Анатолий Марченко - За Россию - до конца
...И вот первые экзамены. Антон Иванович снова ощутил себя в аудитории, где ему пришлось отвечать профессору полковнику Баскакову. В билете значился вопрос о Ваграмском сражении.
— Сражение это произошло в июле тысяча восемьсот девятого года у селения Ваграм в Австрии между французской армией Наполеона и австрийской армией эрцгерцога Карла. — Антон Иванович как бы повторял сейчас свой ответ. — Наполеон сосредоточил свои войска в районе Вены и начал подготовку к переправе через Дунай, чтобы разгромить австрийские войска в генеральном сражении на левом берегу. Форсировать Дунай Наполеон решил южнее Грос-Энцерсдорфа...
Баскаков весьма рассеянно слушал поручика и вдруг прервал его странным вопросом:
— Об этом достаточно. Скажите лучше, что произошло ровно в полдень и каково было в это время положение сторон?
— Наполеон направил против центра неприятеля колонну Макдональда, — продолжил Деникин, но Баскаков настаивал на своём:
— Что произошло именно в полдень? Да-да, поручик, ровно в двенадцать.
Деникин окончательно смутился. Ну ровно ничего не мог он вспомнить о том. Что произошло в этот проклятый полдень! Кажется, ничего особенного... Смущённое молчание вновь нарушил упрямый Баскаков:
— Меня интересует только полдень! Может быть, сядете и подумаете?
Деникин внутренне рассвирепел, но сдержался, чтобы не выпалить грубость:
— Совершенно излишне, господин полковник.
Это был последний экзамен. Поручик Деникин получил шесть с половиной баллов, а для перевода на второй курс надо было набрать не менее семи. Всё пошло прахом из-за какого-то несчастного полбалла!
Примчавшись к себе домой, он судорожно раскрыл учебник и прочитал:
«В полдень французские войска начали выдвижение к реке Русбах. Войска двигались веерообразно: по мере увеличения интервалов в 1-й линии туда вступали корпуса из 2-й линии».
— Господи, разрази громом этого строптивого педанта Баскакова! — едва не закричал убитый горем поручик.
...И надо же было так прихотливо пересечься их путям! Шло Мукденское сражение, в котором подполковник Деникин будет награждён орденом и получит чин полковника. А начальником штаба в конный отряд прибудет... знаток Ваграмского сражения Баскаков! И как преобразится этот надменный полковник, терзавший Деникина! Растерянный, подавленный, как петух, которому ощипали перья, он будет подобострастно задавать вопросы теперь уже проваленному им на экзаменах Деникину — начальнику штаба дивизии:
— Как вы думаете, что означает странное передвижение японцев с фланга на фланг?
Как хотелось тогда Антону Ивановичу напомнить о полдне в Ваграмском сражении, но он ответил спокойно, почти равнодушно:
— Это начало общего наступления и охвата правого фланга наших армий.
Сколько ещё вопросов последует из уст Баскакова на наблюдательном пункте Деникина! Прервутся они лишь после того, как наблюдательный пункт будет накрыт шквальным пулемётным огнём японцев. Только этого экзаменатора и видели!
Упорства Антону Ивановичу было не занимать: отчислили, ну и чёрт с вами! Всё равно пробьюсь, возьму вашу академию штурмом! И взял. Снова вступительный экзамен, и по оценкам он оказался четырнадцатым из ста пятидесяти зачисленных в храм военной науки.
Учёба учёбой, а под влиянием общественного движения в России складывалось мировоззрение и Антона Ивановича. Он был приверженцем конституционной монархии, не принимал марксизм и делал ставку на российский либерализм. Да и как он мог сочувствовать марксизму после того, как прочитал в газете «Красное знамя», издававшейся Амфитеатровым за границей:
«Первое, что должна будет произвести победоносная социалистическая революция, — это, опираясь на крестьянскую и рабочую массу, объявить и сделать военное сословие упразднённым ».
— Какую же участь старается подготовить России «революционная демократия» перед лицом надвигающихся паназиатской и пангерманской экспансий? — взволнованно спрашивал он у своего знакомого офицера.
Впрочем, разгуляться политическим размышлениям в академии было не так-то просто. Слушатели знали мнение на этот счёт бывшего начальника академии генерала Драгомирова:
— Я с вами говорю как с людьми, обязанными иметь свои собственные убеждения. Вы можете вступать в какие угодно политические партии. Но прежде чем вступить, снимите мундир. Нельзя одновременно служить своему царю и его врагам.
В годы учёбы приходилось Антону Ивановичу бывать и на балах в Зимнем дворце, куда съезжалось до полутора тысяч гостей. Академии Генерального штаба вручали двадцать приглашений.
Здесь, на балу, увидел Деникин императора и императрицу. Балы блистали роскошью, но сковывали своей чопорностью, отпугивали феерическим блеском...
Снова пришло время выпуска, и тут началась настоящая чехарда: причудливо менялись и тасовались списки, пересчитывались баллы, полученные на экзаменах, по воле начальника академии генерала Сухотина, самодура по природе. Среди офицеров, недобравших нужного выпускного балла, оказался и неродовитый Деникин. Вместо причисления к Генштабу ему предстояло отправиться в свою часть. Деникин вместе с тремя выпускниками, которым тоже отказали в причислении, решил идти в атаку на академическое начальство. И написал жалобу на имя государя императора. Это было неслыханно! Какой-то безродный штабс-капитан осмелился жаловаться самому государю! Разразился настоящий скандал. Деникина объявили чуть ли не преступником. А он упрямо твердил, стойко перенося разносы и упрёки:
— Я милости не прошу. Добиваюсь только того, что мне принадлежит по праву.
...Вспоминать всю эту историю Антону Ивановичу не хотелось, тем более во всех её подробностях. Но всё же один эпизод и сейчас держался в памяти.
...Выпускников принимал сам Николай П. Офицеров построили. Внешний вид каждого лично проверил военный министр генерал Куропаткин. Вошёл царь. Увидев офицеров, как всегда, смутился, медленно прошёл вдоль строя, задавая иногда какие-то несущественные, формальные вопросы, с безразличием выслушивая короткие ответы. Остановился возле Деникина.
— Ну а как вы думаете устроиться?
— Не знаю. Жду решения вашего императорского величества.
Царь посмотрел на Куропаткина. Тот мгновенно отреагировал:
— Этот офицер, ваше величество, не причислен к Генеральному штабу — за характер.
Антона Ивановича словно прогнали сквозь строй, выпоров розгами. Накатилась горькая мысль:
«Вот тебе и справедливость воли монаршей! Каким чертополохом поросли пути к правде!»
Деникин снова с позором вернулся в бригаду. Шло время, обида не проходила, и однажды Антон Иванович вновь прибег к эпистолярному жанру. Теперь это было письмо на имя Алексея Николаевича Куропаткина:
«...А с вами мне говорить трудно», — с такими словами обратились ко мне Вы, ваше превосходительство, когда-то на приёме офицеров выпускного курса академии. И мне трудно было говорить с Вами. Но с тех пор прошло два года, страсти улеглись. Сердце поуспокоилось, и я могу теперь спокойно рассказать Вам всю правду о том, что было...»
Письмо было объёмистым, но предельно искренним. Отправив его, Деникин словно снял с себя тяжесть. Был уверен, что никакого ответа не будет.
И вдруг новогодний подарок — телеграмма из Варшавы. Деникин был вне себя. Но на этот раз — от радости. Телеграмма была адресована «Причисленному к Генеральному штабу капитану Деникину»!
Продевая под правый погон аксельбант офицера Генштаба, Антон, улыбнувшись, вспомнил девиз генштабистов: «Больше быть, чем казаться!» Упорство принесло победу.
...Антон Иванович вышел на крыльцо подышать перед сном свежим воздухом. Глядя на мерцавшие в ночном небе звёзды, вслух произнёс девиз всей своей жизни: — Больше быть, чем казаться!
21
На склоне лет Антон Иванович Деникин мечтал лишь об одном: до ухода из жизни закончить книгу воспоминаний «Путь русского офицера». Он задумал этот труд как рассказ о своём жизненном пути и об эпохе, в которой ему довелось жить. Он торопился, нервничал, когда не мог отчётливо вспомнить то или иное событие или когда под рукой не оказывалось нужного документа. А порой дело шло и совсем плохо: мысли путались. От напряжения сжималось сердце, болела голова. Ксения Васильевна, видя, как он мучается, настоятельно советовала прилечь, отдохнуть, а то и вовсе сделать длительный перерыв в работе, порыбачить или сходить на грибную охоту. Однако Антон Иванович отмахивался от этих советов: теперь счёт жизни шёл уже не на годы, не на месяцы, а на дни или даже часы. Надо спешить, надо успеть, во что бы тони стало успеть! Антон Иванович истово верил, что если не теперь, то через годы, через десятки, а может, и сотни лет его воспоминания будут востребованы потомками, ибо они, эти воспоминания — частица русской военной истории, без знания которой невозможно считать себя образованным человеком, невозможно прокладывать пути в будущее.
