Гор Видал - Вице-президент Бэрр
— Знаю, знаю. — Будь я неладен, если еще раз позволю Джефферсону пропитать мне заученную лекцию. — Я лишь подчеркиваю, что никакая конституция не будет действенна, если каждый штат будет думать, что у него есть право на отделение; и ведь в конце концов один или несколько штатов действительно отделятся, и тогда не останется Соединенных Штатов…
— И тем не менее мы все будем американцами… кузенами, если не братьями. — Старая песня.
— Без сомнения. Но вы спросили мое мнение о конституции. И мне пришлось сказать, что именно я считаю ее главной слабостью.
— А я считаю это ее главной силой.
— В таком случае вы, без сомнения, согласны с теми федералистами из Новой Англии, которые хотят отделения своих штатов от остальных.
Говоря неправду и вообще ступив на скользкую почву, Джефферсон оставался невозмутимым; в такие-то моменты он и был в лучшей своей форме. Он улыбнулся.
— Мне порой докладывают об этих джентльменах. — Он говорил мягко. — Мэдисон советует мне обратить на них внимание. Но если сенатор Пикеринг и еще кое-кто убедят народ своих штатов выйти из Союза, я первый протяну им руку дружбы.
— Но вы знаете, конечно, что люди Пикеринга не составят большинства…
— Я мало знаю о Новой Англии, но то, что мне известно, достойно восхищения. — Джефферсон был сама любезность. Я представил себе, как он выглядел в роли посла. — Дело тут в принципе. А я придерживаюсь принципа: каждый штат волен поступать, как он хочет.
— Ну, а Луизиана? Предположим, население Нового Орлеана проголосовало бы против союза с нами, а за союз с Францией или Испанией или за независимость?
Он не подготовился к такому повороту. Смутился.
— Я бы сказал, что поскольку тут речь идет о покупке территории и поскольку характер населения сильно отличается…
Снова вошел дворецкий (уж не было ли где-нибудь в столовой потайного звонка, не нажимал ли Джефферсон на кнопку, желая сменить прибор или тему разговора?) и налил нам обоим шампанского — оно последнее время стало популярным в Вашингтоне. Тема разговора сменилась.
— Вы находили еще одно слабое место в конституции, которое может сыграть роковую роль.
— Ну, не обязательно роковую. — Но я не собирался объяснять ему, что второе слабое место — чересчур большая власть, данная президенту. Напротив, я сделал вежливый ход. Я сказал то, что он хотел услышать. — Это власть судей.
Старое лицо просияло. Между нами воцарилось согласие. Мы стали друзьями. Он мог мне доверять. И выплеснулся наружу его страх перед судебной властью, особенно учитывая, что в Верховном суде сидит монократ Джон Маршалл.
— Вопрос предельно прост! Маршалл считает, что суды имеют право отменять постановления конгресса. Это нетерпимо. Бьет по нашей системе, бьет в самое сердце! А то, что судьи сохраняют должности пожизненно, клянусь небом, ведет к тирании!
Тут он со всей доступной ему откровенностью перешел к делу. Самюэль Чейз, член Верховного суда, блестящий ярый тори, беспрестанно произносил громовые речи против республиканцев и их «быдлодержавия». Он наслаждался, изводя журналиста Джеймса Каллендера, клеврета Джефферсона. И вот в начале того года палата представителей выдвинула против судьи Чейза обвинение в пристрастности, несправедливости, грубости… словом, во всех смертных грехах, кроме того, за что он действительно мог быть привлечен к ответственности согласно конституции, — за «государственные преступления и превышение власти». Теперь судья должен предстать перед сенатом, и я, как его председатель, должен буду его судить.
— Вам, полковник, выпал жребий провести процесс, который определит будущее нашей демократии.
— Я, конечно же, буду беспристрастен…
— Конечно. Но, надеюсь, вы с пристрастием будете отстаивать самый принцип, ибо дело не в судье Чейзе, а в необходимости подчинить судей законодательным органам. Надо создать прецедент, и судей можно будет смещать волей народа.
— Но конституция…
— По всей вероятности, в нее следует внести поправки. Сейчас надо установить приоритет законодательной власти над судебной.
— Чтобы в случае необходимости иметь возможность избавиться от верховного судьи.
В этом-то и было все дело.
— Все, конечно, зависит от поведения мистера Маршалла в будущем. — Мягкий голос баюкал. — Думаю, если мы сместим судью Чейза, мистер Маршалл поймет, что с нами шутки плохи, и, следовательно, изменит свое поведение. Я убедился, порой достаточно предостереженья.
Я доставил Джефферсону удовольствие думать, будто мне по душе его так называемый принцип. На самом деле я всегда предпочитал, чтобы правовые органы были независимы от двух других властей; и хотя пожизненная должность часто укрывает неспособных, у нее есть одно бесспорное достоинство — что единственно разумный суд в стране недосягаем для мести главы государства и гнева толпы.
В течение трех месяцев, пока готовился процесс, я видел Джефферсона чаще, чем за все предыдущие четыре года. Мы обедали вместе по крайней мере два раза в неделю. Мы часто встречались тайно. Он давал мне массу советов, как вести себя на процессе. Он немного боялся за Джона Рэндольфа из Роанока, который должен был выступать от обвинения…
— Бедный Рэндольф сам не свой… — Джефферсон был явно смущен. Рэндольф расстроился из-за неудачных земельных спекуляций и оттого не в лучшей форме.
— Позволю себе заметить, что и в своей лучшей форме он вряд ли был бы нам особенно полезен на этом процессе. — Меня всегда забавлял Рэндольф, странный, долговязый, развинченный человек неопределенного пола. Некоторые считали его переодетой женщиной. У него даже не пробивалась борода; кожа — жирная, в причудливых морщинах; разговаривая, он вечно двигал длинными красивыми пальцами, а голос у него был высокий и чистый, как у мальчика из хора. Прислонившись к колонне в зале сената, в охотничьем костюме, потягивая бренди, которое подносил ему раб, он говорил часами, завораживая всех своим сарказмом и остроумием, которому не знала равного история республики. Его выступления напоминали частные беседы его кузена Джефферсона, но, если Джефферсон тускло мерцал в узком кругу заумными открытиями и теориями, Джон Рэндольф ослеплял широкую публику, как фейерверк. Кстати, он очень гордился тем, что происходит якобы от индейской княжны Покахонтас.
Судью Чейза вызвали 2 января 1805 года в сенат, где я в точности воспроизвел обстановку Вестминстера во время суда над Уорреном Хастингсом[85]. Я считал, что декорация должна быть внушительной — ведь нам предстояло решать судьбы республики. Стены завесили темно-красной камкой, а справа и слева от меня в ряд, как судьи, сидели сенаторы. Я пристроил еще галерею для именитых гостей. Я даже приказал прочистить дымоходы в двух каминах, и впервые зал обогревался без дыма.
Перед самым появлением судьи Чейза я приказал убрать приготовленное для него кресло.
— Пусть сам поищет себе место, — очень четко сказал я распорядителю. Несколько сенаторов-федералистов ответили на мои слова неодобрительными выкриками.
Появился судья Чейз, высокий, властный, разгневанный. Он подписывал Декларацию независимости. Его назначил в Верховный суд сам Джордж Вашингтон. После Маршалла он был самый блестящий и самый придирчивый из всех судей в стране. Однажды он вынес знаменитое определение, где четко сформулировал тот самый принцип, который Джефферсон хотел отменить: «Существуют неписаные, неотъемлемые ограничения законодательной власти». И себя и определение это он принимал всерьез.
Судья Чейз огляделся. Затем спросил:
— Я должен стоять, сэр?
— Принесите обвиняемому стул, он не желает стоять.
Потом я сказал одному сенатору-федералисту, что в палате лордов обвиняемый всегда стоял перед судом на коленях. Мое пояснение встретили в штыки, как я и ожидал: федералисты теперь уже не сомневались, что я изо всех сил поддерживаю Джефферсона. Он и сам так думал.
Судья Чейз попросил дополнительного времени для подготовки дела. Я велел ему повторно явиться в сенат 4 февраля.
Джефферсон был в восторге.
— Они уже обороняются. Вы вели себя молодцом.
— Благодарю вас, сэр. — И я выразил желание, чтобы мой пасынок Дж. Б. Прево стал членом Верховного суда Нового Орлеана, чтобы мой шурин Джеймс Браун стал министром по делам территории Луизиана и чтобы генерал Джеймс Уилкинсон стал губернатором территории Луизиана.
— И это все? — Джефферсон пытался за иронией скрыть изумление. Он не привык к открытой торговле.
— Если бы вы могли назначить меня губернатором Орлеана вместо Клерборна, я был бы вполне счастлив. Но думаю, это невозможно.
Джефферсон посмотрел мне прямо в глаза, что с ним случалось весьма редко. Нас разделял новый вариант знаменитой копировальной машины.
