Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Хан умолк и улыбнулся.
— Да, если ты пошлешь такое послание, тогда другое дело… — признал Тули.
— Да, такое! — перебил его хан.
— А все же я предпочел бы, чтобы город этот пал, — заметил Мухули.
— Я тоже! — поддержал его Джучи.
Чингисхан подошел к писцу Тататунго, положил ему руку на плечо и сказал:
— Добавь еще несколько слов в мое послание императору: «Не мог бы ты сделать подарки моим военачальникам, чтобы умерить их пыл и недовольство?»
— Но, отец!.. — Тули только покачал головой.
Писец удалился, и, когда открылась невысокая дверь походной юрты, они на какие-то мгновения увидели всю равнину перед Йенпином. Поднялся желтый ветер, который завывал от стен столицы до самых гор.
Чингисхан сказал:
— Йенпин — всем крепостям крепость! Не могу его больше видеть! Поставьте мою юрту так, чтобы из нее открывался вид на юг. И еще: подготовьте все необходимое для отхода к Доломуру.
— С пленными? — уточнил Джучи.
— Да, с пленными. Нет ли среди них больных?
— Нет, отец!
— А как быть с ранеными, мой хан? — спросил Мухули.
— Этих увезти сегодня же!
Чингисхан взял в руку зеркало в золотой оправе и стал в него глядеться. Долго расправлял бороду, будто искал в ней что-то. Потом пригладил кустистые брови и расчесал пятерней волосы на голове. Долго не отводил глаз от нескольких волосков, выпавших на колени и на ковер.
— Вода плохая! В империи Хин плохая, очень плохая вода! У меня выпадают волосы!
Потребовал, чтобы слуга принес ему овечьего жира. Натирая им голову, он сказал:
— Если среди пленных разразится болезнь, которая побежит от одного мужчины к другому, от женщины к женщине и не обойдет стороной даже детей, убейте всех пленных на месте. В этой стране не только вода желтая и плохая, в этой стране есть болезни, которые мы не знаем и которые могут уничтожить все мое войско.
Мухули поспешил оставить юрту, будто слова хана до такой степени его напугали, что он решил немедленно отдать соответствующие приказы.
— Ты себя плохо чувствуешь, отец? — спросил Тули.
— Отчего же, отчего же? — Хан рассмеялся и отбросил зеркало на подушки. — Очень даже хорошо, Тули, очень хорошо. Не выпить ли нам? За победу, Тули! За нашу победу, за то, Тули и Джучи, что пятьсот тысяч всадников победили многомиллионный народ!
— Но ведь у нас нет пока ответа китайского императора, отец, — сказал Тули.
— Ответит, вот увидишь. Сначала мое послание испугает и смутит императора, он встретит его с недоверием и заподозрит ловушку. Но моего замысла не поймет. Однако это-то и заставит Хсуа Суна усомниться в наших намерениях и спросить меня, почему я не ставлю никаких добавочных условии…
— Гонец из Йенпина! — доложил один из телохранителей хана.
— Вот видите, Тули и Джучи! Гонец с вопросами императора уже тут как тут.
У вошедшего в шатер молодого полководца было добродушное лицо, а роста он был небольшого даже для китайцев.
— Садись! — приветливо предложил ему хан.
Китаец повиновался и сел, все еще задыхаясь, и долго переводил взгляд с крыши шатра на стоявшие в нем шкафчики, столики, блюда и кувшины в ожидании, что хан предложит ему говорить.
— Ты знаешь наш язык?
— Да. И еще три других!
— О-о! — только и выдавил из себя хан. Он не любил вести переговоры с теми, кто знал что-то, для него недоступное. — Если хочешь, я позову переводчика! — сказал Чингисхан, чтобы унизить собеседника.
— В этом нет нужды!
— Тогда говори, полководец!
— Император приказал мне вести переговоры с вами. Его выбор остановился на мне, потому что я владею вашим языком. Кто эти двое, что рядом с нами?
— Мои сыновья, полководец!
— У меня приказ говорить с вами с глазу на глаз!
— Я же сказал: это мои сыновья!
— И все-таки!..
— Мы одна плоть, одна кровь и одна голова!
— Но шесть ушей!
— И что же?
— Мой император…
— Его император! Ладно, Тули и Джучи, идите! — Чингисхан начал раздраженно одергивать левый рукав своего халата. К счастью, он нашел ниточку, которую удалось выдернуть. — Говори! — повелительно добавил он, не глядя на китайца.
— Мой император принял ваше послание с улыбкой, с благосклонной улыбкой, и возблагодарил Небо за то, что оно подало вам знак завершить поход. Он, конечно, готов послать вам подарки, чтобы умерить пыл и недовольство ваших военачальников, а также некоторых воинов, — это для него мелочи. Однако императора империи Хин очень интересует, какие условия властитель монголов связывает с заключением мира?
Чингисхан заставил себя сохранить серьезное выражение лица и не рассмеяться, когда ответил:
— Только одно условие!
— Одно? Могу ли я узнать какое?
— Есть у тебя особые полномочия, полководец?
— Да!
— На что?
— Я не вправе распространяться на сей счет!
Нет, этого молодого китайца на мякине не проведешь. Он встал, оправил свой кафтан и слегка прищурился. Вот он сидит перед ним, этот монгольский хан, этот степной волк, этот коварный властитель, о котором все говорят, что он хитер и непроницаем, и задает вопрос столь же неуклюжий, сколь и прозрачный. Или за ним все-таки что-то кроется?
— Мое условие: бывший князь Ляо, которого я поставил властителем, так и останется властителем Ляодуна.
— Мы согласны! — быстро ответил китаец и добавил, что он уполномочен своим императором дать этот утвердительный ответ.
— Вот, значит, как далеко простираются твои полномочия? — тихо, но не без издевки проговорил Чингисхан.
Полководец кивнул и улыбнулся:
— Что мне сообщить императору о вашем уходе в степь?
— Мы уйдем через день после того, как получим подарки.
— Тогда мне поручено передать вам сразу: император империи Хин дарит вам сто красивейших женщин своей империи. Первой среди них будет дочь убитого Сына Неба, императора Юн Хи. Если вы пожелаете, можете взять ее в младшие жены. Она получит приданое, положенное дочери императора, а красотой своей она может сравниться с цветком персика, который не раскроется, пока солнце не поцелует его своими лучами. Для ваших военачальников и храбрых воинов император посылает пятьсот верблюдов с золотом, серебром, жемчугом, слоновой костью, коврами, шелком и другим товаром.
— Хорошо, — сказал Чингисхан. — Слова, которыми мы обменялись, были хорошими, и я хочу, чтобы у тебя осталась добрая память обо мне. Возьми этот кинжал. Когда-то он принадлежал человеку, который предал меня. И от него, кроме этого кинжала, ничего не осталось. Ты сам видишь: кто нарушит данное мне слово, тот умрет, далеко он от меня или близко.
Полководец отдал низкий поклон и попятился к двери.
— Я желаю твоему императору более долгую жизнь, чем была дарована Сыну Неба Юн Хи! — добавил Чингисхан, несколько повысив голос.
* * *Тем временем успели собрать целую колонну повозок для раненых. Уже стемнело, и над огромной столицей империи Хин взошла луна. Хан приказал отправить раненых немедленно, поэтому их выносили из землянок и вырытых в горах пещер, где было уже тепло от их дыхания, прямо на сырой, промозглый воздух и укладывали по нескольку человек на одну повозку: кого на боку, а кого на спине. Подстилкой служила рисовая солома. Но вообще-то на повозках нашлось место не для всех, а только для воинов с тяжелыми ранениями и переломами конечностей либо потерявших руку или ногу, ослепших или со страшными ожогами. Когда колонна пришла в движение и яки потянули тяжелые повозки в гору, многие раненые начали, не стесняясь, кричать и стенать, до того их растрясло. Боль казалась теперь нестерпимой. Сопровождавшие воины старались утешить своих несчастных собратьев:
— Подождите, спустимся на равнину, там пыль и песок, колеса пойдут мягче. И вообще, при дневном свете мы будем объезжать камни, и вас не будет так трясти.
— Вам будет мягко и удобно, как на кошме в юрте, — подшучивали над ними погонщики яков.
— Потерпите до рассвета! — успокаивали другие.
Однако эта ночь оказалась долгой, куда более долгой, нежели все предыдущие, никто не смог сомкнуть глаз, многие продолжали вскрикивать, кое-кто успел даже умереть. Но в одном никто из них не сомневался: подобных ночей им предстоит пережить немало. Тенгери не кричал. Раны мучили его, но он сдерживался. Он испытывал боль в ногах, голова гудела не переставая. Хуже всего обстояло дело со спиной, в нее во время боя попала стрела.
И все-таки он сцепил зубы и не стонал. Тенгери смотрел на небо, на бесчисленные звезды и созвездия, и не ощущай он, как катят колеса, можно было бы подумать, будто они стоят на одном месте. Но колеса повозок все перемалывали дорогу, тарахтели по камням, заваливали песком норы байбаков, катили и катили наверх, к северу, к Доломуру, к Керулену и Онону. И от этого в его душе разливалась радость, которая была такой сильной, что теснила и побеждала боль.
