Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка
Время от времени случалось и что-нибудь неожиданно приятное. Так, ее прежний поклонник, юный Вольф фон Тюнен, награжденный Рыцарским крестом, на глазах у всех радостно приветствовал ее на Вильгельмштрассе и проводил через весь город. Конечно, капитан с Рыцарским крестом мог вести себя как ему угодно. Но все-таки это было нечто, и Марион в тог день чувствовала себя счастливой.
Бодрое настроение Марион объяснялось еще и другой причиной, о которой никто не подозревал. Большая тяжесть спала с ее души: гауляйтер забыл о ней. По-видимому, он больше ею не интересовался, и Марион вздохнула с облегчением. Ей было известно, что у сначала он был в России, потом ездил по политическим делам в Бухарест и наконец много месяцев провел в Риме. В город он наведывался очень редко и оставался в нем несколько дней, не более. Однажды он передал ей привет через ротмистра Мена, в другой раз прислал букет великолепных красных роз, которые Мамушка тут же выкинула на помойку, как будто они были отравлены. Больше она о нем ничего не слышала и благодарила за это судьбу.
В Зальцбурге состоялась конференция всех гауляйтеров рейха, о чем, по словам фрау Гляйхен, передавало даже английское радио. С тех пор в городе стали упорно говорить, что Румпф снова впал в немилость, и Марион больше всех радовалась этим слухам. Поговаривали даже о том, что гауляйтер не вернется в город, в преемники ему прочили гауляйтера Тюрингии.
Но однажды, уже в конце зимы, в школу вдруг позвонили: господин ротмистр Мен намеревается возобновить уроки итальянского языка, просит, однако, Марион предварительно поговорить с ним по телефону. У Марион замерло сердце от страха.
Значит, все это были пустые слухи, и гауляйтер снова в городе! Из разговоров по телефону Марион узнала, что Румпф приехал надолго, он нуждается в отдыхе и просит Марион завтра отужинать у него. Других гостей он не ждет. Значит, Марион предстояло удовольствие пробыть с ним несколько часов наедине. Нельзя сказать, чтоб это ее обрадовало; впрочем, ротмистр намекнул, что гауляйтер чувствует себя не совсем хорошо. «Что ж, — сказала она себе, — и эти несколько часов скоро останутся позади. Только бы он не набрел на какой-нибудь новый замок в Польше!»
Она решила держать себя с ним как обычно — любезно, с виду совершенно естественно, но вместе с тем все время быть начеку; Мамушка отпустила ее с тысячью предостережений. Марион смеялась. Около восьми она вышла из дому; тускло светила луна, дул сильный ветер.
Ее, как всегда, встретил ротмистр Мен, но в пригожей ей помог раздеться не лакей, а старый камердинер Румпфа, служивший прежде у какого-то короля. Гауляйтер, одетый в штатское, уже спускался по лестнице к ней навстречу.
— Как я рад, что, наконец, снова вижу вас! — по-итальянски крикнул он еще с лестницы и крепко пожал ей руку. — Надеюсь, у вас все благополучно!
— Благодарю вас, господин гауляйтер! — весело отвечала Марион и рассмеялась своим обычным задушевным смехом.
— Милости прошу, — сказал Румпф. — Сегодня вам придется довольствоваться моим обществом.
Только в столовой Марион заметила, как изменился гауляйтер. Он осунулся, лицо его поблекло и пожелтело. Волосы он теперь носил чуть длиннее, но так же тщательно причесывал их на пробор. Рыжеватые бакенбарды выглядели менее холеными, можно даже сказать, запущенными. Особенно же бросалось в глаза, что он держался не так прямо, как прежде. Куда девалась его выправка! А может быть, это ей только казалось оттого, что на нем был просторный и светлый штатский костюм.
— Вы не совсем хорошо себя чувствуете? — спросила Марион.
— Этого я не сказал бы, — ответил Румпф хрипловатым голосом, из которого, казалось, выпала присущая ему металлическая нота. — Но, видимо, я очень переутомился. Прошу вас, Марион, садитесь и будьте как дома! Надеюсь, вы довольны моими успехами в итальянском? Это все римская поездка…
— По правде говоря, я не только довольна, я просто поражена, — сказала Марион. Ее в самом деле удивило хорошее произношение Румпфа.
Старый, седой, как лунь, камердинер прислуживал за столом, задерживаясь в комнате не дольше, чем того требовали его обязанности.
XII— Откровенно говоря, — начал Румпф по-немецки, когда они остались одни, — я болен душевно. Русский фронт надломил меня!
— Но ведь победные донесения следуют одно за другим, — сказала Марион.
— Да! — Румпф, смеясь, кивнул и наполнил бокалы. — Да, слава богу, это так, по крайней мере, на сегодняшний день. По моему мнению, мы слишком много взяли на себя. Я всегда был против войны с Россией и стою на том и поныне, и я напрямик сказал об этом высокому начальству. Но высокое начальство знает все лучше всех и не желает считаться с мнением простых смертных! — Румпф язвительно рассмеялся, его темно-голубые глаза сверкнули. Он тряхнул головой и чокнулся с Марион. — Оставим этот разговор!
Гауляйтер стал рассказывать обо всех местах, где он побывал за долгие месяцы своего отсутствия.
Он говорил о Бухаресте, Будапеште, Стамбуле и всего подробнее о Риме.
— А теперь ваша очередь — расскажите мне что-нибудь, Марион, — внезапно прервал он себя. — И прежде всего расскажите, как это вам удается всегда быть такой веселой! Я хочу брать у вас уроки смеха!
— Уроки смеха! — Марион это показалось необычайно забавным, и она рассмеялась тем заразительным смехом, перед которым никто не мог устоять. — Я охотно научу вас смеяться, господин гауляйтер, — с готовностью отозвалась она.
— Да, это бесценное искусство! Я завидую вам! — прибавил Румпф, накладывая ей на тарелку ломтики жаркого. — Вам никогда не бывает скучно? Как вы этого достигаете?
— Скучно? — удивленно переспросила Марион. — Нет, я не скучаю.
— Вы должны научить и меня этому великому искусству, — взмолился Румпф. — Вы же знаете, скука — мой заклятый враг.
— Да, вы часто мне это говорили, — сказала Марион. — Я занята в школе да еще работаю дома. У меня не остается времени скучать.
Румпф весело рассмеялся.
— И все это вам не наскучило? — Он осушил свой бокал и вновь наполнил его вином из графина.
Марион заметила, что сегодня он пил больше и жаднее, чем всегда. Казалось, он был охвачен какой-то странной тревогой.
— Нет, — ответила она с жаром и тряхнула черными кудрями. В голосе ее слышалось удивление.
— У меня тоже есть работа, — снова начал Румпф, — но я даже вам сказать не могу, как она мне надоела! Невыносимо!
Марион отказывалась его понять.
— Но ведь школы и ваши уроки не отнимают у вас всего дня, — продолжал Румпф. — А что вы делаете потом?
— Потом? — удивленно переспросила Марион. — Пишу письма, например.
Румпф снова рассмеялся. Он покачал головой.
— Нет, — сказал он, — вы для меня загадка. Вот мне, скажем, вовсе не хочется писать письма. И кому бы я стал их писать? Ну, а потом? Когда вы написали письма? — допытывался он.
— Если еще остается время, я читаю, — отвечала Марион. — За последние годы я перечитала бесчисленное множество книг.
Гауляйтер усмехнулся, и Марион снова бросились в глаза желтые пятна на его щеках.
— Знаете, сколько книг я прочел за всю мою жизнь? — спросил он. — И когда я вообще в последний раз держал книгу в руках? Так, чтобы читать ее по-настоящему? Откровенно говоря, мне и от книг бесконечно скучно.
— Без книг я не могла бы жить, — сказала удивленная Марион.
Румпф испытующе посмотрел на нее. Ее серьезный взгляд понравился ему.
— Хотел бы я прочесть какую-нибудь книгу вместе с вами! — воскликнул он. — Мне кажется, я мог бы долго-долго слушать вас, если бы вы читали мне вслух.
Марион улыбнулась, но почувствовала, что краснеет. Взгляд гауляйтера привел ее в смятение. Румпф никогда так откровенно не говорил с ней, да и тон его сегодня был иной. Но особенно поразило ее, что сегодня он почти не шутил. Обычно он вплетал в разговор шутки, хорошие и плохие. Она еще никогда не видела его столь серьезным.
Румпф замолчал и стал доедать компот. Он выпил еще бокал красного вина, затем позвонил слуге и приказал принести шампанского.
— Вы знаете, какую марку я теперь предпочитаю!
— Фрейлейн Марион, — снова обратился он к девушке, — вы в самом деле прекрасный, редкостный учитель. Вы учите бороться со скукой! Такого-то наставника мне и надо. А главное, вы мастерски владеете искусством жизни, а я в этом отношении полнейшая бездарность. Научите меня искусству жизни, — закончил он смеясь и в то же время совершенно серьезно.
Его доверительный, почти дружеский тон встревожил Марион. Она смеялась, но, не зная, что ответить, сказала смущенно:
— Но ведь вы-то заняты больше, чем мы все.
Гауляйтер кивнул, явно не удовлетворенный ее ответом.
— Может быть, и так, — сказал он, мрачно взглянув на нее. — Но должен признаться, Марион, что меня очень мало интересуют эти дела, как я уже сказал вам. Сначала я думал, что политика целиком захватила меня, но я ошибся. Это ошибка одна из многих в моей жизни. Раз я сам ничего не вправе решать, политика не может удовлетворить меня. И у меня ни к чему нет интереса. Видите ли, у меня нет настоящих друзей. Все это собутыльники или партнеры, они хороши для попойки, для игры. У меня нет никого, кого бы я любил. Ни родителей, ни братьев, ни сестер. У меня нет идеалов, которые бы меня захватили, нет веры, нет бога, у меня ничего нет. Видите, как я беден!
