Антонин Ладинский - Анна Ярославна
— Если бы ты видел, какая началась кутерьма, когда мы налетели на них, подобно ястребам. Только пух летел!
— А купцы?
— Разбежались кто куда. Мы их подгоняли остриями пик в ягодицы. Все выглядело очень забавно.
Королю едва исполнилось двадцать лет. Но Рауль тоже хохотал, как мальчишка. Потом вдруг стал серьезным и заметил со знанием дела:
— Напрасно только вы не прикончили их там, тогда все было бы шито и крыто. Места глухие… А теперь получился скандал на весь мир. Монахи не простят тебе подобное разорение. Товары могли принадлежать какому-нибудь папскому монастырю.
— Не подумал об этом, — скривил губы король.
— Вы их копьями в ягодицы! — не мог успокоиться граф и хлопал себя по ляжкам.
— Да, мы изрядно повеселились. А главное, теперь мои оруженосцы ходят в шелку.
На скамье, поставленной по другую сторону очага, сидели в ряд несколько рыцарей и оруженосцев, одетых действительно щеголевато. Очевидно, они и принимали участие в том грабеже, о котором Рауль и Анна узнали от возмущенного архиепископа Жерве. Анна тоже очень сокрушалась по этому поводу, в страхе, что папа может отлучить сына от церкви. Как оказалось, она была недалека от истины.
Молодой король и граф Рауль сидели друг против друга, как два приятеля, и Филипп, в знак любви к своему надменному вассалу, шутливо ударял его кулаком по колену, и оба смотрели друг на друга понимающими глазами, потому что, несмотря на разницу в летах, были одного поля ягоды — два беспощадных хищника, наделенных сильными челюстями, острыми зубами и неутолимым аппетитом.
Граф сообщил королю об опасениях его матери.
— Все обстоит хуже, чем она представляет себе, — сказал Филипп. — История с нападением на итальянцев еще полбеды. Нет, папа гневается на меня не за разбой, а за облечение епископов пастырской властью. Он считает, что только наследники Петра могут замещать епископские кафедры угодными им людьми. Но мне объяснили законники. Епископов выбирать должен не папа, а клир и утверждать — король!
— В чем еще обвиняет тебя папа?
— В том, что я торгую золотыми митрами. Но чем же прикажешь торговать французскому королю? Соленой рыбой?
Рауль рассмеялся, представив себе, как король продает на базаре щук и карпов.
— А правда ли, что скончался санский епископ? — вспомнил он сообщение случайно встреченного на дороге монаха.
— Да, старый скупердяй отправился в лучший мир.
— Богатый был прелат.
— Богатейший. Третьего дня забрал в его дворце имущество. Серебряные кубки, светильники. Заодно прихватил коней и все прочее.
— А денарии?
— Деньги я оставил для вдов и сирот, — сказал король, и в его глазах мелькнул веселый огонек.
Граф знал, что, по древнему обычаю, наследником французских епископов, если у них не оставалось близких родственников, являлся король, и позавидовал Филиппу.
Вероятно, немало он приволок серебра из Санса!
Так они дружески разговаривали о разных вещах. Но вошел оруженосец и молча посмотрел на короля, вероятно желая говорить с ним с глазу на глаз. По ему озабоченному лицу можно было предположить, что речь идет о чем-то очень важном. Рауль насторожился.
— Ну? — нетерпеливо спросил король.
— Согласен.
— За сколько?
Оруженосец осклабился и прикрыл рот рукой:
— За пятьдесят денариев.
— Уплати! И скажи девице, что ей будет от меня подарок.
Граф Рауль, догадавшийся, о чем шла речь, смотрел на короля неодобрительно.
— Ты недоволен? Разве сам не был молодым? — рассмеялся король.
— Я думал о другом. На что ты тратишь деньги?
— Когда я ехал в Санлис, понадобилось остановиться в грязной придорожной харчевне. Хотя пиво там не плохое.
— У каменного моста?
— У каменного моста. Дочка трактирщика — алмаз в навозе. Но приходится заплатить отцу.
— К чему эти траты? — не понимал граф излишней щедрости короля. — Разве не обязаны красотки любить своего молодого короля всем сердцем? Ты красивый юноша.
Но Филипп, должно быть, от матери унаследовал равнодушие к деньгам.
— Ничего, — сказал он, — поцелуи девчонки будут горячее.
При этих словах короля рыцари, сидевшие на скамье с видом людей, не привыкших утруждать себя мыслительной работой, заржали.
Филипп посмотрел на них и сказал:
— Идите на двор!
Сподвижники короля лениво поднялись и вышли один за другим, неуклюже нагибаясь в низенькой двери.
— Теперь поговорим о государственных делах, — вздохнул король.
Филипп ко многому относился со смехом и шуткой, с презрением к дворцовому окружению; он знал, что каждый из придворных был способен предать его при первом удобном случае. Король смеялся над человеческими слабостями и даже несчастьями, уверяя, что всех рано или поздно постигнет та же участь, от шелудивого пса до могущественного короля. Но когда речь заходила о делах королевства, он переставал шутить. Всем было известно, что, с тех пор как Вильгельм завоевал Англию, французскому королю стало не до шуток. Филипп склонился к графу Раулю, и они начали обсуждать положение во Фландрии…
IV
Весь день шел дождь… Но Жак де Монтегю провел время неплохо, валяясь на соломенной постели в помещении для оруженосцев, где большой очаг приятно согревал все члены и очищал затхлый и кислый воздух под бревенчатым потолком. В ногах у рыцаря сидел румяный Шарль, и они с удовольствием обсуждали будущие путешествия.
— Отсюда мы направимся в Шампань и Лотарингию, — мечтал вслух бакалавр.
— Не худо бы заглянуть по пути в Бургундию, — предложил оруженосец. — Мне рассказывали в Париже, что герцог Бургундский — щедрый сеньор и хорошо относится к тем, кто странствует по дорогам с добрыми намерениями.
— Ну что ж, ничто не мешает нам побывать и у него. Бургундские лозы славятся на всю Францию. А оттуда прямой путь в Майнц…
На этом географические познания бакалавра кончались. Дальше уже начинался сплошной туман, среди которого лежали неведомые земли и богатая золотом Руссия. Из случайно подслушанных разговоров паломников и монахов, читающих латинские книги, рыцарь знал, что на русских тучных пастбищах пасутся огромные табуны великолепных скакунов. Еще ему было доподлинно известно, что там живут красивые язычницы и кузнецы делают замечательные кольчуги. Одну такую, из крепких железных колечек, он видел на одном знакомом бароне, который заплатил за нее бешеные деньги. А на плечах у него красовался русский плащ, подбитый соболями. По-видимому, это великая страна. Оттуда доносились слухи о победах князей над каким-то ханом, страшным господином Беглого поля, и над племенами Гога и Магога, или орканами. Где-то там жили также страшные лютичи — великаны ростом и свирепые, как дикие вепри, — оказавшие чудовищное сопротивление императору Карлу. Вообще, по словам многих путешественников, лучше не предпринимать войн против Руссии, ибо это сулит верную гибель…
За Руссией и Орканией находился таинственный Константинополь, а еще дальше стоял на высокой горе Иерусалим. Земля бакалавру представлялась в виде огромной лепешки. Но что находилось в ее отдаленных краях, он совершенно не знал.
Побеседовав с Шарлем и выслушав его восторженные замечания о прелестях большеглазой птичницы, Монтегю спустился на двор, чтобы проведать своего исхудавшего коня. Его поставили вместе с графскими жеребцами, в меру упитанными и с любопытством смотревшими на незнакомого товарища черными выпуклыми глазами, в которых вдруг зажигался в темноте на мгновение дневной свет. Но костлявый одер не обращал на них никакого внимания и с большим усердием пережевывал ячмень, наполняя хрустом конюшню.
Холоп, обнаглевший на службе у богатого сеньора, дерзко заметил рыцарю:
— Плох твой конь. На таком не доедешь и до Санлиса.
Монтегю, привыкший в своей бедности ко всяким унижениям, но не утративший рыцарской спеси, закричал:
— На этом коне я сражался с королем Гарольдом. А ты, дуралей, знай свою скребницу!
Хотя у рыцаря не было правой руки, но он так грозно размахивал деревяшкой с железным крюком под самым носом у конюха, что тот предпочел замолчать и больше не задевал бакалавра.
На конюшне стоял приятный для всякого конного воина кисловатый запах навоза и аромат сухой соломы. Жак с удовольствием вдыхал этот воздух.
Его жеребца звали Буря, хотя он и не отличался большой борзостью. Жак почесал ему холку, и соскучившийся конь положил голову на плечо хозяину, шумно вздохнув. Но потом снова принялся за ячмень.
В соседнем стойле один скакун лягнул другого, и конюх орал:
— Это не лошади, а дьяволы!
От безделья Монтегю поднялся затем на замковую башню и смотрел с нее на соседние поля и рощи, закрытые мглистой завесой дождя. Всюду была вода и сырость. С полей прилетал холодный ветер. От такой слякоти хотелось поскорее спрятаться в теплое помещение, где истопники поддерживали неугасающий зимний огонь, и бакалавр вернулся в башню. Около очага оруженосцы с клятвами и ругательствами бросали кости, проигрывая друг другу последний денарий, или кожаный пояс, или нож, рукоятка которого сделана из ноги серны с черным копытцем, или почти новый шерстяной плащ, отнятый у какого-нибудь зажиточного горожанина в уличной драке. Монтегю стал с интересом наблюдать, как ложатся костяшки.
