Ирвинг Стоун - Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон
— Леди! — воскликнула первая. — Как вы можете называть ее леди?
Рейчэл оперлась на ручки своего кресла и приподнялась. Она догадывалась, что будет дальше. Твердо поставив ноги и слегка раздвинув и углубив их в ковер, подняв пальцы ног, она выгнула спину, вытянула вперед руки, чтобы схватиться за опору и удержать вес своего тела.
— …Именно это и продолжают спрашивать газеты: можно ли допустить, чтобы шлюха была в Белом доме?
К такому подлому выпаду Рейчэл не была готова. Острый, ножевой удар почти непереносимой боли пронзил ее сердце и левую руку. Она осела, упала в кресло. Неужели она думала, что все это кончилось? Это никогда не кончится!
Ее губы шептали молитву:
— Нет, нет, милосердный Боже, только не здесь… в чуждой гостиной отеля. Позволь мне добраться до дома… под собственную крышу… в свою постель… к моему мужу…
С невероятным усилием она дотащилась до выхода.
Ее ожидала карета. Слуга помог ей сесть внутрь. Рейчэл откинулась на подушки. Ее левая рука была непослушной… ее парализовало, голова отяжелела, мысли расплывались, сознание цеплялось за одну-единственную мысль — продержаться до возвращения в Эрмитаж.
До полпути дорога шла вдоль ручья. Звук проточной воды освежал. Быть может, если она обмоет лицо холодной водой, то это придаст ей силы? Она не хотела бы появляться дома в таком состоянии: Эндрю будет напуган и расстроен…
Рейчэл попросила кучера остановиться. С трудом спустилась она с подножки кареты, затем медленно добралась по низкому берегу к руслу ручья. Сняла шляпу, расстегнула пуговицы пальто, намочила свой носовой платок в ручье, прижала его ко лбу и глазам.
Прохлада создавала приятное ощущение. Она еще ниже наклонилась к ручью, зачерпнула воду ладонью правой руки и намочила свои волосы. Рейчэл почувствовала облегчение — боль в груди ослабла. Перед ее мысленным взором появился другой ручей, при другом возвращении домой; она смочила тогда прохладной водой свои длинные черные волосы и остудила свои лихорадочно бившиеся мысли: ее выставили из дома Робардсов, и она задержалась у небольшого ручья, желая придать себе более презентабельный вид, прежде чем предстать перед семьей, и решив: она должна высоко держать голову, ведь она ничего плохого не сделала.
С какой определенностью начало закладывало завершение!
Эндрю был в отчаянии. Он сидел около ее постели, держал ее руки в своих, лишившись дара речи. Врач-сосед, сделав ей кровопускание, сказал Эндрю:
— Воздействие паралича… затронуты мускулы груди и левого плеча… аритмия сердца…
Из Нашвилла приехал доктор Хейскелл, считавший, что первое кровопускание не ослабило симптомов, и вновь произвел кровопускание. Наступила ночь, прежде чем до Эрмитажа добрался доктор Хогг, сделавший третье кровопускание. Теперь казалось, что боль отпустила ее. Эндрю подложил ей подушку, немного приподнял ее в кровати, а затем сел в кресло около нее.
Рейчэл не представляла, сколько времени прошло, по меньшей мере дважды была ночь и дважды был день. Эндрю не отходил от нее. Сквозь туман она слышала, как врачи советовали ему соснуть, иначе может быть обморок: на завтра назначен праздничный банкет в Нашвилле, где он должен присутствовать, и будет нехорошо, если он примет поздравления соседей, сам похожий на мертвеца.
Она слегка приподнялась, изобразив улыбку. Она не чувствовала боли, она вообще не чувствовала своего тела.
— Мне намного… лучше, — сказала Рейчэл медленно. — Не можешь ли усадить меня в это кресло… перед камином? У нас скоро визит… тебе надо поспать.
Эндрю подбросил в камин дрова, вместе с покрывалами поднял ее из постели. Он сел на пол перед ней, его длинные худые руки крепко удерживали одеяло вокруг ее колен, его преданность рельефно проступала в каждой линии его лица.
— Эндрю, ты должен готовиться к поездке в Вашингтон-Сити без меня. Я приеду через несколько недель… как только окрепну.
— Нет! — Он поднялся на колени. — Я не поеду без тебя! Я не вынесу этого… Я могу подождать… У меня есть время. Мы пережили так много, и мы сможем преодолеть и это. Твоя любовь — самое важное в моей жизни. Я не выйду из этого дома, пока ты не сможешь стоять рядом со мной… как всегда стояла.
Она взяла в свои руки его худое, покрытое морщинами лицо, вспоминая, как увидела его в первый раз, когда он стучал в дверь блокгауза Донельсонов, а она улыбалась, глядя на копну густых рыжих волос, на пронзительно-голубые глаза, неровный большой рот и мощный подбородок. Ну и что, пусть его волосы стали снежно-белыми, губы сурово сжаты, а лоб и щеки рассечены морщинами. Он достоин своего возраста и теперь взойдет на самый высокий пост в стране. Его жизнь была полна свершений, и, достигая их, он делал богатой и ее жизнь!
Рейчэл поцеловала Эндрю в лоб, прошептав:
— Именно это я хотела услышать от тебя, дорогой. Теперь все в порядке. Ступай и сосни. Я буду утром здесь. И я поеду с тобой в Вашингтон-Сити.
Он поцеловал ее, пожелав доброй ночи. Она проводила его взглядом до двери, через прихожую, в гостевую спальню.
Рейчэл сидела, глядя на огонь, освещавший камин и комнату… потом почувствовала, что скользит.
Она упала. Словно в тумане она услышала звук бегущих ног. Кто-то поднял ее. Был это?.. Да, это был Эндрю. Это хорошо. Так и должно быть.
С последним проблеском сознания она почувствовала, что ее уложили в постель. Голова лежала на ее собственных подушках. Она ощутила влажную от слез щеку Эндрю на своей щеке, слышала, как он повторял:
— Люблю тебя, люблю тебя.
Где-то внутри себя она улыбнулась, чувствуя, словно она отходит все дальше и дальше. А затем уже не было ничего.
/7/Эндрю вышел из отеля «Гэдсби» с небольшой группой друзей и пошел по Пенсильвания-авеню к Капитолию. Под ногами снег превращался в грязь. Грохотали пушки, выстроившиеся вдоль авеню тысячи людей бурно приветствовали его, он же не слышал ничего. Он вошел в Капитолий через заднюю дверь полуподвального этажа, прошел к огражденному канатами портику, где главный судья Маршалл принял его присягу под оглушающее одобрение многотысячной толпы. Память Эндрю вернула его в Эрмитаж: он сказал Рейчэл, что она будет рядом с ним, когда он будет приносить присягу, но она покоилась в земле своего любимого сада в долине Кумберленда. Преподобный Хьюм произнес над могилой:
— Праведных будут помнить всегда.
Так и будет.
Эндрю сел в седло и поехал к Белому дому. В красивом Восточном зале стояли длинные столы, заставленные апельсиновым пуншем, мороженым и пирожными. Это его первый прием, а ему противна сама мысль о приеме. Склонив голову, Эндрю медленно вел свою лошадь. Протокол диктовал, кого можно пригласить: высокопоставленных членов вашингтонского общества — друзей Джона Куинси Адамса и Генри Клея, которые клеймили его как невежду, расхитителя, хулигана, лгуна, бунтаря, который разрушит Республику. Кроме нескольких личных друзей и сторонников в конгрессе, на приеме не будет тех, кого он хотел бы видеть, — своих последователей и людей, избравших его. Нет, Белый дом и Восточный зал заполнят женщины, увешанные драгоценностями, важные общественные и политические деятели, которые презирали его жену, обзывали ее всевозможными грязными именами, какие приходили им на ум, и кончили тем, что убили его горячо любимую Рейчэл. И он должен принимать этих людей!
Но он размышлял без учета настроения толпы сторонников, прибывших в Вашингтон-Сити со всех уголков страны, чтобы присутствовать на инаугурации. Они двинулись потоком по Пенсильвания-авеню, прорвались через ворота Белого дома, пробились в Восточный зал, жадно съели мороженое и пирожные, выпили апельсиновый пунш. Они влезали на стулья, чтобы увидеть Эндрю, пачкали грязными сапогами обивку стульев из дамаста, ковры, разбивали стекло и фарфор, кричали, требовали, толкались, желали дотянуться до Эндрю, обнять его.
Он стоял в конце зала, окруженный ими вплотную, ощущая первый проблеск счастья после смерти Рейчэл. Это был народ, он на его стороне. Народ любил Рейчэл, он отомстит за нее. За это Эндрю любил их всех и до конца дней своих будет за них бороться.
Вместо эпилога
«Я никогда прежде не видел такого столпотворения, — говорил Дэниель Уэбстер.[22] — Люди приезжали за пятьсот миль, чтобы посмотреть на генерала Джэксона, и, казалось, они и впрямь верили, будто страна была спасена от страшной опасности».
Тысячи людей приехали в Вашингтон, чтобы присутствовать при инаугурации «народного президента». В течение нескольких дней они заполнили все постоялые дворы, в одну постель укладывались несколько человек, а другие спали порой на бильярдных столах или просто на полу. Наконец пришел торжественный день — 4 марта 1829 года. Утро было хмурым, но, когда собралась огромная толпа, солнце пробилось сквозь облака и согрело людей, заполнивших улицы, веранды, портики и балконы в домах на Пенсильвания-авеню.
