Родион Феденёв - Де Рибас
Базиль Попов положил перед Потемкиным на столик из яшмы долгожданное, заветное письмецо, которое светлейший поцеловал, блаженно улыбнулся. Письмецо было от Прасковьи Андреевны Потемкиной, урожденной Закревской, супруги внучатого братца светлейшего – Павла Сергеевича Потемкина… Павел Сергеевич теперь генерал, кавалер многих орденов… Ему князь покровительствует.
«Передо мной человек, скучающий от власти над людьми, – думал Рибас. – Он пресыщен почестями, утомлен ласками женщин, избалован их уступчивостью. Он жаждет лишь небывалого, невозможного, невиданного. Греческий проект – его прихоть? Он ищет обновления чувств. Он, пятидесятилетний, страстно, идеально влюблен…»
– Все пошли прочь!
Выкатывался из приемной золотошитый народец, а князь уж читал, ласкал глазом слова, брал цветной лист золотообрезной бумаги и писал: «Жизнь моя, душа общая со мною! Душа души моей… Коли б ты могла видеть, что я к тебе чувствую, отдала бы ты справедливость любви, какой на свете не бывало. Целую от души ручки и ножки твои прекрасныя, моя радость!»
Екатерина сердилась, что составление планов военной кампании затягивается.
В апреле она утвердила представления о чинах и наградах. Светлейший был осыпан щедротами неслыханными: получил фельдмаршальский жезл с алмазами и лаврами из драгоценных камней, медаль со своим чеканным профилем, орден Александра Невского с солитером, золотую шпагу с алмазами на золотом блюде и сто тысяч на достройку Таврического дворца.
Рибас, как и многие бригадиры, получил чин генерал-майора. На балу по случаю производств и наград новоиспеченный генерал-майор свиделся с давними дунайскими, а потом и очаковскими приятелями. Петр Пален за Очаков получил генерала и Георгия третьей степени.
– Когда на Юг? – спросил Рибас.
– Пока остаюсь здесь против шведов воевать, – отвечал Пален.
Леонтий Бенигсен получил бригадира и собирался на Украину к изюмскому полку.
От офицеров штаба корпуса новоиспеченный генерал-майор узнал странную новость: генерал-аншеф Суворов не включен в списки действующих генералов на кампанию 1789 года, и поспешил к дому Суворова, где застал генерала в сборах.
– Еду! – объявил возбужденный генерал-аншеф. – Враги отстранить хотели. Да не удалось это им. Вчера получил ордер князя: наискорее отправляться в Яссы принимать войска.
– Но почему в Яссы?
– Турки в междуречье Прута и Серета ведут активный поиск. Булгаков молодец! В Стамбульском кабальнике заперт, а сумел донести: турки свои действия в Молдавию и Валахию переносят. Едемте со мной, генерал!
– Я человек подневольный, – ответил Рибас.
– Ну, даст Бог, увидимся.
В начале мая достигло Петербург известие, что турецкий султан Абдул Гамид почил в бозе. Наследовал ему Селим III. План предстоящей кампании Потемкина был предельно прост: вытеснить турок из мест, ими занимаемых – из Кишинева, Бендер, Каушан, Хаджибея, Аккермана, Килии, Измаила… Для этого армию Румянцева и Потемкина объединили в одну. Под общим командованием Потемкина, она теперь состояла из пяти дивизий. Первую вел сам светлейший, вторую Долгоруков, третью Суворов, четвертую генерал-поручик Гудович, пятую генерал-майор Ферзен.
Императрица субсидировала кампанию шестью миллионами, и шестого мая дежурный при штабе Потемкина генерал-майор Иосиф де Рибас выехал с князем на Великие Луки и Смоленск. С дороги он писал Базилю Попову, который тоже стал генерал-майором:
«9 мая. Смоленск. Мы приехали вчера вечером… Князь здоров и очень весел. Его приняли здесь с самыми удовлетворителными выражениями общей радости. Город был иллюминирован; весь город сбежался к карете и тащил ее до дворца; пушки стреляли и проч. Мы помещается при дворце, в эту минуту там танцуют на парадном бале; я совершенно лишняя там мебель, потому что ноги распухли у меня, как бочки. Я с удовольствием заметил, что дворянство этой губернии образованно и скромно, чего я не нашел в больших городах России. Все спрашивают меня о вас, и я отвечаю, что вы в дороге.
Известия о подвигах наших корсаров доставили большое удовольствие Князю, и он отправляет Ея Величеству подлинный отчет Войновича… Меня выбранили немного за то; что я не взял подорожных бланков и большой печати.
22 мая. Кременчуг. Мой генерал!.. Честь имею уведомить вас, что мы прибыли сюда 19 числа в 4 часа утра здравы и невредимы. Князь, слава Богу, очень здоров, в прекрасном духе, вероятно оттого, что у нас нет ни копейки и что мы по уши в долгах. Он пишет безостановочно всюду приказы, курьеры скачут во все стороны на счет кошелька Василия Васильевича (племянника князя) и моего, но оба они на исходе… Мы уезжаем в Ольвиополь, Елисаветград и Херсон, а оттуда нам угрожает поселение в Ольвиополе… Полки теряют много от медленности переправы через Днепр. Наводнения громадные начались, а средств не достает. Приезжайте, мой друг, приезжайте ради Бога, ибо во всех делах застой. Я вас ожидаю, как мессию, по разным причинам, и не я один составляю эту Синагогу.
13 июня. Ольвиополь. Князь желает, чтобы сюда перевезли как можно скорее все лежащее сукно в Елисаветграде, как и то, которое привезут туда. Он велит так же, чтобы ложи от 500 ружей, какие он приказал выбрать, чтобы были вычищены, почернены и натерты воском. Я передал это поручение тому майору, который доставил вам слитки золота. Князю лучше, но он ничего не ест; воздух здесь отличен».
Давно снявшись с зимних квартир, армия Потемкина и в мае все еще двигалась к линии Буга. Князь не спешил – его беспокоила Речь Посполитая, откуда посланник Штакельберг прислал курьера с известием: польский Сейм требовал удалить с польских территорий русский войска, ликвидировать провиантские склады и, главное, запретил полкам Потемкина следовать по посполитским землям.
С Эммануилом генерал-майор встретился в Ольвиополе и вздохнул с облегчением: брат не только смирился с потерей руки, но, казалось, забыл, что у него вместо кисти деревяшка на ремнях.
– Одна беда: карты тасовать трудно, – сказал он и спросил: – Знает ли главнокомандующий, что поляки продают хлеб туркам?
Эммануил исполнял обязанности обер-квартирмейстера, много разъезжал и продолжил уверенно:
– Я сам на брацлавской дороге видел подводы. За Уманью с помещиком говорил. Он не скрывал, что имеет от турок большие выгоды. На постоялом дворе польские офицеры метали банк и расплачивались турецкими деньгами.
Этим сведениям не было цены, и Рибас отправился с братом к Потемкину. Однако тот лишь скупо поблагодарил Эммануила и ласково отпустил. А Рибасу сказал:
– Мне императрица еще в мае писала: накажи поляков тем, что ничего у них не покупай. А они, оказывается, и продавать не собираются! Какой тут с ними союз может быть? Турки нам с помощью всей Европы вредят. Европа за греческую свободную тунику голосует на словах. А на деле они эту тунику готовы ей на голову задрать. Польша против нас выступит – никто в Европе палец ке согнет.
Впервые за эти годы Рибас услыхал из уст князя напоминание о Греческом проекте. Рибасов юношеский мираж о радуге свободной Эллады за эти годы успел потускнеть, но он оставался где-то на самом донышке памяти, заваленный ежедневными неотложными делами.
Внезапно Потемкин переменился к генерал-майору. Не звал в шатер, не давал поручений и через Базиля Попопова передал, что отсылает Рибаса к Очакову для наблюдений и рапортов в штаб.
– Конечно, у меня были упущения, – сетовал Рибас. – Но почему он меня отсылает? Какие могут быть жаркие дела на Днепровском лимане, если армии нацелены идти на Дунай?
– Под Очаковом турецкий флот, – напомнил Попов.
– Но Юзуф-паша скапливает на Дунае стотысячное войско и не поведет его берегом моря к Очакову, когда наши силы будут в Молдавии.
Попов отмалчивался. Рибас терялся в догадках. «Впрочем, – успокаивал он себя, – Очаковское направление не из худших. Турецкий флот может высадить там десант». Утром Потемкин вызвал генерал-майора к себе и неожиданно ласково, как это он умел, не приказал, а попросил поторопить Войновича с вооружением судов, непременно проверить батареи на Кинбурнской косе и ремонт очаковских бастионов. В сопровождении адъютанта Петра, двух курьеров и казаков генерал-майор с легким сердцем выехал к устью Буга, где сел в казачью лодку и скоро был под стенами Гассан-пашинского замка Очакова.
4. Повторить Чесму
1789
С командующим очаковским воинством генералом Гудовичем Рибас не имел короткого знакомства. Мельком видел его еще в 1774 году в Кучук-Кайнарджи, а потом, спустя десять лет в Херсоне, после эпидемии холеры, когда Гудович получил орден Александра Невского и отправился на покой – губернаторствовать на Тамбовщине и Рязанщине. А теперь Рибас расспрашивал казаков, чьи лодки числом до двадцати стояли у Очаковских стен: где найти генерала.
Гудович жил не в крепости, а в уцелевшем каменном доме с садом на форштадте. Рибас увидел грузного, с виду ленивого, барина в шлафроке. Барин сидел в кресле под кустом кизила и тяжело дышал, хотя день для июня был ветреным и нежарким. После знакомства заохал:
