Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт
Тишков и Шуйский будто бы уговаривали князя Горбатова, что присяга подневольная не обязательна, но тот остался верен присяге, о крамольном же разговоре сообщил вдовствующей царице Елене.
Все с замиранием сердца ждали ее слова, а она, как утверждала молва, плакала, жалуясь на свое несчастное одиночество. Многие не ставили ни в грош слезы правительницы, ибо видели всю гнусность обвинения, ведая, что князь Андрей Шуйский окован и сидит в темнице, и мог ли дьяк князя Юрия простить опального Шуйского? И еще. Неужели князь Юрий - если даже он действительно решил возмутиться против Елены - настолько глуп, чтобы искать поддержки у узника? Или нет иных князей и бояр, кому нелюба иноверка?
Андрей Старицкий, до которого дошли эти слухи, поспешил к брату Юрию.
- Ты слышал, о чем перешептываются дворовые? Неужели это правда?!
- Нет, брат. Каверза князя Овчины.
- Тогда чего тебе ждать у моря погоды? Иди к Елене. Объяснись.
- Чести много. Да и Овчина не без ее согласия пустил слух. Вижу я нынче свой близкий конец. Перст Божий грядет.
- Не перст Божий, а рука Овчины! Давай искать выход. Я поговорю с Михаилом Глинским, с Шуйским, с Симеоном Бельским, еще кое с кем. Возмутимся против Овчины-Телепнева, тогда и Елена признает нашу силу, перестанет прятать духовную Василия Ивановича.
- Нет и нет! Послушай меня внимательно, не перебивая. Когда мы с покойным Дмитрием предлагали тебе вразумить покойного Василия, предостеречь от пагубного для нашего рода шага, ты отмахнулся. Ты потакал Василию, и вот теперь настала пора собирать плоды нашего разномыслия. Виден уже конец нашему роду. Дмитрий скончался бездетным, нет наследника и у меня. Наследовать нашему роду лишь твоему сыну Владимиру и сыну Василия - Ивану.
- Но Иван - не сын нашего брата!
- Погоди, не перебивай. Об этом впереди речь. А пока такой расклад: ты, подавшись молве, втянешься в нешуточную крамолу - а именно на это рассчитывает Овчина-Телепнев - и тогда нас с тобой вместе бросят в темницу, где морят голодом до смерти. Не пощадят и сына твоего Владимира. Останется тогда малолетний Иван, кому мы присягнули, свято чтя духовную нашего брата Василия. У Елены-блудницы будут развязаны руки. Не доживет Иван до пятнадцатилетия своего. Сживут со света племянника, а на престол сядет род иноверки. В лучшем случае князь Овчина-Телепнев воссядет.
- Отчего, в лучшем случае?
- Князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, хотя и в малой доле - носитель крови великого князя Киевского Владимира. Даниловичи потеряют трон, но останется он за Владимировичами, хотя и дальней ветви. Тебе поэтому сегодня нужно вести себя так, чтобы Овчина с Еленой не обвинили тебя в крамоле. Это нужно для сохранения нашего рода, рода Даниловичей в сыне твоем Владимире. Время торжества князя Владимира Андреевича придет. Я уверен в этом. Пока же, исполняя волю брата Василия, опекай его сына Ивана.
- Иван - не сын Василия. Не стоит, братишка, идти на поводу у слухов. Никто из нас не стоял у изголовья со свечкой в руке, когда Елена прелюбодействовала. Меня вот теперь тоже обвиняют в грехах, мною не свершенных.
- Но Елена нынче открыто держит при себе Овчину.
- Верно, но это теперь, а ты злословишь о прошлом, точнее, о прошлых слухах. Ты, видимо, не совсем понял меня, когда я говорил, что Иван, племянник наш, может не дожить до пятнадцатилетия. Как родится сын у Елены от Овчины, тогда - свершится зло. Заруби это себе на носу, опекая Ивана. Пусть даже он сын Овчины. Тебе, как и мне, ведомо о крови великого князя Владимира в жилах Овчины, стало быть, Иван - вполне законный наследник. Владимировичи останутся на российском троне. Его не захватят Глинские, посадив на него брата Елены.
- Овчина-Телепнев, сделав свое дело, наверняка почиет в Возе. Неожиданно. За час до смерти находясь в полном здравии.
До полуночи братья вели подобные разговоры. Князь Юрий вроде бы убедил своего младшего брата остаться в стороне от надвигающихся страшных событий, и все же Андрей Старицкий перед уходом посоветовал:
- Уезжай в Дмитров. Дружина у тебя крепкая, многие князья и бояре переметнутся к тебе. Не посмеет тогда Елена тебя тронуть. А в удобное время я тоже примкну к тебе. По твоему слову.
- Нет! Я никогда не желал трона. Я был противником Василию только ради процветания нашего рода. И сейчас не тянусь к трону. Я верен присяге государю Ивану Васильевичу и останусь верным до конца дней своих. Бегство же мое в Дмитров оживит молву о моей несуществующей крамоле. Даже те, кто верит в честность мою, может усомниться в ней. Я остаюсь. Ради чести рода нашего.
- Окует тебя Елена.
- Не окует без решения Думы. Мы же с тобой - верховники. А Думе я скажу без лукавства: я верен присяге. Верховники, надеюсь, поддержат меня.
Не предвидел он дальнейших действий Овчины-Телепнева и вдовствующей царицы, не мог даже представить, какую скоморошину они разыграют.
Елена вошла в Золотой тронный зал, где уже томились в ожидании царицы и ее соправителя бояре Верховной думы. У Елены глаза заплаканы, сама она словно тряпка, которую только что полоскали в студеной речке. Скукоженная вся. Села на трон вроде бы через силу, опустошенно как-то. Князь Овчина-Телепнев встал у трона с решительным видом, готовый кинуться в драку, защищая свою царицу, на которую могут налететь коршунами ее недруги, а она, беззащитная, не сладит с ними по женской слабости своей.
Овчина-Телепнев время от времени окидывал суровым взором лавки с верховными боярами, не останавливая особого внимания ни на ком, но каждый из бояр невольно опускал очи долу, хотя все поняли уже, чего ради им велено собраться в неурочное время.
Вот Елена, глубоко вздохнув, заговорила плаксивым голосом:
- Мне доносят, будто князь Юрий Дмитровский затеял заговор ради захвата трона. Но вы же ведаете, что супруг мой покойный поручил сына мне до его пятнадцатилетия. И державу. Вас же, определенных им в Верховную думу, он просил быть едиными, как одна семья, в пособлении мне, слабой женщине, не весьма искушенной в державных делах. Вот я и прошу вас, верховные бояре, рассудите крамолу брата покойного государя.
Не успела она тяжко вздохнуть после этих слов, как князь Овчина-Телепнев грозным голосом не спросил - приказал:
- Поведай, князь Юрий Дмитровский, Думе о пакостных делах своих!
- Остепенись, князь Овчина, - спокойно, даже не поднявшись с лавки, заговорил Юрий Иванович. - Тебе ли повелевать мною? Кто ты? Случаем возвышенный. Кто я? Данилович!
- Оттого и хочешь трона?
- Нет. Я приехал закрыть очи брату своему. Я целовал крест наследнику Ивану Васильевичу и не намерен нарушать священную клятву!
- Ты, оправдываясь, клевещешь на себя.
- Это ты, Овчина, клевещешь на меня. Ты сеешь смуту, чтобы удержаться у трона, а то и завладеть им.
Побагровев, князь Овчина-Телепнев хлопнул в ладоши, и в Золотой тронный зал ввалилось десятка три детей боярских и кузнец Казенного дома с оковами в руках.
- Верховная дума единодушно определила: князь Юрий Дмитровский виновен в крамоле!
Никто из верховников не раскрыл рта. Все испуганно молчали. Они-то предполагали, что у каждого из них спросят, каково их мнение, виновен ли князь Юрий Иванович или не виновен, получилось же вон как. Страшно вышло. До жути страшно. Каждому за себя страшно. Вон куда поперла злая красавица латынянка?!
Князь Юрий успел шепнуть младшему брату:
- Крепись. Рода нашего ради.
Юрия Ивановича оковали тут же, в тронном зале, и увели, а Елена, распрямившись, приняв гордую осанку, поблагодарила верховников:
- Тебе, князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, низко кланяюсь за великую поддержку слабой женщины. И вам, бояре Верховной думы, мой низкий поклон. Выходит, не одинокая я и всеми забытая. Теперь я в дружной семье державных мужей. Надеюсь, что и впредь вы станете служить мне верой и правдой и в купе с князем Овчиной-Телепневым, кого я определяю главенствовать в Верховной думе, решать дела державные с разумностью, по чести и совести.
Едва князь Андрей Старицкий сдержался. Да и не одолел бы он себя, не звучи набатно в его ушах прощальный шепоток брата, наказ его крепиться ради рода Даниловичей. Выплеснуть бы все, о чем он думал, что чувствовал, в лицо царице, в наглую морду Овчины-Телепнева, и чем черт не шутит, пока Бог спит: взбодрятся верховники. Взбунтуются.
Но сцепил зубы Андрей Старицкий, и только пышная русая его борода скрывала твердые жгуты на скулах.
Вся жизнь текла теперь перед мысленным взором князя Андрея, пока он понуро шагал к своему теремному дворцу. Бесцветной она виделась ему. Все время жил в угоду чужой мысли, чужого счастья, чужого спокойствия. Даже ради этого ссорился с родными братьями, с княгиней Ефросинией, ладой своей. «Одно слово - последыш. Обижался на прозвище, а зря».
