Евгений Маурин - Людовик и Елизавета
Вставать и передвигаться без посторонней помощи по комнате она начала всего несколько дней, да и то еле-еле держась на ногах. Ее не считали жилицей на этом свете, и Лесток не раз говаривал, что Оленька живет только потому, что со всей мощью человеческой воли хочет жить для того, чтобы видеть кровь любимого человека отомщенной.
Каким-то странным чутьем Оленька почувствовала, что происходит что-то необычное, требующее ее вмешательства. Кое-как перемогаясь, она добралась до зала совещанья; в волнении ее никто не заметил и таким образом Оленька все слышала, не будучи видима сама.
Теперь странный, мистически надтреснутый звук ее голоса заставил Елизавету Петровну вздрогнуть.
— И вы еще колеблетесь, ваше высочество, — повторила Оленька. — Колеблетесь даже тогда, когда у вас нет выбора, нет иного выхода? За что же умер мой Петя, за кого же он пожертвовал собой и мною? Как? Его кровь останется не отомщенной? Так же, как не отомщенными останутся кровь и слезы всего русского народа, всех мучеников, пострадавших за свою царевну? Ваше высочество, этого не может быть! Ведь это значит вторично убить всех их, вторично замучить смертными муками! Нет, это — минута слабости, она пройдет!..
Говоря все это, Оленька тихо подвигалась к царевне. Ее глаза горели, не отрываясь от взволнованного, смущенного взора цесаревны. И шла-то она как-то не по-людски — неслышно, как бы не касаясь пола. Так могли ходить призраки, а не живые люди, и призраком казалась она расстроенному уму Елизаветы Петровны.
Подойдя совсем близко к цесаревне, Оленька взяла ее за руку и мягко, но настойчиво подвела к большому образу Богоматери, висевшему в углу. И никого, ни царевну, ни присутствующих, не удивило это нарушение всяческого этикета, малейших сословных перегородок.
— Молитесь, ваше высочество, — настойчиво сказала Оленька, — молитесь Ей, да просветит Она ваш затемненный ум. Молитесь же, ваше высочество, молитесь!
Подчиняясь этой сверхъестественной энергии, Елизавета Петровна упала на колени перед образом и принялась жарко, пламенно молиться. Все ждали, затаив дыхание.
Помолившись, Елизавета Петровна встала и первым делом горячо обняла Оленьку. Лицо царевны сверкало теперь решимостью, мужеством; ей было трудно решиться, но, раз грань нерешимости была перейдена, она уже не знала колебаний, сомнений и удержу.
— Я готова, господа, — просто сказала она, — готовы ли вы?
Присутствующие криками радости ответили на эти елова, а Оленька со счастливой улыбкой на устах бесшумно рухнула на пол. Ее отнесли в ее комнату, а затем поспешно принялись обсуждать, как приступить к делу.
Совещание не затянулось. До этого времени, когда акт переворота казался чем-то далеким, иллюзионным, горячо обсуждали всяческую деталь и зачастую ожесточенно спорили из-за выеденного яйца. Теперь же было не до того: некогда спорить, когда надо действовать. Да и ничего сложного не было: перевороты, как известно, в России до сих пор совершались совсем просто!
Приказав заложить сани, Елизавета Петровна отправилась к себе, чтобы переодеться. Жанна пошла с ней, чтобы помочь ей. Цесаревна скоро была готова и уже собиралась уходить, но тут ее точно подтолкнуло к аналою, не котором лежала ее фамильная икона, и она опять принялась долго и пламенно молиться.
— Клянусь тебе, Боже, — закончила она молитву, — что если Ты дашь мне русскую корону, все прежние ужасы канут в забвение. Клянусь Тебе править в милости, правосудии и законе!
— Я верю, что Бог принял и выслушал ваш обет! — торжественно сказала Жанна.
Затем цесаревна и Очкасова пошли к дверям, чтобы соединиться с остальными. В зале их с нетерпением ждал Лесток с орденом св. Екатерины и серебряным крестом в руках. Он надел Елизавете Петровне орден на шею, сунул в руку крест и сказал:
— Готово!
Но в этот момент Елизаветой Петровной овладел последний приступ слабости. Ее колени подогнулись, руки беспомощно опустились.
— Да что еще за комедия! — нетерпеливо крикнул грубый Лесток и, взяв царевну за руку, без всяких церемоний потащил ее на двор.
Там уже стояли запряженные сани. Елизавета Петровка с Жанной и Лестоком уселись в первые, сзади уцепились Воронцов и Шуваловы. Алексей Разумовский, Салтыков и Грюнштейн с товарищами поместились во вторых санях. Затем все во весь опор помчались в казармы Преображенского полка.
Вдруг передние сани остановились и потом резко свернули вбок. Елизавета Петровна, как оказалось, приказала сделать крюк, чтобы заехать к Шетарди и сообщить ему о своем решении.
Действительно, остановившись у ворот посольского дома, она приказала немедленно вызвать маркиза и сказала ему, пораженному и растерянному этим необычным визитом:
— Пожелайте мне счастья, друг мой! Я мчусь навстречу славе и трону!
Прежде чем растерянный маркиз успел сказать хоть слово, сани опять во весь опор помчались далее.
Когда кортеж доехал до съезжей избы полка, часовой забил тревогу. Но Лесток, взявший теперь в свои руки руководство ночной операцией, кинжалом пропорол барабан, а подъехавшие с Грюнштейном гвардейцы кинулись в казармы, чтобы предупредить товарищей.
В те времена офицеры, за исключением одного дежурного, жили не в казармах, а в городе. Услыхав тревожный бой, сейчас же оборвавшийся, дежурный офицер выскочил с обнаженной шпагой на двор съезжей избы. Его арестовали, причем он не оказал ни малейшей попытки к сопротивлению.
Вслед за тем на двор выбежали гвардейцы.
— Знаете ли вы меня, дети? — обратилась к ним Елизавета Петровна, — и знаете ли вы, чья я дочь?
— Знаем, матушка, знаем! — хором ответили гвардейцы.
— Меня хотят силой заточить в монастырь! Пойдете ли вы за мной, чтобы помешать врагам надругаться над вашей царевной?
— Мы готовы, матушка, мы их всех перебьем!
— Если вы будете говорить об убийстве, тогда я уйду от вас. Я не хочу, чтобы без нужды лилась кровь!
Солдаты, огорошенные этой неожиданной отповедью, недовольно забормотали что-то.
Однако Елизавета Петровна быстро овладела положением.
— Я клянусь умереть за вас, если это понадобится, — воскликнула она, высоко поднимая крест. — Поклянитесь же и вы умереть за меня, но не проливая чужой крови без необходимости!
Солдаты торжественно дали требуемую клятву.
Тогда Елизавета Петровна скомандовала: "Идем!", — и в сопровождении трехсот гвардейцев направилась по Невскому проспекту.
На Адмиралтейской площади она вылезла из саней и пошла пешком. Но снег был довольно глубок, ее маленькие ноги вязли и приходилось идти почти шагом.
— Матушка, да мы так никогда не дойдем! — взмолились гвардейцы. — Давай-ка лучше мы понесем тебя! — и двое рослых гвардейцев подхватили ее на руки и понесли.
Быстрым, походным шагом отряд дошел до Зимнего дворца. Тут Лесток отделил двадцать пять человек, которым было поручено арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. Затем он выбрал восемь наиболее смелых и развитых гвардейцев, которым надлежало последним ловким ударом обеспечить торжество замысла. Пользуясь знанием пароля и притворяясь, будто они просто совершают обычный ночной обход, гвардейцы с невинным видом подошли к четырем часовым, охранявшим дворцовую дверь, и быстро обезоружили их. Затем во двор вошли остальные гвардейцы. С прежними восемью гвардейцами Елизавета Петровна прошла в кордегардию.
Бывший там офицер отчаянно закричал "на караул", но солдаты кинулись на него со штыками, и Елизавете Петровне стоило больших трудов спасти офицера от неминуемой смерти. Затем царевна в сопровождении Жанны и восьми гвардейцев поднялась в спальню правительницы. Сама она осталась в глубине комнаты, Жанна же вместе с гренадером Ивинским (тем самым, который впоследствии оказался замешанным в заговоре против Елизаветы Петровны) подошла к широкой кровати, тонувшей в пышных складках балдахина. Мягкий ковер совершенно заглушал шаги вошедших. Да и судя по страстному шепоту правительницы, доносившемуся из-за балдахина, ей было теперь не до того, чтобы слышать что бы то ни было.
— Милая Юлия, — умирающим от упоения и неги голосом шептала Анна Леопольдовна, — милая Юлия! Как я люблю тебя!
Звук страстного поцелуя прервал ее шепот. Ивинский резко отдернул занавеску балдахина.
— Кто осмелился… — гневно начала правительница, но, увидев Жанну, фигура которой была освещена факелами стоявших в глубине гвардейцев, запнулась, вскрикнула и отшатнулась назад.
Из-за нее показалась растрепанная голова Юлианы Менгден.
— Очкасова! — раздирающим голосом вскрикнула любимая фрейлина.
— Да, это я! — ответила Жанна. — Вставайте, ваше высочество, и благоволите одеться! Нам надо свести кое-какие старые счеты!
Анна Леопольдовна хотела что-то ответить. Но тут ее взгляд упал на группу гвардейцев и царевну Елизавету, стоявших в глубине. Она вскрикнула и упала в обморок.
