Михаил Иманов - Гай Иудейский.Калигула
— Нет, не убивал, Гай, но ради тебя я сделаю это.
— Ты не знаешь Суллы, ты не представляешь себе, — говорил он, брызгая слюной и дергая меня за ворот. — Ты не знаешь, не знаешь., ты не можешь!..
И в это мгновение он обмяк разом и повалился на землю, увлекая меня за собой.
С ним случился припадок, один из тех, что повторялись время от времени, но этот был особенно сильным. Он бился, выкрикивал бессвязные слова, но минутами сознание его прояснялось, и, найдя меня взглядом, он кричал:
— Ты продал меня, продал! Я не верю, не верю тебе!
Должен заметить, что такие припадки Гая производили на членов нашей общины неизменно сильное впечатление, они видели в этом что-то вроде священного бреда пророка, в эти минуты общающегося с ангелами. Они внимательно вслушивались в его бессвязные речи и всегда извлекали из них нечто особенно мудрое. Внутренне я всегда смеялся над ними. Но, с другой стороны, эти припадки укрепляли авторитет Гая и власть его в нашей общине. А значит, и мою власть тоже.
Но сейчас, когда он начал выкрикивать, что я продал его и он не верит мне, наши спутники стали смотреть на меня подозрительно. Я почувствовал отчуждение, исходившее от них, и мне сделалось страшно. Слепая любовь к одному может воплотиться в столь же сильную ненависть к другому, к тому, кого люди сочтут врагом любимого.
Гай перестал выкрикивать свои обвинения и впал в забытье. Я сказал людям, чтобы они уходили и что я сам позабочусь о Гае. Они не повиновались, впервые за все время, как пристали к нам. Не ответили, не возразили, а как будто не услышали моего приказания. Перенесли Гая на постель и остались с ним до самого рассвета. Они сидели таким плотным кольцом, что если бы я и захотел подойти к больному, то не сумел бы этого сделать. Но я боялся их и не подходил.
С того самого дня они больше никогда не оставляли нас одних и всегда находились рядом. Думаю, если бы Гай приказал им обратное, то они не повиновались бы и в этом случае. Но Гай не приказывал и то ли не замечал, то ли делал вид, что не замечает их постоянного присутствия возле нас.
Я чувствовал на себе пристальные взгляды членов нашей общины — куда бы я ни шел, куда бы ни отлучался, я ощущал их взгляды спиной, затылком, каждой клеткой своего существа. Мне казалось, что Гай успокоился, но это было какое-то странное и неестественное спокойствие. Он почти не заговаривал со мной, а порой словно бы не замечал меня вовсе. Мне уже самому хотелось поговорить с ним, сказать ему, что он был прав, что люди, окружающие нас, опасны, несмотря на всю их любовь. И, более того, опасны этой своей любовью. Мы с Гаем потеряли самое главное, что было у нас, — свободу.
Те деньги, что мы взяли из тайника, закончились, а за. новыми, судя по всему, Гай не собирался идти. Впрочем, сейчас они были ему не нужны — все необходимое доставали члены общины, и ему не о чем было заботиться.
Сначала положение мое в общине выглядело двусмысленным, странным, а через некоторое время напряжение достигло едва ли не своей высшей точки. За мной стали следовать уже открыто. Когда я отправлялся куда-нибудь по делам, то двое или трое молодых и сильных людей следовали за мной — в нескольких шагах позади, но шли за мной настойчиво и упорно. Так не могло больше продолжаться, что-то нужно было предпринять, и после долгих раздумий и колебаний я решился.
Как-то я подошел к седому старику, старейшине нашей общины и старшему в ней, и сказал, что нам нужно переговорить. Он молча смотрел на меня, не отвечая. Я повторил свою просьбу, он помолчал еще, потом ответил:
— А Учитель знает, о чем ты будешь говорить со мной?
Этого я никак не ожидал, растерялся и с трудом выговорил:
— Да. То есть я хотел сказать… Да, конечно.
— Я не верю тебе, — сказал старик, — но выслушаю, а потом все расскажу Учителю.
— Хорошо, — сказал я, — но Учитель сам…
Тут он перебил меня и строго сказал:
— Говори.
Вокруг стояли люди, и я все никак не мог начать. Я был в таком напряжении, что у меня заметно дрожали руки.
— Но я хотел бы… — сказал я старику, с натугой выговаривая слова враз онемевшими губами, — хотел бы говорить с тобой один на один.
Он странно усмехнулся, посмотрел на меня с прищуром:
— У меня ни от кого нет секретов, а если они есть у тебя, то это твоя беда. Говори же, я слушаю тебя.
Я уже пожалел, что затеял этот разговор, но что мне оставалось делать? Путаясь и не находя нужных слов, высказал ему то, о чем мы говорили с Гаем. То есть, чтобы несколько членов нашей общины, живущих вместе с нами, стали бы распространять слухи, будто они недовольны Учителем, что Учитель обманщик, лжепророк и все такое прочее. И что делать это нужно для того, чтобы выявить людей, угрожающих жизни Учителя.
— Скажи же нам, Никифор, — снова усмехнувшись, проговорил старик, когда я закончил, — что это за люди, которые хотят смерти нашего Учителя, великого и святого Гая Иудейского? Я уверен, что во всей Иудее не найдется человека, способного поднять на него руку. Или это люди Рима? А? Скажи нам! Может быть, и ты один из этих людей?
Каким образом я устоял на месте, а не побежал тут же, лишь только он произнес эти слова, я не знаю. Наверное, страх был так велик, что разум уже плохо подчинялся, а чувство самосохранения было подавлено.
— Что… ты… такое… говоришь? — неуверенно промямлил я.
Но мой вопрос не смутил старика.
— Я говорю, что ты один из тех римлян, которые желают смерти Учителя.
— Но я не римлянин, я родился в Тире, я такой же. как вы! — умоляюще выговорил я, обводя взглядом стоявших вокруг.
Все они смотрели на меня неподвижно, и в их глазах был ледяной холод. В их глазах — я увидел это ясно — стояла смерть. Моя смерть.
Я уже не знал, что говорить, и стоял, опустив голову
— Мы разберемся, — сказал старик, — римлянин ты или нет. Й ты сам знаешь, что будет с тобой, если окажется, что ты один из них. — Тут он кивнул кому-то за моей спиной и строго произнес: — Отведите его и смотрите за ним хорошо и не подпускайте его к Учителю.
Я оглянулся. Один из двух молодых и сильных парней крепко взял меня за плечо и толкнул в сторону, а другой ухватился за одежду на спине. Они повели меня в конец лагеря, заставили сесть на землю, а сами сели рядом
Так я оказался пленником нашей общины.
Они не отходили от меня ни на шаг, стража менялась каждое утро. Меня плохо кормили, на ночь связывали по рукам и ногам крепко. Я пытался разговаривать с ними, умолял их отпустить меня, требовал, чтобы меня отвели к Учителю, но они молчали в ответ и смотрели в сторону
Когда наш лагерь поднимался, отправляясь в путь по известному уже маршруту, меня вели позади со связанными за спиной руками. Если им казалось, что я иду медленно, то они толкали меня в спину, а то и пинали ногами. Я все не мог понять, откуда у них такая ненависть ко мне. И еще я не мог понять одного, главного: почему не приходит Гай? Почему он не спрашивает, где я, и не велит привести меня к нему? Я понял это, когда сам увидел его.
На одной из стоянок я увидел Гая на лошади, он проезжал мимо в каких-нибудь тридцати шагах от того места, где сидел я. Я вскочил на ноги и попытался броситься к нему, крича: «Гай, Гай, это я, я здесь!» Мои охранники повалили меня на землю, и я получил несколько сильных и болезненных ударов ногами, один из них в голову. Лежа на земле с окровавленным лицом, я высоко поднял голову, и в это мгновение наши взгляды встретились. Гай посмотрел на меня так, будто я был камень или животное. Посмотрел и равнодушно отвел взгляд. Я ткнулся лицом в песок и заплакал, завыл страшно, по-животному. В моем Страшном вое была нечеловеческая смертная тоска. Меня подняли и поволокли куда-то, но я уже не ощущал боли, не осознавал ничего вокруг, да и не хотел осознавать.
Значит, это он, Гай, все дело в нем. Он хотел избавиться от меня и избавился таким страшным, таким предательским образом.
— Будь ты проклят! — прокричал я из последних сил. — Будь ты проклят!
А через три или четыре дня, сейчас точно не помню, ранним утром в лагере произошло какое-то странное движение: крики, хаотическое топтание людей, детский плач, конский топот. Те, что охраняли меня, стояли и напряженно смотрели в ту сторону. Мне показалось, что на лагерь кто-то напал, и у меня мелькнула мысль, что, возможно, мое освобождение близко. Некоторое время спустя к нам приблизилась группа людей. Они возбужденно переговаривались. Впереди шел тот самый старик. Они подошли, старик все никак не мог справиться с одышкой, наконец сказал, обращаясь ко мне:
— Ответь нам, римлянин, где Учитель?
— Я не римлянин, — отвечал я, — и почему ты спрашиваешь у меня об Учителе?
Он сделал знак охранникам, они взяли меня за плечи и сильно встряхнули.
— Отвечай, римлянин, где Учитель? — снова сказал старик.
— Я не римлянин! — закричал было я в ярости, но тут сильный удар по голове свалил меня на землю.
