Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
— А именно?
— Сначала ты должен взять Капую.
— Мой дорогой друг, — спокойно отвечал Тито Вецио, — ты можешь смело сказать своим друзьям, что через три дня я овладею Капуей… или буду убит.
— Уверен, что ты останешься жив, — сказал Помпедий, — и сто пятьдесят тысяч жителей Италии присоединятся к тебе.
— А я укажу им дорогу на Рим.
— Итак, все решено, — торжественно заявил Помпедий, — позволь же мне обнять тебя, мой честный друг.
Силон и его товарищ вскочили на лошадей и уже были готовы отправиться в обратный путь.
— Да, вот еще что, — остановил их Тито Вецио, которому пришла в голову интересная мысль. — Вам следует как можно скорее вернуться обратно, чтобы быть готовыми выступить в любую минуту, а я поступлю следующим образом. Когда будет взят город, на самой вершине горы Тифата зажгут огромный костер. Мы позаботимся о том, чтобы этот сигнал передавался с горы на гору. Пусть огненными словами дойдет до наших будущих союзников весть о победе над римскими войсками.
Помпедий и Понций нашли великолепной эту мысль своего друга, а Тито Вецио, показывая на великолепные здания Капуи, воскликнул:
— Видите ли вы этого орла, который своими когтями вцепился в башню Капитолия и оттуда грозит всему городу? Ну, а теперь посмотрите на это красное знамя под шапкой[205] с надписью «свобода». Клянусь вам, не позже, чем через три дня лучи заходящего солнца осветят на Капитолии не кровожадного римского орла, а знамя свободы, или не жить мне больше на белом свете.
Увы! Солнце, этот льстец счастливых и могущественных, еще много лет светило над хищным орлом Рима.
ХАРЧЕВНЯ ГЛАДИАТОРОВ
В то время, как Помпедий Силон и молодой Понций поздней ночью скакали вдоль Латинской дороги, а Тито Вецио и Гутулл сопровождали Луцену в храм богини Дианы Тифатинской, два человека соблюдая полную тишину осторожно продвигались по темной дороге, ведущей к Капуе. Первый из них был мнимый беглый раб Луципор, а второй — рудиарий Черзано.
Дело, доверенное им, было очень важным, и поэтому они соблюдали величайшую осторожность, медленно продвигались вперед, все время внимательно оглядываясь по сторонам. Несмотря на то, что хитрый египтянин сумел войти в доверие к простодушным восставшим рабам, демонстрируя им свою израненную спину и рабское клеймо, честный Черзано питал к нему все же непреодолимое чувство отвращения. При малейшем движении египтянина, которое казалось ему подозрительным, Черзано хватался за рукоять кинжала, спрятанного под плащом. Ему казалось, что их новый товарищ способен изменить в любой момент, хотя Аполлоний не давал ему ни малейшего повода усомниться в своей честности.
Когда они подошли к пригородной площади, Аполлоний негромко свистнул и попросил своего напарника сделать то же самое. Черзано повиновался.
Сразу же после условного сигнала свет в смотровом окне одной из башен погас. Аполлоний начал считать и когда дошел до двадцати одного, свет зажегся.
— Слава богам, все идет хорошо, — сказал шепотом предатель. — Через несколько минут нам откроют ворота.
Черзано не отвечал, что-то обдумывая.
— Приятель сдержал слово, — продолжал египтянин.
— А знаешь ли ты, что твой приятель рискует головой, взявшись за это дело? — заметил рудиарий, в голосе которого явственно звучала нотка сомнения.
— А разве мы не рискуем нашими головами?
— Конечно, — продолжал Черзано, как бы не обратив никакого внимания на замечание египтянина, — быть может, твой приятель играет наверняка.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Так, ничего особенного. Я просто думаю, что если за этим кроется измена, каждый ответит сам за себя.
Аполлоний понял мысль Черзано и догадался, что тот ему не доверяет. Со своей обычной решительностью он вынул из-за пояса кинжал и протянул его рудиарию.
— Ты что делаешь?
— Отдаю тебе мое единственное оружие, — отвечал Аполлоний. — Если я действительно, изменю, тебе не составит никакого труда убить безоружного.
— Можешь оставить его себе, — резко ответил Черзано, а про себя добавил, — вряд ли он тебе поможет.
— Ну вот и отлично, наше небольшое недоразумение улажено. А теперь пошли, видишь, открываются ворота.
Действительно, ворота приоткрылись ровно настолько, чтобы Аполлоний с рудиарием могли незаметно проскользнуть в город. Ночь была темная и наши отважные искатели приключений легко прошли по мосту над городским рвом, не замеченные часовыми, время от времени выкрикивавшими свое монотонное «слушай». За мостом у калитки их встретил какой-то человек, закутанный так тщательно, что рассмотреть его лицо было совершенно невозможно. Аполлоний незаметно сунул ему в руку записку, заранее написанную им на греческом языке и предназначенную для претора Луция Лукулла. Таинственный незнакомец моментально схватил записку и поспешил скрыться.
Оставшись одни, мнимые соратники направились к самому подозрительному месту города Капуи, куда ночью не всегда решались заглядывать даже патрули. В эту ночь в окрестностях школы гладиаторов Батиата царствовала какая-то особенно подозрительная тишина. Казалось, в тени каждого дома скрывался человек, вооруженный мечом или кинжалом. Тем не менее Аполлоний и Черзано без всяких приключений добрались до перекрестка, освещенного огарком свечи, мерцавшим в грязном пузыре, который служил вывеской одному из самых убогих питейных заведений Капуи. Эта харчевня была обычным местом сборища гладиаторов и походила на знакомую нам таверну Геркулеса-победителя, где рудиарий Плачидежано и его исполинская супруга сбывали прокисшее вино и еду, приготовленную из мяса либо жертвенных животных либо тех, что предназначались для кормления цирковых зверей. Трудно сказать, какая из забегаловок была хуже: римская Плачидежано или капуанская. Обе они были одинаково грязны, и в одной, и в другой собирались весьма подозрительные личности. Те же грязные стены, хромые столы, гнилые скамейки и хозяин, обладавший почти такой же мощной фигурой, как Плачидежано. В харчевне была всего одна подвешенная к потолку свеча, едва освещавшая свирепые лица ланист[206] — обычных посетителей этого грязного вертепа.
Когда египтянин и его спутник вошли в харчевню, за несколькими столами сидели гладиаторы и вполголоса о чем-то разговаривали, а хозяин беспечно напевал песню на языке осков. Неожиданное появление посторонних привлекло всеобщее внимание. Хозяин харчевни мгновенно умолк, бросил вертел и пошел навстречу новым посетителям выяснить, что им угодно. Гладиаторы перестали шептаться и недружелюбно смотрели на вошедших. Вообще, появлению египтянина и Черзано, здесь, похоже, не сильно обрадовались. Последний это заметил и, поспешив снять шляпу, сказал:
— Однако здесь не слишком приветливо встречают гостей.
Все принялись разглядывать Черзано и его спутника. На мгновение воцарилось молчание, но потом со всех сторон послышались возгласы: «Черзано! Черзано!»
Хозяин харчевни, подойдя к рудиарию, дружески обнял его.
— Ты здесь, дружище! Какие новости ты нам принес? — посыпались со всех сторон вопросы гладиаторов.
— Я иду из лагеря, — отвечал Черзано.
— Об этом нетрудно догадаться. Что там слышно?
— Правда ли, что вы разбили отряд, который шел на помощь римлянам? Сколько у вас сейчас человек?
— Когда пойдете на приступ?
— Сначала вы ответьте на один вопрос: получили ли вы послание рудиария Пруда?
— Да, получили. Именно поэтому мы и собрались здесь.
— Значит вы готовы принять участие в восстании?
— Конечно готовы и только ждем сигнала.
— Вот и отлично. Сейчас мы с вами обо всем переговорим, а в это время мой товарищ отлучится по одному важному делу. И, пожалуйста, Луципор, поторопись, потому что у нас не слишком много времени, — заметил Черзано, обращаясь к Аполлонию.
— Конечно, я постараюсь мигом справиться с этим делом и немедленно вернусь сюда, — отвечал египтянин, выходя из харчевни.
— Пророк своей собственной гибели, — бормотал неразборчиво предатель, пробираясь по темным городским улицам. — Говоришь, время тебе дорого, это точно, минуты твои сочтены, я то уж знаю и постараюсь уменьшить их число насколько это возможно. Не бойся, милый, вернусь, не заставлю себя ждать, дай только сходить к этому ничтожному охотнику, который сам бы превратился в добычу без хорошей собаки.
Занимая сам себя разговором, Аполлоний незаметно дошел до дома Пакувия Калавия, где Лукулл, получив от Макеро записку, ждал его с величайшим нетерпением.
— Дела, как мне кажется, идут превосходно! — возбужденно заметил претор, лишь только египтянин переступил порог.
