Сергей Заплавный - Мужайтесь и вооружайтесь!
— Про Орлова-то что слышно? Земля под ним еще не провалилась?
— Да вроде нет.
— Жаль. Вот с кого Божью казнь следовало бы начать — с пресмыкателей, потатчиков и прямых изменников. Но их покуда бесы прикрывают.
— Коли ты бояр, дворян и купцов с семьями, что вместе с ляхами в осаде сидят, в виду имеешь, то им тоже несладко приходится, — справедливости ради заметил Кирила Федоров. — Это поначалу они вольготно жили, а теперь поляки их ни в грош не ставят. Особо нижние сословия. В заложников превратили. Голодный и пан хлеба украдет, а что говорить о простых жолнерах? Раньше они украдкой чужое брали, по ночам, а нынче днем рыщут, не таясь. Еще и кремлевских сидельцев запугивают: вот вломятся-де в Кремль и Китай-город казаки и дворянские холопы, начнут мстить, все дочиста отнимут, жен и детей по рукам разберут, а вас самих на цепи посадят или в глухие места отошлют. Как тут не бояться? Страх и голод любого в могилу сведут. Вот и пошли они по кремлевским дворам сторонников польского выбора косить. С одной стороны, поделом им за содеянное, с другой — жалко. Погибают-то не они сами, а их родичи либо дворовая челядь. Эх, скорей бы Кремль от ляхов очистить! — тут Кирила мечтательно вздохнул и с сожалением добавил: — Раньше времени, видать, не получится. Трубецкой со своими таборами опять ни туда, ни сюда. Помогает вроде, а будто палки в колеса ставит.
— Да, — согласился Тырков. — Не решив дело с ним, кремлевский узел и впрямь не развязать…
Казалось бы, после разобщенной, неравной, но все-таки совместной победы казакам из подмосковных таборов с земцами нижегородского ополчения нечего делить: вместе кровь проливали и еще прольют, вышибая из Кремля Струся и Будзилу. Но в начале сентября в стане князя Трубецкого заговор против Дмитрия Пожарского открылся. И возглавил его не кто-нибудь, а член Совета всей земли, созданного в Ярославле, костромской воевода Иван Шереметьев. Самое горячее время под надуманными предлогами он у себя за Волгой пересидел, а теперь с братом Василием под Москву сеять ветры раздора явился. К Пожарскому даже для вида не заглянул, сразу в острожный городок Трубецкого на Яузе подался. Они с ним старые приятели. Вместе второму Лжедмитрию служили. Под крылом самозванца Трубецкой главой Тушинской боярской думы стал, а Шереметьев многочисленные земли и поместья за верность получил. Сто́ит ли удивляться, что вокруг Ивана Шереметьева тотчас князья Григорий Шаховской, Иван Засекин, известный перевертень Иван Плещеев и другие тушинцы собрались?
Минин их заводчиками всякого зла называет. И впрямь заводчики. Перво-наперво они на то казаков и атаманов подбивать стали, чтобы те под Москвой наги и босы не сидели, а поспешали бы в Ярославль, Вологду и другие зажиточные города за кормами, добротной одеждой и прочими надобностями. Не беда, ежели попутно у заготовщиков, которых Кузьма Минин в глубинки посылает, они обоз, другой, третий себе переймут. Господь велел с ближними по-братски делиться. Вот и выходит, что на словах они за объединение двух ополчений ратуют, а на деле всеми силами стараются ему помешать. Зачем им это надо? — А затем, чтобы натиск на засевших в Кремле поляков ослабив, Смуту на Руси подольше сохранить. Им удобный царь нужен, из их круга. Вот и хотят сначала власть в Москве и на местах к рукам прибрать, довести народ до изнеможения, а потом в суматохе выборных дел имя своего ставленника выкликнуть.
Дмитрий Трубецкой для этого вполне может подойти: в его жилах течет кровь великих литовских князей Гедиминовичей. Он богат, знатен, собой не дурен, в трудный для Московского государства час стал витязем народного ополчения. И старцы Троице-Сергиева монастыря его всеми мерами поддерживают. А коли Трубецкой честнóму люду не поглянется, можно предложить в государи родословного князя Дмитрия Черкасского или Михаила Романова. Не беда, что Романову шестнадцать лет всего — ни хватки, ни опыта, ни особой знатности он не имеет. Зато он сын самого владыки Филарета, сестра которого, Анастасия Романова, любимой женой царя Иоанна Грозного была. Ныне Филарет, схваченный Сигизмундом на посольстве в Смоленске, вместе с князем Василием Голицыным в Гостинском замке в Варшаве пленником у поляков томится. Его осеняет ореол мученика и отчизнолюбца. Мало кто теперь помнит, что именно на подворье Романовых и Черкасских Лжедмитрий Отрепьев свой путь к самозванству начинал. Дыма без огня не бывает. Узнав, кто трон из-под него выбивает, царь Борис Годунов братьев Романовых, их родных и близких гонениям по доносу об отравительстве подверг. Кого к Белому морю сослал, кого в Пермскую глубинку, кого в Пелым и другие далекие места, а главного из них — Федора Никитича — в Антониев Сийский монастырь под именем Филарета постриг. Оттуда его все тот же Гришка Отрепьев, дорвавшись до власти, вызволил и в сан митрополита Ростовского и Ярославского возвел. Ну а патриархом всея Русии его второлживый Тушинский вор Богдашка Шкловский при себе поставил. Однако все это нынче превратностями судьбы воспринимается. Народ страдальцев любит. Он помнит, каким красивым, светлодушным, близким к блаженному царю Федору Филарет Романов в миру был. Многие ждут, когда он из польского плена вернется, сыну на трон государиться поможет, а после вместе с ним царствовать будет.
Однако земцы и казаки из северных уездов ныне Дмитрием Пожарским восхищены. Именно его, а не Трубецкого они первым витязем народного ополчения видят. Рода он старинного, княжеского. В перелетах из одного стана в другой не замечен. Опыта государского управления в Ярославле набрался. Храбр. Отчизнолюбив. Чего доброго, именно его после окончательного изгнания из Москвы поляков народ на царском престоле захочет увидеть. Вот и замыслили тушинцы на него казаков и атаманов из подмосковных таборов Трубецкого натравить. Год назад, поверив подложному письму злопыхателей, вольница Ивана Заруцкого прямо на кругу Прокопия Ляпунова бессудно зарубила. Так же и с Пожарским заговорщики задумали поступить. Да не вышло. Нашлись честные люди, которые вовремя о готовящемся покушении князя предупредили.
А тут как раз настоятель Троице-Сергиева монастыря Дионисий своих посланцев во главе с Авраамием Палицыным к казакам подмосковных таборов прислал: денежная-де казна обители вконец истощилась, а потому, христолюбцы, примите, как обещано было нашим келарем Авраамием, ризы, стихари, епитрахили, Евангелия в окладах и прочие церковные сокровища; как только монастырь оброки со своих крестьян соберет, все они за тысячу рублей будут назад выкуплены; лишь бы вы от Москвы, не отомстивши врагам крови христианской, не расходились и с земскими отрядами до полного одоления польских и литовских людей стояли.
К Трубецкому и Пожарскому Дионисий с отдельным посланием обратился.
«О благочестивые князи Дмитрий Тимофеевич и Дмитрий Михайлович! — заклинал он их. — Сотворите любови над всею Российскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею».
У одних казаков дары Троице-Сергиева монастыря слезы благодарности вызвали, у других недоумение.
— Что толку от заклада даже и в тысячу рублей? — ворчали они. — От голода и холода он нас не спасет, зато особую охрану для сбережения потребует.
Те и другие сошлись на том, что церковные ценности монастырю правильнее всего со словами сердечной благодарности следует не медля вернуть, а с земской ратью Пожарского — вопреки всяким слухам и шепотам — побожеские отношения наладить.
Подействовали увещевания Дионисия и на Трубецкого. Он было губу закусил: я-де боярин, а Пожарский — стольник, вот пусть он мне первый и челом бьет. Однако после того, как Совет всей земли воровской заговор Шереметьева и тушинцев раскрыл и оповестил о нем грамотами многие замосковские города, а Троицкий архимандрит Дионисий двух князей Дмитриев к любви и согласию призвал, пришлось Трубецкому пути согласия со своим соперником искать. А это при его заносчивости и злопамятстве дело непростое. Без посредников здесь не обойтись. И первый из них — келарь Авраамий.
Но даже самый искусный посредник не добьется желаемого успеха, если его подопечный ему в этом деле не поможет. Пожарский свою отвагу и воинское умение в деле с гетманом Ходкевичем показал, настала очередь Трубецкому отличиться. Понимая это, он принялся калеными ядрами Кремль и Китай-город обстреливать, а в Корнильев день [103] приступом решил их взять. Да не вышло. Царский детинец без мощных осадных орудий да еще малыми силами не прошибить. Крепкий орешек.
В отличие от Трубецкого Пожарский попытался миром дело решить, без ненужной крови. Получив известия от своих разведчиков, он увещевательную грамоту осажденным послал. Обращена она была не только к польским полковникам, но и ко всему рыцарству, немцам, черкасам, гайдукам. На польский язык ее перетолмачил ротмистр Павел Хмелевский. От него Тырков и узнал дословное содержание этой грамоты.
