Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
— Стремление к благосостоянию — один из главных источников богатства, — убежденный в том, что в этом состоит одна из основополагающих истин его собственной жизни.
Однажды, когда Рамон увидел большое количество пометок, которые отец сделал на полях Истории Гибралтара Лопеса Айалы[134], Антонио объяснил ему, что англичане занимались воровством земель, создали пиратство, были врагами человечества, предателями, эгоистами, людьми без чести и совести и, что было еще гораздо хуже, чрезвычайно умными. Именно тогда Рамон наконец-то понял причину пассивности отца во время визита Далримпла и не слишком явный восторг, высказанный по поводу восшествия на трон французского короля, которое заставило его незамедлительно войти в местную патриотическую шунту[135] Рибадео в качестве члена с правом решающего голоса. Но он не стал ничего обсуждать со своим родителем. Он лишь задал себе вопрос, отчего свойственный его отцу пыл коллекционера, заставивший его украсить свой кабинет произведениями Тьеполо[136] и Менгса[137], не затронул тем не менее английского искусства; впрочем, он стремился соперничать с бристольским фаянсом. Затем Рамон вышел, размышляя над тем, какой все же его отец странный человек; Ибаньес продолжал делать свои пометки характерным испанским каллиграфическим почерком, чуждый всему, что вихрем носилось вокруг, время от времени вспоминая о портрете Гойи и о том, не стоит ли вновь съездить в дом в Феррейреле вместе с картиной и Лусиндой, чтобы снова лицезреть себя в портрете и в глазах девушки; чтобы раз и навсегда понять, что за существо удалось разглядеть Гойе в глубине его души, которую сам он видит отраженной в глазах любящей его женщины.
Когда благодаря письму Бернардо Фелипе до Антонио дошли достоверные сведения относительно того, что на самом деле произошло по вине аранхуэсского мятежа и как сыграли на этих событиях, чтобы свергнуть Карлоса IV, он вновь задумался над тем, что в Рибадео тоже имелись новаторы, симпатизирующие Французской революции, но были также и консерваторы, крупные землевладельцы, ставшие после мятежа в Саргаделосе его должниками, и что ему суждено противостоять обеим сторонам, ибо он не принадлежит ни к тем ни к другим. И пусть не вздумают вести с ним разговоры об англичанах, с ним, откровенным сторонником янки и всего того, что они осуществляли в Новой Англии. В его понимании это представляло собой зародыш будущего. Вот так-то, и пусть обе стороны забудут о нем, уважая его одиночество, его добровольное уединение и его основное занятие делового человека, умеющего хорошо ладить и с теми, и с другими, хотя сердце его навеки принадлежит монарху, данному ему милостью Божией, чтобы чтить, любить и защищать его. Так что пока сей король вновь не займет трон, он посвятит себя книгам, созерцанию моря, которое он всегда так любил; детям, которых он намерен повести по своим стопам; своим ночным странствиям по пути нарушения супружеской верности, что так умиротворяют душу. Именно такая жизнь была по вкусу маркизу Саргаделосу в недели, последовавшие за падением его друга Годоя, и в ней он нашел убежище, убежденный в том, что может в безопасности отсидеться в осаде, оставаясь в стороне и от тех и от других в ожидании лучших времен, которые, без сомнения, наступят через какие-нибудь несколько месяцев.
«В дни скорби и печали не следует ничего менять», — прочел он как-то в Духовных упражнениях Игнатия Лойолы и решил следовать прочитанному. Отсюда возникло решение не менять ни свой характер, ни провождение времени, которому он позволил течь, ничего не предпринимая, дабы предотвратить то, что оно с собой несло: войну. Восхождение на трон французского короля было не чем иным, как детонатором, с помощью которого будет взорвана бомба, заряжаемая на протяжении последних десятилетий усилиями представителей мира уходящего и мира, идущего ему на смену.
Проходили недели, и вот уже Рамон отправился служить в армию в чине лейтенанта артиллерии вместе со своим свояком Педро Рамоном Ойа. Вслед за ними был призван Шосе, первенец Антонио, которому пришлось оставить Саргаделос и направиться в Корунью, чтобы заняться там, тоже в чине лейтенанта, работой по организации армейских подразделений, которую с помощью англичан, теперь уже снова друзей, проводили там для отпора французскому нашествию. Вместе с Шосе туда в чине капитана отправился и его зять Хуан Варела. Франсиско Ломбан-и-Кастрильон, другой его зять, полковник обороны из Тинео в Астурии, родственник Мануэля Фрейре Кастрильона, уже давно находился на месте своей службы. Саргаделос и его предприятия вновь полностью оказались под непосредственным руководством Антонио. И вновь он мог рассчитывать лишь на помощь своего шурина Франсиско Асеведо. Тем не менее он старался оставаться в стороне от всего происходящего, предаваясь чтению и созерцанию моря, а по ночам отправляясь на любовное свидание, как все последние годы с тех пор, как выиграл дело о возмещении убытков у священников и идальго, которые теперь лихорадочно ждали наступления военной поры.
6В последнее время Шосе Ибаньес получил невероятное влияние в той системе идей, на которой всегда зиждилась деятельность его отца. Всякий раз, обращая внимание на данный факт, когда отец принимал в расчет его мнение или внимательно выслушивал его предложения, Шосе не переставал задавать себе вопрос, было ли это обусловлено меткостью его суждения или некоторой инертностью, овладевшей душой новоявленного маркиза Саргаделоса.
Удивленный таким поведением отца, он стал более скупо выражать свое мнение, проявляя строптивость и не желая высказывать свои мысли с той же легкостью, с какой он это делал в первое время. И это, видимо, еще более укрепило отца в его решении.
Когда Шосе призвали на военную службу в Корунью, он не знал, считать ли себя свободным от обязанностей предпринимателя и радоваться службе в армии или же печалиться по поводу того, что закончилось обучение мастерству руководства, которое уже начинало приносить свои плоды. И тогда он решил установить как можно более тесную связь с отцом.
Его пребывание в Корунье позволяло ему быть в курсе того, как устроено галисийское войско, и ему не терпелось потребовать от своего отца суждений относительно организации и совершенствования этого огромного скопления людей, готовых бороться против армии, которая захватила их под предлогом избавления от них же самих. Шосе почти ежедневно отправлял и получал письма, он либо советовался с родителем по поводу организации галисийской армии, либо обсуждал недавно учрежденную Верховную шунту королевства Галисия, даже не подозревая, какое сильное влияние в конечном итоге окажут эти рассуждения на его отца, отчасти даже изменив направление его мыслей.
Таким образом, Ибаньес оказался в курсе всех подробностей, касавшихся Верховной шунты королевства Галисия. Армия была достаточно хорошо организована и оказалась настолько боеспособной, что спустя несколько месяцев уже служила примером, а возможно, и объединяющей силой для воинских формирований из других районов центра и даже севера Испании. Со своей стороны, шунта с самого момента ее учреждения стала подлинным правительством галисийского народа. Галисия действовала совершенно естественным образом как независимое королевство. Стали даже поговаривать, что Наполеон, ввиду скверного взаимопонимания между ним и его братом Жозефом, а также весьма плохого приема этого последнего испанцами, рассматривает возможность раздела Испании на шесть королевств, которые он якобы собирался вручить в награду за службу шестерым своим самым выдающимся генералам.
Ибаньес взвесил эту возможность, прочтя о ней в одном из почти ежедневных писем сына, и сделал вывод, что Наполеон хочет подогреть алчность своих военачальников и, как следствие, боеспособность солдат, ибо это решение было продиктовано слабостью французских войск при завоевании Пиренейского полуострова. Но, с другой стороны, это сообщение пробудило в нем огромные надежды, о которых он никогда раньше не осмеливался даже мечтать. Идеи Наполеона определенно могли привести к открытию нового пути, оставлявшего в стороне грабительские намерения его знаменитых генералов. Шосе передавал отцу полный отчет о ходе событий, и в душе Антонио крепли надежды. Галисийская шунта, показавшая себя такой действенной, могла бы вступить в контакт с янки через связи, которые он поддерживал с семьей Адамса с тех самых пор, как оказался одновременно с ним в Ферроле, и, если позволить себе помечтать, возможен любой исход.
В июне 1808 года Верховная шунта королевства Галисия в развитие дипломатических отношений, которые она уже поддерживала с британской короной и с Португалией и которые, по мнению Ибаньеса, вполне могла бы установить и с Вашингтоном, подписала договор о союзе с Великобританией и соглашение с португальской хунтой, резиденция которой находилась в Порто[138]. Оба эти события свидетельствовали о деятельности, не имевшей ничего общего с той неудачной политикой, которую Ибаньес наблюдал в попытке объединения испанских королевств, подкрепляли робкие мечты, зародившиеся в нем под воздействием новой реальности. Эти мечты держали его в ожидании, хотя внешне он был чужд ходу вещей, полностью посвятив себя своим делам и привязанностям.
