Самуил-Симеон Полоцкий.
Князь Василий сблизился с ним в ту пору, когда на престол взошел воспитанник Симеона царь Федор Алексеевич. К тому времени ученый монах сочинил несколько книг церковного и светского содержания. Одну из них, «Венец веры», он поднес любимой своей ученице царевне Софье с таким посвящением:
«О благороднейшая царевна Софиа,
Ищещи премудрости выну небесныя.
По имени твоему жизнь свою ведеши:
Мудрая глаголеши, мудрая дееши.
Ты церковныя книги обыкла читати
И в отеческих светцех мудрости искати…»
Софья тогда угодила Полоцкому, одобрив детище его ума — Славяно-греко-латинскую академию. Патриарх Иоаким Полоцкого не одобрял. Он говорил о нем: «Хотя он человек ученой и добронравной, однако приготовленный иезуитами и прельщенный ими, посему читал токмо их латынские книги». Он обвинял монаха в хлебопоклонной ереси: Полоцкий учил поклоняться хлебу и хлебцам священным, то есть просфорам. К тому же соперником патриарха выступал ученик Полоцкого и его приверженец Сильвестр Медведев, после смерти своего наставника в 1680 году преданный мучительной казни.
Так вот, оный Симеон провозвестил, что царица родит великого сына, царствование которого будет долгим и славным. Что он одержит многие победы над супостатами и раздвинет пределы государства.
Все это вспомнилось князю, и он закручинился. Надежда дышала на ладан.
Глава двадцать четвертая
Истома ближе к смерти
Молись да крестись — тут тебе и аминь.
Ночь во тьме, а день во зле.
Тяжел крест, да надо несть.
Бойся Бога — смерть у порога.
Народные присловья…вышли мы на берег, чтобы посмотреть на один народ, который называют самоедами, что значит на русском языке людоеды, или люди, которые едят сами себя. Почти все они дики и обитают в этой стороне в большом числе вдоль моря до самой Сибири и даже в оной, как уверяют другие. Люди эти… помещались в пяти отдельных палатках-чумах, у которых было от шести до семи собак, привязанных к особым колышкам и поднявших большой лай при нашем приближении… Что касается роста, они… невелики, особенно ж женщины, имеющие премалые ноги. Цвет кожи у них смугло-желтый, на вид некрасивы, с продолговатыми глазами и выдающимися скулами (дутыми щеками). У них свой язык, но употребляют и русский. Одежда мужчин и женщин одинакова, изготовляемая из оленьих шкур. Верхнее платье простирается от шеи до колен, и сшито оно шерстью наружу, у женщин разных цветов… Волосы их, совершенно черные, спускаются с головы, как у дикарей, и по временам они подстригают их клоками… Между женщинами есть такие, у которых волосы так же спускаются с головы, как у мужчин, почему трудно бывает и отличить их друг от друга, тем более, что мужчины редко имеют бороду, а только несколько волос на верхней губе, но большая часть ничего, что происходит, может быть, от их дурной пищи… Палатки их делаются из лык или коры, сшитой длинными полосами, которые спускаются до земли и препятствуют таким образом входу в оные ветра. Палатки эти вверху открыты для выпуска дыма и здесь вверху черные, а в остальных частях везде рыжеватые… Охота за оленями бывает зимой, и для нее употребляют деревянные коньки (лыжи)… Кроме этой охоты на суше самоеды занимаются еще и другою — на воде — охотой на морских собак (тюленей), которые в марте и апреле месяцах держатся на Белом море, куда, как вообще полагают, стекаются они с Новой Земли на-время совокупления. Они совокупляются на льду, где самоеды подстерегают их, одетые таким образом для поимки их, что они менее всего кажутся похожими на человеческие создания…
Корнелий де Бруин. «Путешествие в Московию».Прежде князь Василий как-то не задумывался о свойствах времени. Оно было само по себе, а он тож сам по себе, со своими заботами, коих было непомерно много.
И когда в присутствии смеркалось и в шандалах зажигали свечи, он вдруг спохватывался: день-то, оказывается, прошел. Его поглотило чтение бумаг, переписка, прием иноземных гостей, доклады дьяков и подьячих, визиты бояр, поездки во дворцы, в Думу, в другие приказы…
Время бежало с ним наперегонки, и он силился его догнать. Когда он был в службе, в чести, князь иной раз за ним не поспевал. Ведь была еще и своя жизнь, царевна Софья со своими капризами, была семья.
Здесь, в Пустозерске, время вдруг остановилось. Оказалось, что оно непомерно раздалось во все стороны и его решительно некуда девать. Одинаково радостно время тянулось только для младшеньких — Петюшки и Иванушки да еще для десятилетней Дунюшки.
Первое время они все еще спрашивали его, скоро ли возвратятся в родные палаты. Но прошел томительный год, и они перестали спрашивать и начали как-то угасать.
Княгиня Евдокия выплакала все слезы, глядя на детей, чье томление месяц от месяца делалось все зримей. Было мало солнца и света: лето пролетало незаметно, а за ним наступала долгая полярная ночь. Все живое блекло, тускнело, сморщивалось, но более всего — дети.
«Как быть, куда девать себя, как выжить?» — тягостно размышлял князь Василий, сидя на лавке за столом, на котором стояли две плошки с ворванью — тюленьим жиром. Они с трудом освещали их убогое жилище.
Свечи были дороги, как дорого было все. Кроме разве рыбы и оленины. Рыба была во всех видах: свежая, вяленая, соленая, вареная и жареная. Но все было схвачено морозом. Мороз был здешним властелином, он хватал со всех сторон — сверху, снизу и с боков, от него было трудно оборониться.
Огромная печь была прожорлива. Охапка дров из плавника сгорала быстро, давая мало тепла. Вот чего здесь более всего не хватало — тепла. Того вкусного, уютного тепла, пахнувшего березовыми дровами и домашней едой, к которому они привыкли у себя в палатах.
Пришлось им всем облачиться в оленьи шкуры — по образу туземцев.
Первым помер старый камердинер Федосеич. Покашлял, покашлял — и помер. За ним в царствие небесное отправилась спальница княгини — Пелагея. А потом стали хворать дети. Младшенькие все просили:
— Батюшка, достань нам яблочка. Ты же все можешь. Ну добудь, красненькое али зелененькое.
— Нету здесь яблочка, родные мои. Не растет оно, да и не везут, — сквозь невидимые слезы отвечал князь Василий. — Вот солнышко выглянет, станет тепло, все живое возрадуется, оживет тундра, и пойдем мы по морошку, по клюкву, по голубику, по брусничку. Есть у нас в подполе моченая брусника. Хороша она с медком, сладка да духмяна. Прикажу Маняше — принесет.
— Не хочу брусники, хочу яблочка, — капризно тянул Иванушка.
— И я хочу яблочка. И хочу солнышка, — вторил ему Петяша.
— Солнышка не будет долго-долго, — грустно молвил князь. — Зато экие небесные огни — точно фейерверк. Помните фейерверк?
Фейерверки в княжеском имении они помнили: князь встречал именитых гостей, иноземных послов огненною потехою. А вот когда загоралось ночное небо голубыми, зелеными, розовыми всполохами, первое время они были испуганы и очарованы. А уж потом стали ждать, когда снова повторится это очарование полярного сияния.
