Алексей Меняйлов - Россия: Подноготная любви.
Танк Т-34 в обороне, действительно, - сила колоссальная!
Будь в их распоряжении хотя бы один танк с утра, батальон таких потерь, возможно, не понес бы.
Но танка не было! Даже, возможно, и в резерве.
Были в жизни отца и другие бои, и, хотя подсчитано, что среднестатистический срок жизни пехотинца в окопах во времена Великой Отечественной не превышал трех дней, отец, несмотря на громадный по тем временам рост - 179 (выше остальных чуть не на полголовы), выжил, хотя и получил два касательных ранения и был контужен.
Вскоре в том же 1942 году при освобождении русской деревеньки во время тех самых знаменитых бессмысленных "обычных атак русских" был немецким снайпером ранен навылет разрывной пулей (запрещенной конвенциями). Спасибо какому-то немецкому бракоделу (может быть, пулю делал пленный?) - разрывная пуля "распустилась" в теле отца только на выходе, вырвав мягких тканей тела килограмма два. Но даже с таким непостижимым ранением отец, рухнув за деревянный сруб колодца, слыша топот подбегающего из-за угла избы бойца, во всю силу закричал: "Назад!!" - и спасенный боец искал себе путь вне сектора обстрела гитлеровского снайпера. Ту деревеньку, за которую отцу дали орден, у гитлеровцев отбили…
Вообще, пулевой канал ранения довольно необычен - спереди снизу вверх. Такое направление могло возникнуть только в ограниченном числе случаев. Например, если отец уже нависал над окопом снайпера и тот просто не успевал довести дуло винтовки выше, и, смотря в глаза смерти, дернул за спусковой крючок раньше времени. Отец, правда, не рассказывал, что он того снайпера кончил.
Другое объяснение то, что отец на бегу перепрыгивал забор или плетень (у отца первый разряд по лыжному спорту и первый разряд по альпинизму). Или откуда-то прыгал вниз, скажем, с чердака избы - ведь путь по стене избы вверх, а затем по чердаку вполне естествен для альпиниста и научного работника.
Год отец провел по госпиталям, пока нарастала и зарубцовывалась вырванная мякоть (кости, между которыми прошла пуля, чиркнув походя по мошонке - десятые доли миллиметра, и автор никогда бы не родился, - каким-то чудом оказались не задеты). Еще год на костылях, затем, даже в военной форме, - палочка, потом и ее оставил. Медкомиссия признала, что отец годен к нестроевой, и он стал преподавать в топографическом училище, а затем стал начальником училища - женского, потом полякам преподавал.
После войны - немедленно демобилизовался и вернулся к научной работе: кандидатская диссертация, затем - после смерти одного источавшего ненависть академика (уже забытого) - немедленное присуждение степени доктора наук.
Родители отца умерли в 1921 году во время знаменитого голода в Поволжье: они уморили себя добровольно, чтобы еда осталась детям. Все семеро их детей выжили - отец был старший. Он затем младших и кормил - с 14 лет работал грузчиком, а с 16 - курьером в ЧК - два нагана и прочий антураж. Происходило все это в городе Самаре.
С первой своей женой, еврейкой, отец развелся по причине ее неверности в период войны. От нее - сын Игорь и дочь Ирина. Игорь Александрович Меняйлов, вулканолог, погиб, как говорили в заглавных новостях всех телевизионных каналов по всему миру, "поглощенный раскаленной лавой" в Венесуэле, куда он на начавшееся извержение в числе группы ведущих вулканологов мира вылетел с международного конгресса.
Со второй женой, хотя и русской, но купеческой если не дочкой, то во всяком случае внучкой, отец развелся по той же причине - ее неверности.
Но прежде, когда отцу было уже 50, в 1957 году от нее родился сын Алексей - автор этой книги.
Умер отец в 78 лет, биологически преданный, в сущности, всеми, кроме некоторых своих учеников, которых он "вытягивал" на защиту диссертации, когда они входили в конфликт с мышлением академической иерархии.
Отец! Прости меня! В том числе и за непонимание.
А рассказы твои я запомнил - все. Запомнил и сохраню.
В том числе и о 1941 годе. О событиях, о которых ты, вопреки официозу, в сущности рискуя, говорил мне, мальчишке: это был - драп.
Да и про 42-й год тоже говорил: драпали.
***С каким чувством драпали верные Сталину комсомольцы, можно ощутить, естественно, только одним способом, - сосредотачиваясь на "характерных деталях". И понять, благодаря родовой памяти, можно, - если хоть один из предков это видел - и хотел понять.
Иных свидетелей быть не может, ведь невозможно составить картину происходившего в 1941 году по протоколам допросов тех немногих выживших профессиональных военных, которые для того, чтобы избежать передачи дела в трибунал, на допросах особистов обречены были "вспоминать", как они "отступали, отстаивая каждую пядь земли от превосходящих сил немцев, защищались до последней капли крови". Освобожденные в конце войны советские военнопленные еще до допросов особистов сочиняли себе легенды - они также на допросах были заинтересованы не рассказывать правду, но, напротив, спасать свою шкуру.
Остаются кроме свидетельств выживших неугодников еще рассказы тех, кто оказался в зоне оккупации, тех, мимо кого в 1941 году драпали политработники, а за ними коммунисты и комсомольцы.
"Характерная деталь" взята из истории уже упомянутого в главе "Комсомольцы-сталинцы" украинского села Великая Вулыга Тывровского района Винницкой области.
Много сел на Украине, очень много, но я, автор, был, наверное, только в десятке-двух. Почему-то меня притянуло неизвестное село Великая Вулыга - именно притянуло, потому что добраться до него было несколько сложнее, чем до многих прочих. Но я добирался, и работал там над рукописью (о русских еретиках XV века) дольше, чем в других селах. И даже когда увидел на памятнике павшим свою фамилию, целый список однофамильцев, не сразу понял, что притянуло меня, похоже, на родину прапрадеда.
Да, прапрадед был с Украины, но откуда, из какого села, города или даже области - на логическом уровне памяти родственники отца не сохранили.
Фамилия у автора редкая, и притом весьма, - тем многозначительнее встреча с однофамильцем, который на самом деле, скорее всего, дальний и не помнящий родства родственник.
За всю жизнь мне не удалось встретить ни одного однофамильца, хотя их по справочникам многих и многих городов я и искал.
А тут, в Великой Вулыге, на том самом памятнике в центре села в списке не вернувшихся с Великой Отечественной войны солдат и офицеров - я обнаружил пять или шесть имен; не то чтобы свою фамилию в точности, но самую близкую из известных мне форм - Мiняйло.
Отец, родом из-за Волги, из Самары, рассказывал, что один из его прадедов (прапрадедов?) по мужской линии, судя по фамилии, был украинцем. С украинской формы на русскую отец фамилию изменил собственноручно в 20-е годы, приписав в конце буковку "в". И это оправдано: украинская кровь с каждым новым поколением разбавлялась русской и, видимо, казацкой; у отца украинской крови было уже меньше восьмой части.
Из всего вышесказанного следует, что не позже середины XIX века, еще во времена крепостного права некий, видимо, украинец с Украины бежал в Россию, за Волгу, в места, где люди были свободны от крепостной ("внешнической") зависимости.
Почему бежал? И при каких обстоятельствах?
Логической памяти об этом не сохранилось, но психологически достоверные обстоятельства, а главное, причины восстановить несложно.
Поведение жителей Великой Вулыги во время Великой Отечественной войны коренным образом отличалось от поведения отца.
Можно выразиться и так: поскольку предки отца по законам брачных предпочтений должны были воспроизводить, пусть расплывчато, отличительные черты характера прапрадеда по мужской линии, - то предок этот психологически с односельчанами не совмещался, был им противоположен.
Об одном великовулыжском комсомольце М., с ППШ драпанувшем от немецких диверсантов, будущем отце двух адвентистских пасторов уже было рассказано.
Великой Вулыге во время Второй мировой войны, как дружно говорит нынешнее поколение ее жителей, повезло: немцы, захватив территорию, прошли дальше, а оккупационные войска состояли из румын.
Румыны вели себя не в пример мягче, чем немцы: это немцы расстреливали, вешали и глумились над жителями изощренными способами по делу и без дела - преимущественно над русскими. Румыны же всего-навсего били. Но часто. И по взаимоисключающим друг друга поводам.
Согласно гитлеровскому четырехлетнему плану использования экономических ресурсов присоединенных территорий, бывшие жители Советского Союза должны были работать и - в отличие от жителей Европы, которым гитлеровцы за работу хоть как-то, но платили, - работать бесплатно.
В обязанность румынских оккупационных войск входило следить за правильным ведением работ. И жителей в точности так же, как во "внешнических" сталинских колхозах, сколачивали в сельскохозяйственные бригады и работать с утра и до ночи заставляли. Согласно приказу, отбирались все выращенные продукты.
