Илья Гордон - ТРИ БРАТА
Бухмиллер внушительным и резким тоном обратился к ошеломленным миядлерцам.
– Juden!20 – сказал он. – Знайте, что я с сегодняшнего дня являюсь представителем новой, немецкой власти здесь, в Миядлере, и вы, мои подчиненные, обязаны беспрекословно выполнять все мои приказы и распоряжения. И помните, что каждый, кто осмелится нарушить установленный немецкой властью порядок, будет строжайшим образом наказан. Ясно?
Виля немного передохнул и поглядел на построенных в шеренги миядлерцев.
Совсем недавно он ничем не выделялся среди стоявших перед ним людей. Совсем недавно он даже был другом кое-кому из стоявших здесь. А теперь он их хозяин. Совсем недавно двор, куда их согнали, был колхозным двором, они приходили сюда, как к себе домой, а теперь стоят здесь, перед ним, словно осужденные, и он, Вильгельм Бухмиллер, приказывает им.
– Juden, – продолжал Виля, – по законам немецкой власти вы не имеете права отлучаться из Миядлера, по законам этой власти вы должны жить за колючей проволокой, но я буду ходатайствовать за вас, как за nutzlichen Juden – как за полезных для власти людей, и вы будете иметь возможность обрабатывать землю для ее законных хозяев. Ясно?
Люди стояли с опущенными головами и молчали. Только тут и там раздавался не то глубокий вздох, не то стон, похожий на треск подрубленного дерева, которое вот-вот рухнет на землю,
– Ну, почему же вы молчите, Juden? – раздраженно спросил Виля. – Вы всё поняли?
Под пристальным взглядом Бухмиллера несколько человек из первой шеренги утвердительно кивнули головами.
Как будто вспомнив о чем-то, Бухмиллер ушел в дом и тут же вернулся, держа в руке пачку нарезанных с немецкой аккуратностью одинаковых кусков желтой материи. На каждом из них были четко выведены шестиконечная звезда, номер и слово «Юде».
– С сегодняшнего дня, Juden, – решительно объявил он народу, раздавая всем по одному лоскутку материи, – вы должны забыть свои имена. Каждый должен будет откликаться на номер, который здесь указан. Ясно?
Удрученные обрушившимся на них. унижением, люди еще ниже опустили головы.
– Почему вы молчите, Juden? Вам все ясно? – заносчиво рявкнул Виля.
– Ясно, – отозвался одинокий голос из задних рядов, – без слов ясно.
Бухмиллер не спеша, по-хозяйски прошелся перед строем согнанных им сюда людей и, остановившись около Хьены, ткнул пальцем в новорожденного!
– А этот имеет номер?
– Да ведь это младенец – ему только несколько дней от роду, – робко сказала Хьена.
– Это неважно, так или иначе он Jude, – пробурчал Виля и выдал матери второй кусок желтой материи для сына.
Пересчитав людей, Бухмиллер разбил их на десятки, назначив десятников из тех, что были ему известны своей исполнительностью и трудолюбием. Покончив с этим, он объявил:
– Всем десятникам зайти ко мне за указаниями, остальные свободны до семи утра: к этому времени все должны явиться сюда за нарядами на работу. Ясно?
С чванливым видом расхаживал Виля Бухмиллер по Миядлеру. Как заправский хозяин, собирал он инвентарь, оставшийся на колхозном дворе, не пренебрегал и личным имуществом отдельных хозяев. Кроме плугов, борон, сеялок, жаток ему в руки попали вместе с лошадьми арбы и повозки людей, не успевших переправиться через реку. Все что он решил в первую очередь использовать для того, чтобы перевезти оставшийся в поле хлеб и убрать пропашные культуры.
По его расчетам, должны были остаться и скирды необмолоченного хлеба, о нем Виля решил тайком расспросить колхозников, чтобы, не сообщая о нем в комендатуру, обмолотить и свезти в свои закрома. Поэтому он пока не заикался об этом хлебе.
Убирать кукурузу и подсолнух он нарядил женщин, стариков и детей, поручив самым крепким мужчинам вспашку земли.
В первый же день Виля приказал пахарям приготовить упряжь, плуги и бороны, как следует накормить лошадей и на утро выехать на работу, а сам отправился на поля проверить, как идет уборка пропашных.
– Можете тут соревноваться сколько душе угодно, – не без ехидства говорил он расставленным по рядам кукурузы женщинам, – кто лучше будет работать, получит у нас почета не меньше, чем в вашем колхозе.
Но люди работали спустя рукава, неохотно. Лениво срывали они початки и бросали на землю, в кучи.
– Schneller! Быстрей! Schneller! – подгонял Виля отставших.
Он строго наказал десятникам Велвлу Монесу и Менделю Ходошу следить за тем, чтобы люди работали добросовестно, а сам на двуколке умчался в Миядлер, чтобы узнать, как готовятся пахари к выходу в поле.
Вернувшись через некоторое время на кукурузное поле, он возмутился: сделано было очень мало, часть початков осталась на стеблях, а снятые валялись на земле, брошенные как попало.
– За такую работу шкуру спускать буду! – свирепо орал Бухмиллер.
И как раз в эту минуту до его ушей донесся захлебывающийся крик младенца. Бухмиллер пошел в ту сторону, откуда слышался крик, и на краю поля увидел Хьену, кормящую грудью крошечного сына.
– Почему не работаешь? – накинулся на нее староста.
– Ребенок зашелся, прямо-таки разрывается от плача, с самого утра успокоиться не может, – сказала Хьена. – Может, утихнет, уснет, вот тогда и смогу работать.
– Баста! Положи ребенка! Ничего с ним не станется, покричит-покричит и перестанет, – вне себя от бешенства заорал Виля, пытаясь вырвать ребенка из рук матери.
Какое мне дело до твоего ребенка, он тебе только мешает работать… От дармоедов я быстро избавлюсь.
– Убери свои грязные лапы! – вскинулась Хьена, грудью защищая свое дитя. – А вырвешь ребенка – глотку перегрызу. Так и знай!
– Чего разлаялась, как сука?! – завопил староста. Крепко прижимая к себе ребенка одной рукой, а другую сжав в кулак, Хьена метнулась к нему.
– Кровопийца! Душегуб! – с пеной у рта кричала она. Бухмиллер, красный как рак, весь трясся от злобы и, уже мало что соображая, изо всех сил ударил Хьену по спине нагайкой, в конец которой была вплетена толстая проволока.
Хьена упала, обливаясь кровью, и тотчас же на ее истошный крик прибежала высокая худая женщина с здоровенными, как у дюжего мужчины, руками и за ней еще несколько женщин. Окружив Бухмиллера, они общими усилиями повалили его на землю и начали топтать ногами и бить чем попало.
Вопя и отбиваясь, Виля попытался вырваться, но женщины, как цепями, все сильней молотили его обмякшее тело:
– На тебе, кровопиец, разбойничья душа, зверюга проклятый!
– Получай сполна, змеюка, гад ползучий!
Но вот то одна, то другая женщина стали отходить от Бухмиллера, плюнув напоследок в его сторону, и наконец он остался лежать один на пустом, всеми брошенном кукурузном поле.
Придя в себя, Бухмиллер чуть ли не ползком добрался до своего дома. Нестерпимо ныло тело, злоба терзала его душу: как, его, представителя немецкой власти, хозяина Миядлера, можно сказать, так нагло и так больно исколотили несколько жалких баб!
Что делать? Как поступить? Жаловаться коменданту не хочется – ведь это вконец подорвет его авторитет. Собственно говоря, он и сам может расправиться с этим бабьем, он может всех их повесить, чтобы другим неповадно было учинять такое безобразие. За это немецкая власть будет ему только благодарна… Ну, а если ему будут мстить? Ведь среди оставшихся в Миядлере есть немало решительных и смелых людей. Нет, боязно! «Да и пригодятся еще эти рабочие руки немецкой власти: все работницы как на подбор», – по-хозяйски рассчитал Бухмиллер и в конце концов подавил в себе яростное желание наказать как следует виновниц своего позора.
Наутро староста собрал у себя десятников и сообщил, что, жалея своих земляков, он не сообщит немецким властям об их наглом выступлении против немецкой власти, но при непременном условии – чтобы ничего подобного больше не повторялось.
Десятники, как обычно при встречах со старостой, сидели с опущенными головами и молчали.
– Я постараюсь убедить представителей немецкой власти, – продолжал Бухмиллер, – что миядлерские евреи – потомственные хлеборобы, что хлеборобами были их отцы и деды, что умный русский царь еще в прошлом веке выписал из Германии опытных хозяев-земледельцев и те уже тогда научили евреев быть хорошими землепашцами. Я скажу представителям власти, что теперь потомки этих хлебопашцев могут принести пользу рейху и тем отблагодарить немцев за науку.
Произнеся эту пространную речь, Бухмиллер рассчитывал, что обещание походатайствовать за жителей Миядлера перед комендатурой и проявить заботу об их судьбах привлечет к нему симпатии подчиненных и они будут беспрекословно выполнять его распоряжения.
Но все сложилось совсем иначе: поднялась Марьяша и язвительно заговорила:
– Что ты нам рассказываешь сказки про белого бычка? Какое это имеет отношение к тому, что ты вчера набросился на Хьену и ее младенца! Ты забыл, что такое мать, а ведь и тебя мать вынянчила. Ты у нее спроси, что бы она сделала, если бы кто-нибудь напал на ее ребенка.
