Гор Видал - Вице-президент Бэрр
Мы выработали такой план: войско в 5000 человек, собранное со всех Соединенных Штатов, сгруппируется небольшими отрядами в разных пунктах по Миссисипи. Если начнется война с Испанией, эти отряды тотчас превратятся в американскую пограничную армию. Под моим командованием мы переправимся через реку Сабин и при поддержке американского флота у Веракруса освободим Техас и Мексику.
Если же войны с Испанией не будет, английский флот заменит американский и мы соберем нашу армию у Нового Орлеана. При поддержке богатых креолов мы выступим с моря и суши.
Дейтон поинтересовался, что произойдет, если правительство открыто выступит против нас. Сенатор Смит послал мощную струю табачной жвачки через всю комнату и точно попал в пустой кувшин для молока.
— Не посмеют! В конце концов, это наша война, наша страна, а не их.
— Ну, а если Джефферсон все же нас предаст? — Дейтон не любил Джефферсона даже больше, чем я, ибо почти не был с ним знаком и посему мог презирать его отвлеченно. Я всегда убеждался, что такая — стихийная — страсть самая сильная, она создает святых и завоевателей. — А не послать ли нам его ко всем чертям?
— Да что об этом думать? — Сенатор Смит впился зубами в брикет табака, чернее ила из Миссисипи. — До него два месяца езды, если, конечно, путешествовать, как я, в комфорте, хотя, убей, не знаю, зачем я туда езжу. Должен признаться, полковник Бэрр, не нравится мне этот ваш сенат средь дремучих лесов и, если бы не миссис Смит, я никуда бы отсюда не двинулся, а считал бы свои яблоки.
— Яблоки нам пригодятся. — Я перевел разговор на тему об армейском довольствии, намекнул на то, что Джефферсон одобряет освобождение Мексики, и почти не солгал. Я не стал говорить, что, если бы Джефферсону пришлось выбирать между мной и Наполеоном в Мехико, он выбрал бы Наполеона.
На следующий день я вернулся в ковчег и поплыл в Луисвилл, откуда верхом отправился в Лексингтон, штат Кентукки, где и встретился с сенатором Адэром. Он уже получил письмо от Уилкинсона, где говорилось, что я рассчитываю на его поддержку.
Адэр заверил меня в доброй воле Кентукки, ибо:
— Здешняя братия жадна, как римляне, коль скоро дело касается завоевания. Мы хотим Мексику.
— И получим ее.
— Но ведь нужна война с Испанией, чтобы сделать первый шаг…
— Сенатор, наш друг Уилкинсон выиграет нам эту войну за час. — Так я думал, все еще веря Джейми.
Из Лексингтона я верхом отправился в столицу штата, Франкфорт, где остановился у сенатора Брауна, который заверил меня, что «наш старый друг мистер Джефферсон нуждается лишь в маленьком толчке, чтобы начать войну. Только бы он знал, что таковы наши намерения».
— Мои, во всяком случае, таковы. — Миссис Браун была тверда. — Назло Сэлли Ирухо с ее испанским муженьком! Меня тошнит от этой воображалы, должна вам сказать! Подумать только, наша местная Сэлли Маккин взяла манеру говорить с акцентом, как будто она испанка.
Миссис Браун, одна из немногих жен политических деятелей, помогала своему мужу в работе. Многие считали, что из них двоих лучше бы ей быть сенатором. Ее очень любила моя дочь.
Хмельное гостеприимство Кентукки отражено в стишке, который сочинил Джон Маршалл, когда одна дама попросила его придумать строфу со словом «парадокс»:
Нам парадокс в Кентукки
Нежданный подвернулся:
Когда полки стянули,
Полковник натянулся.[86]
Из Франкфорта я проехал верхом через зеленые джунгли в Теннесси и прибыл туда 29 мая. Я направил послание генерал-майору Эндрю Джексону, командующему гражданской гвардией Теннесси, прося разрешения навестить его. И отправился отсыпаться в лучшей комнате нашвиллской гостиницы. Через час меня разбудила толпа, собравшаяся под моими окнами. Я вышел к толпе, и она бурно приветствовала меня. То, что я убил Александра Гамильтона, воспринимали здесь с явным одобрением. Здесь знали, что я пекусь о принятии штата в Союз. Кроме того, теннессийцы ненавидели Испанию, и у них, так же как и у кентуккцев, чесались руки пограбить.
Наутро меня разбудил громоподобный крик под окном. Я выглянул и увидел самого генерала Джексона на статной лошади, он ругал прогневившего его раба.
Увидев меня в окне, Джексон снял шляпу, помахал ею и вскричал:
— Клянусь всевышним, это величайший день в истории Теннесси! Черт побери, полковник, одевайтесь и спускайтесь — мы будем завтракать у меня дома.
Я поступил в соответствии с полученным распоряжением.
Джексону еще не исполнилось и сорока, а он уже был известным адвокатом (хотя он до сих пор с трудом читает и пишет) и первым представителем своего штата в конгрессе. Он пробыл три месяца в палате представителей, ушел в отставку, получил место в сенате, но не прошло и года, как покинул и сенат («Чертовски скучное место, а, Бэрр?» — сказал он мне, когда мы встретились в прошлом году) и вернулся домой, где стал членом верховного суда штата. Когда мы встретились в тот летний день, он пытался превратить свой бревенчатый Эрмитаж в особняк, абсолютно нелепый в этой дикой местности. Джексон ненавидел виргинскую хунту, однако хотел иметь точно такой же дом, как у тех джентльменов. Надеюсь только, что, если моему другу суждено возвратиться домой, он окончит свои дни не в пустом доме, как иные виргинцы, у которых в уплату долгов вывозили всю мебель.
Когда мы галопом скакали по направлению к Эрмитажу, ветер откинул назад рыжую, чистую, как конская грива, шевелюру Джексона. (Почему это у многих наших вождей были рыжие волосы? Кельтская кровь? Или в рыжем цвете таится волшебная сила? К тому же наш нынешний президент более шести футов ростом.)
Джексон прокричал мне свое мнение о дуэли:
— Никогда еще не читал столько галиматьи в газетах! Лицемерный визг! И все из-за креольского выродка, которого никто ведь не заставлял драться с вами. Можно подумать — прошу прощения, полковник, — что он был джентльменом! Знаю, вы никогда не пошли бы на это, если бы не считали, что он джентльмен, но он им не был, сэр. Он был худшим представителем нашего Союза, сэр, вы же — лучший его представитель. Вы лучше всех, и уж куда лучше малодушного труса, который ходит у нас в президентах. Я одного боюсь — нанесенный вам ущерб мы скоро поправим, — я боюсь, что дуэли запретят; и что нам тогда делать, сэр, спрашиваю я вас? Да в одном Нашвилле полным-полно типов, на которых я бы с радостью направил пистолет, хоть стрелок я никудышный. Зрение, что ли, плохое… — Тирада произносилась в такт галопу — мы скакали густым сосновым лесом по направлению к Эрмитажу.
Джексон куда более заядлый дуэлянт, чем я, в нем говорит дух жителя границы, где споры улаживаются один на один, а не в газетной полемике и не судом. Вдохновленный, как он утверждает, моим примером, Джексон на следующий год дрался на дуэли с неким Чарльзом Дикинсоном, плохо отозвавшимся о миссис Джексон.
— Вы бы оценили, полковник.
Я еще раз посетил Эрмитаж, и меня встревожило состояние хозяина, ослабевшего от ран: пуля застряла у сердца и там и сидит, ее нельзя удалять. Но он говорит всем, что его лишь «слегка царапнуло».
— Так вот, сэр, я нарочно ждал, чтобы подлец выстрелил первым. Не забывайте, я очень плохо стреляю, а он был очень меткий стрелок, будь он проклят, да и моложе меня. Так вот, он выстрелил и попал в меня. Хорошо еще, я не потерял сознания. Голова была ясная, и я понял, что рана моя не смертельна, хотя, должен сказать, полковник, даже если бы он прострелил мне голову, я бы выжил, чтобы исполнить то, что задумал.
Джексон мрачно засмеялся, не сводя с меня бледно-голубых холодных глаз.
— Видели бы вы его лицо, когда я остался стоять. Когда я медленно поднял пистолет и нажал курок. Когда пистолет дал осечку. Мы препирались. Секунданты позволили мне выстрелить второй раз. Чарльз Дикинсон, скажу я вам, был бледный как простыня, и с него лил пот. С Гамильтона тоже лил пот?
— Не больше, чем с меня.
— Но у вас не было времени понаслаждаться видом съежившегося от страха негодяя. Так вот, я медленно поднял пистолет во второй раз, а кровь уже струилась у меня из раны и лужей натекала к ногам, и я понял, что сейчас я потеряю сознание, и быстро нажал курок, и выстрелил в него в упор, и убил его, сэр, убил, как визгливую свинью в базарный день! Видели бы вы, как он упал!
Так значит, наш президент — дуэлянт, но это вполне в духе времени и страны. И к тому же страшный человек, как убедились дезертиры во время битвы за Новый Орлеан.
Но я забегаю вперед. Сейчас лето 1805 года, и я впервые обедал с Джексоном и его женой Рейчел, полной, милой женщиной с приятными манерами. Как все теперь знают, Рейчел была первый раз замужем за неким Робардсом. Они расстались. Она влюбилась в Джексона. Полагая, что Робардс получил развод, она вышла замуж за Джексона, но вскоре обнаружила, что она все еще жена своего первого мужа. Понадобилось два года, чтобы оформить развод по всем правилам и второй раз зарегистрировать брак с Джексоном. Все это вполне невинно, хоть и нелепо (но о безнравственности тут вряд ли можно говорить). К сожалению, когда в 1828 году генерал Джексон стал кандидатом в президенты, моралисты с восточного побережья затеяли такой скандал, что сразу же после выборов Рейчел не могла лица нигде показать и умерла от позора. Естественно, характер у нашего президента не улучшился от того, что шакальи повадки прессы лишили его любимой жены.
