Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь
Но даже и этот ответ не охладил его.
— Адмирал де Колиньи… Разве вы не слыхали, что с ним случилось?
— С адмиралом? Нет, что такое? — спросил я быстро, заинтересованный наконец его известием.
Но здесь я должен сделать небольшое отступление от моего рассказа.
Некоторые из моих сверстников припомнят, а молодежь слышала от других, что в то время итальянка королева-мать управляла всею Францией.
Главной целью Екатерины Медичи было сохранить влияние над сыном, бесхарактерным, слабым Карлом IX, уже приговоренным к ранней могиле. Второю ее задачею было сохранение престижа королевской власти, путем уравновешения сил двух враждующих партий — гугенотов и крайних католиков; в виду этого она заигрывала то с той, то с другой партией.
В этот момент она удостаивало особенным вниманием гугенотов. Их предводители: адмирал Гаспар де Колиньи, король Наваррский и принц Конде, по-видимому, пользовались большим расположением с ее стороны, между тем как вожаки другой партии, герцог Гиз и два кардинала из его дома, Лоррен и де Гиз, были в опале, и даже сторонник их при дворе, ее любимый сын Генрих Анжуйский, не в состоянии был склонить ее на сторону последних.
Таково было положение вещей в августе 1572 года, но ходили слухи, что Колиньи, воспользовавшись своим новым назначением при дворе, удалось приобрести такое влияние над молодым королем, что даже грозила опасность и самой Екатерине Медичи. Поэтому адмирал, на которого гугенотская часть Франции смотрела как на своего вождя, был в это время предметом особенного внимания. Партия гизов, считавшая его убийцей герцога Гиза, ненавидела его, пожалуй, с еще большей силою.
Тем не менее многие и не из числа гугенотов относились к нему с большим уважением, как к великому Французу и храброму воину. В нашей семье, хотя мы держались старинной веры и принадлежали к другой партии, мы слышали о нем много хорошего. Виконт считал его великим человеком, хотя и заблуждающимся, но мужественным, честным и даровитым, несмотря на все его ошибки.
— В него стреляли вчера, сеньоры, в то время, как он проезжал по улице Фосс, — проговорил он вполголоса. — Пока еще неизвестно выживет ли он. Весь Париж в волнении и многие опасаются беспорядков.
— Но кто же осмелился напасть на него? — спросил я с некоторым сомнением. — Ведь у него была охранная грамота от самого короля!
Хозяин наш ничего не отвечал, он только пожал плечами и, открыв дверь, ввел нас в общую столовую.
Здесь на конце большого стола уже были сделаны некоторые приготовления для нашего ужина. На другом конце сидел пожилой человек в богатом, но простого покроя костюме. Его большая голова с коротко остриженными волосами и серьезное, решительное лицо с массивными челюстями и глубокими морщинами — все это внушало почтение, независимо от его одежды. Мы поклонились ему.
Он ответил на наше приветствие, бросил на нас проницательный взор и принялся опять за свой ужин. Я заметил, что его шпага с перевязью была прислонена к ручке кресел, а на столе около него лежал, по-видимому, заряженный пистолет. Два лакея стояли за его стулом и носили тот же фамильный значок, который я заметил и между прислугою на дворе.
Мы разговаривали вполголоса, чтобы его не обеспокоить. Нападение на Колиньи, если только это известие верно, имело большое для нас значение. Если уж такому знаменитому гугеноту, пользовавшемуся расположением самого короля, могла угрожать опасность в Париже, то каким же опасностям подвергался там Паван? Мы надеялись найти город в полном спокойствии. Что, если уже начались смуты… Все это было в пользу Безера, и тем менее оставалось шансов на успех дела бедной Кит.
Наш компаньон между тем окончил ужин, но продолжал сидеть и посматривал на нас с любопытством. Наконец он заговорил.
— Едете в Париж, молодые сеньоры? — спросил он резким повелительным голосом.
Мы отвечали утвердительно.
— Завтра? — спросил он опять.
— Да, — отвечали мы, ожидая, что он будет продолжать разговор; но вместо того он впал в глубокое молчание, устремив неподвижный взгляд на стол. Занятые нашей едой и разговором, мы уже почти забыли об его присутствии, когда подняв глаза, я увидел его у ручки моего стула: он держал в руках клочок бумаги.
Я вздрогнул — у него было такое серьезное лицо. Но, увидев, что в комнате было еще несколько других посетителей, более скромного звания, я догадался, что он хотел сообщить нам нечто по секрету, и поспешил взять у него бумажку, на которой было написано только два слова, условный пароль гугенотов — «Изгоняй идола».
Я взглянул на него вопросительно, ничего не понимая. После меня Круа с тем же результатом глубокомысленно посмотрел на записку. Поэтому и не стоило передавать ее Мари.
— Вы не понимаете? — продолжал незнакомец, положив записку в мешок, висевший у его пояса.
— Нет, — отвечал я, покачав головою. Из уважения, мы поднялись и стояли теперь вокруг него.
— Значит, нечего опасаться, — отвечал он, посмотрев на нас полусерьезно и полудобродушно. — Ничего. Поезжайте своей дорогой. Но… у меня есть сын там… немного моложе вас, молодые сеньоры. И если бы вы поняли, я сказал бы вам: «Вернитесь назад». И без того достаточно овечек для стрижки.
С этими загадочными словами он повернулся и хотел уходить, когда Круазет прикоснулся к его руке.
— Позвольте вас спросить, — сказал в волнении мальчик, — правда ли, что вчера был ранен адмирал де Колиньи?
— Это правда, дитя мое. Господь часто испытывает своих избранных. И, да простит мне Бог эти слова, Он часто лишает рассудка тех, кто обречен Им на смерть.
При этом он взглянул с особенною ласкою на нежное лицо Круазета: мы с Мари были смуглы и казались грубыми рядом с этим мальчиком. Но вслед за тем он отвернулся от него с каким-то странным возбуждением и стукнул по полу своею тростью с золотым набалдашником. Он позвал резким голосом своих лакеев, из которых один нес перед ним два подсвечника, а другой его пистолет, и как будто чем-то рассерженный вышел из комнаты.
Когда я спустился вниз, рано утром, я встретил первым Блеза Бюре. Он имел еще более разбойничий и обтрепанный вид при дневном освещении. Но он вежливо поклонился, что отчасти расположило меня в его пользу, так как он вообще отличался грубостью с другими. Так всегда бывает: чем злее собака, тем более мы ценим ее внимание. Я спросил его, кто такой был гугенотский дворянин, ужинавший вместе с нами: не подлежало сомнению, что это был гугенот.
— Барон де Рони, — отвечал он, и потом прибавил с насмешкою: — Это осторожный человек! Если бы они все были похожи на него, с глазами на затылке и заряженным пистолетом под рукой… ну тогда, сеньор, был бы еще один лишний король во Франции, или другого не хватало бы! Но они слепы, как летучие мыши. — Он что-то еще пробормотал и я мог разобрать слова: «сегодня ночью». Но вообще я плохо его расслышал и не обратил внимания на то, что он говорил.
— Ваши сиятельства едут в Париж? — начал он совершенно другим тоном. Когда я отвечал утвердительно, он посмотрел на меня таким взглядом, в котором его прирожденная наглость боролась с нерешительностью. — Я прошу вас об одном одолжении, — сказал он. — Я также еду в Париж. Я не трусливого десятка, как вы видели. Но дороги будут далеко небезопасны, если что-нибудь случится в Париже, и… одним словом, я предпочел бы ехать вместе с вами, господа.
— Мы будем рады вам, — сказал я. — Но мы выезжаем через полчаса. Знакомы ли вы с Парижем?
— Так же, как с рукояткой моей шпаги, — отвечал он с оживлением, должно быть, довольный моим согласием, как мне казалось. — Я вырос в нем. И если вы захотите сыграть партию в мяч, или поцеловать хорошенькую девушку, то я вам укажу дорогу.
При той боязни большого города, которая свойственна вообще провинциалам, мне показалось, что наш развязный приятель может оказать нам некоторую помощь.
— Знаете ли вы месье де Павана, — почти невольно вырвалось у меня. — То есть, где он живет в Париже?
— Месье Луи де Павана? — повторил он.
— Да.
— Я знаю… — продолжал он, медленно потирая свой подбородок, — я знаю, где была его городская квартира раньше, до тех пор… А! Знаю! Теперь я вспомнил! Когда я был две недели тому назад в Париже, то мне сказали, что его поверенный взял для него квартиру на улице Сент-Антуан.
— Прекрасно! — воскликнул я радостно. — Мы остановимся у него, если вы можете проводить нас прямо до его дома.
— Это я могу, — отвечал он с неподдельной искренностью. — И вы не пожалеете, что я с вами. Париж не особенно приятное место в смутное время, и вашим сиятельствам попался хороший проводник.
Я не спросил его, какие смуты он подразумевал, но поспешил в гостиницу, чтобы захватить мое оружие и сообщить Мари и Круазету о найденном попутчике. Они, естественно, обрадовались этому; и мы выехали в самом веселом настроении духа, рассчитывая после полудня попасть в Париж. Но по дороге лошадь Мари потеряла подкову и мы долго разыскивали кузнеца. Затем в Этампе, где мы останавливались завтракать, нас долго заставили ждать. Так что уже солнце садилось, когда мы в первый раз в жизни подъезжали к Парижу.
