Елена Съянова - Плачь, Маргарита
— У меня в последнее время не жизнь, а сплошь цирковые номера, — пожаловался Роберт, только что проделавший к ней мученический путь вдоль стен, за которые ему приходилось придерживаться одной рукой. — Видно, Бог наказывает.
— Ты же в него не веришь.
— А ему до этого дела нет!
— Как же ты будешь выступать на конгрессе? — спросила Грета, которой уже было жалко его до слез.
— Юлиус вызвал какого-то костоправа. Скоро будет здесь. Грета, я хотел поделиться с тобой кое-какими соображениями. Боюсь завтра просто не успеть. Это по поводу Вальтера и Ангелики, — продолжал он, морщась, но не от боли в спине. — Я все время думаю о них, то есть о ней. С ним проще, но за Ангелику я боюсь. Ты ничего не замечала? Хотя когда что-то становится заметно, обычно уже поздно вмешиваться. Правда, до сих пор мы им только мешали, то есть я. Было бы справедливо попытаться помочь. — Он несколько раз переступил с ноги на ногу, видимо, ища точку опоры. Грета встала и подошла к нему. — Я хотел с тобой посоветоваться. Боюсь наделать глупостей. Хотя одну я уже совершил — еще в Берлине сообщил Гейму, что фройлейн Раубаль будет гостить в Вене у родственников. Сегодня я уже виделся с ним.
— И что?
— Он послал меня к черту. Кажется, я начинаю его уважать.
— Он знает, где Ангелика?
— Я и сам этого не знал. Мы выяснили только час назад, и Дитрих сразу к вам поехал. Теперь выслушай меня и давай вместе поразмышляем. То, что им нужно встретиться, — это бесспорно. Но оставлять их совсем без присмотра я позволить не могу. Так вот, я подумал…
Он умолк, потому что в дверях появился какой-то джентльмен и, кивнув Маргарите, сказал Лею, что врач только что приехал.
— Попросите подождать десять минут, — бросил Роберт. — Я сейчас освобожусь… Я расскажу тебе, а ты подумай. Возможно, я мыслю совсем не в той плоскости, — продолжал он, снова меняя точку опоры. — В двадцать первом году, ранней осенью в Тироле, мы с женой познакомились с одной парой. Они, как и мы, недавно поженились, а в молодости люди легко сходятся. Ее звали Елена; она родилась в России. Его имя было Эжен. Я говорю «звали» и «было», потому что эта оригиналка теперь велит именовать себя «Гала», а у него уже несколько лет псевдоним «Поль Элюар».
— Поэт!
— Ты его читала? Я, признаться, нет, только слушал. Но поэты так читают свои стихи, что поневоле проникаешься… Впрочем, не в том суть. Мы знакомы уже много лет, и все эти годы они любили друг друга, воспитывали дочь… Но между ними всегда чувствовалось напряженье, и источником была она. Потому я особенно и не удивился, когда года три назад бедный Эжен пожаловался на появление соперника — какой-то мальчишка, испанец, художник, рисует всякие кошмары, мнит себя гением, похоже, и ей это внушил. Одним словом, классический любовный треугольник Я все это говорю, чтобы ты не удивлялась некоторым вещам, если вы познакомитесь. Хотя не только поэтому. Наблюдая их, я сделал один вывод — одаренная женщина уживается или с бездарным мужчиной, или с гением. И вот я теперь почти убежден, что этот испанец, пишущий откровенную чертовщину, гениален, хотя об этом никто еще не знает. Забавно, не правда ли?
Она выслушала с нетерпением.
— Роберт, я не понимаю… Тебе же больно стоять. Может быть, мы потом поговорим?
— Потом ничего не бывает. Я хочу их познакомить: Елену с Ангеликой. Елена очень умна. — Он поморщился от боли. — Надеюсь, что через пару часов я наконец смогу ходить по-человечески, и мы могли бы поехать к ним.
— Хорошо. Мы поедем, но… — Грета подошла совсем близко, стараясь заглянуть ему в глаза. — Но почему мы сейчас не можем пойти вместе? Почему я не могу остаться с тобою?
Он только усмехнулся.
— Сделай то, о чем я прошу. Мы увидимся через час-два. Подожди немного.
Маргарита отвернулась.
— Я все время жду. Я хочу быть с тобою, и ты говоришь — нельзя, подожди. Если бы ты позволив мне пойти с тобой и Рудольфом тогда, то не случился бы с Эльзой этот ужас.
Он уже сделал несколько шагов, но остановился.
Упрек Греты рванул по живому, хотя он подумал, что в ней говорит банальная ревность.
— Чего же ты хочешь? — спросил он, не глядя на нее. — Продолжать любоваться на остолопа, над которым и так все потешаются?
— Никто над тобой не потешается! Но если это так, почему ты с ними, а не со мной?
Роберт молчал. Он мог бы ответить, что он не с ними, а попросту один, но это было бы еще обидней.
— Я не знаю, что этот костоправ станет со мною делать, — ответил он первое, что пришло в голову. — Зачем ты хочешь на это смотреть?
— А если бы мне было больно, плохо, ты не захотел бы быть рядом?
— Это совсем другое дела.
— Конечно, другое, потому что ты едва ли смог бы мне помочь. А я смогу. Я умею. Я этому училась. Если бы я была с тобой, тебе никто не был бы нужен.
Она все стояла отвернувшись; он видел лишь край пунцовой щеки и подрагивающий уголок губ, и почувствовал, как по телу прошла горячая волна. Боль резко отпустила, и он сумел, протянув руку, обнять ее.
— Грета, мы будем вместе, если ты этого по-прежнему хочешь. Но я совсем не желаю видеть тебя ни сиделкой, ни сестрой милосердия. Ни теперь, ни впредь.
Он ушел гораздо бодрее, чем явился сюда, а Маргарита опять уселась в кресло и посмотрела на часы. О чем тут думать два часа? Да она все сообразила, пока он еще говорил. Глупейший расчет на чужой сомнительный опыт. И вообще, странно это все. Поль Элюар — тонкий поэт, а тот испанец — неизвестно кто. Ну, допустим, он даже гений… А что если Вальтер гениален, а Адольф всего лишь амбициозный политикан? Ах, извините, я забыла, что для вас гениальность фюрера — аксиома…
Маргарита злилась и понимала это. Но она не знала, что ей делать с собой. Все время с их первой встречи в Берлине она испытывала одно все усиливающееся желание — видеть Роберта, быть с ним рядом, но Маргарите и в голову не пришло бы, что она сделалась одной из жертв его мужского обаяния, тоже своего рода гениальности, дающейся одному из великого множества мужчин. Она не могла представить себя жертвой ни при каких обстоятельствах.
Впрочем, меньше всего она казалась жертвой Роберту, угрожая сделаться повелительницей. Роберт чувствовал, как его затягивает, околдовывает эта девушка, и он совершает глупость за глупостью. Временами он начинал слышать жизнь как прежде, полифонично, а не так, как в последние годы: подчиняя все одной теме.
«Костоправ», хирург одной из венских клиник, отлично ему помог, что-то растянув и вправив в позвоночнике; однако до утра велел лежать, что Роберта совсем не устраивало. Ничего не откладывать на потом давно сделалось его принципом. Несколько дней назад Елена и Эжен были в Берлине — одни, без «гения» — и еще не знали, куда направятся. Вена оказалась чистой случайностью, так что супруги Грендель в любой момент могли уехать куда-нибудь еще. Его самого могли завалить делами по горло. Наконец, Вальтер Гейм способен был натворить что угодно, отыскать Ангелику и попытаться скрыться с ней.
Пока врач заканчивал свои манипуляции, Роберт продумал очень простой план действий: Маргарита заезжает за Ангеликой, сам он находит «реалиста» и подготавливает его для встречи с «гением» (который отыскал-таки свою «музу» в Вене и, как жаловался Эжен, сутками пишет ее в непотребных видах). Затем все встречаются и идут в гости к Гренделям. Ничего оригинальнее он сейчас придумать не мог, да этого и не требовалось. Лей привык действовать быстро. «Если реакция пошла, размышлять уже не имеет смысла», — как-то сказал он Гессу, которого однажды в сердцах обозвал сомневающейся черепахой.
Меньше чем через час четверо входили в номер гостиницы, где остановились супруги Грендель. Дома был один Эжен. Его жена — Елена-Гала этажом ниже обсуждала с «гением» замысел его очередного творения. Вскоре она появилась: тридцатисемилетняя сухощавая женщина в строгом костюме, как всегда, невозмутимая. Здороваясь с Робертом, чуть покачала головой укоризненно, что значило: «Да ты в гроб ляжешь с двумя красавицами по бокам». Но девушки ей явно понравились. Еще больше понравился Гейм.
— Художник и певица? — спросила она Лея по телефону. — И кто кого? Ах, вдвоем против стихий? Чего же ты хочешь? Ничего? Я поняла.
Спросив Вальтера о его пристрастиях, Елена предложила всем спуститься вниз, посмотреть последние наброски «гения», которого она спокойно, при муже называла «моим бунтующим мальчиком». «Мальчик» был двадцатисемилетний каталонец по имени Сальвадор Дали, еще никому не известный, но уже нашедший свою музу и мадонну.
Роберт не пошел смотреть творенья гения, а остался с Эженом. Страдания рогоносцев его никогда не трогали, но Грендель был старый приятель, а Елена, по правде сказать, и в прежние годы раздражала Лея, и терпел он ее исключительно из-за жены, с которой они были подругами.
