Владислав Глинка - Судьба дворцового гренадера
Шипение и клубы пара в тех местах, куда лилась вода…
Но что могли сделать две струи воды с огнем, который, видно, охватил всю внутренность деревянной фальшивой стены длиной восемь и высотой в пять сажен, заштукатуренную только с внешней стороны, из Фельдмаршальского зала?..
Иванов с подбежавшими от кранов пожарными приподняли упавшую дверь. Раскаленная, местами обуглившаяся внутренняя сторона ее жгла руки. Бесчувственного Стёпина оттащили к стене.
— Давай еще трубы! Раскатывай рукава! — кричал Шепетов.
А огонь уже показался на карнизе под хорами, как живой побежал по нему и вдруг от загоревшейся балюстрады перескочил на самую большую среднюю люстру, на которой уже плавились от жара восковые свечи и дымились обручи с подсвечниками, видно, деревянные под левкасом и позолотой. Лопнул и свернулся живописный портрет фельдмаршала Дибича рядом с рухнувшей дверью, открыв горящую крестовину подрамника и доски за ней.
Оставив ушибленного товарища, пожарные бросились исполнять команду Шепетова. Подхватив бесчувственного Стёпина со спины под мышки и пятясь, Иванов волоком втащил его в Министерский коридор, где с помощью подбежавшего лакея положил на ближнюю банкетку.
— Ничего, кажись, живой, — забормотал тот, очнувшись. — Эк она грохнула… Голову зашибла…
Из флигель-адъютантской выбежал Лужин. Он держал на руке шинель и шляпу, а под мышкой — журнал дежурств.
— Государю нарочного послать! — крикнул он, устремляясь в Фельдмаршальский зал, из которого в коридор валил дым.
«И мне надо к постам», — подумал Иванов и бросился следом.
Прикрывая голову руками, он в зале сразу взял вправо. Теперь вся стена до двери в Петровский пылала ярким пламенем. Четыре струи из брандспойтов заставляли огонь местами исчезнуть, но он все равно растекался все шире и выше. Дымилась дверь в Петровский, весь потолок застлало дымом. С хор падали обгорелые балясины перил. Средняя люстра догорала — на закоптелых цепочках качался проволочный остов. Кирасиры караула стояли вдоль стены у окон на большой двор, кашляли и жмурили глаза, которые ел дым. Когда Иванов догнал ротмистра в Светлом коридоре, тот приказал:
— Пошли в свою роту, чтобы полковнику доложили и все свободные шли мебель выносить из ближних залов.
— Думаете, не отстоят пожарные дворца? — спросил Иванов.
— Видел же? Горит, как свеча, несмотря на их поливку.
Иванов из Ротонды послал в роту дежурного и, оставшись один, подумал: «До смены добрый час. Надо через царицыну половину опять к пожару бежать. Ведь как в Петровский огонь прорвется, там вся ниша за портретом из дерева вязана. А за тем местом, совсем рядом, — конный портрет покойного государя… Вытащу из чулана лестницу да стану с кем-нибудь ближние портреты из рам вынимать…»
Он бежал рысцой по знакомым залам, освещенным отблеском огня из Фельдмаршальского, и думал: «Неужто всему огромному дворцу пропасть из-за одной фальшивой стенки, что возвели три года назад?.. Как пожарные офицеры пропустили, когда ее строили, что близко дымоходы остались, откуда в щели искры полетят и сухое дерево этак займется… Да нет, две роты с баком в четыре тысячи ведер остановят огонь, хоть, может, и не сряду…»
На площадке Комендантской лестницы закатывалась, вскрикивала, сидя на стуле, старая барыня, видно из фрейлин, только что услыхавших про пожар. Около нее суетились две горничные с флаконами и платками. Мимо них вниз бежали с узлами и баулами какие-то женщины. Им навстречу, расталкивая, поднимались пожарные с трубами и рукавами. У запертых дверей церкви четверо гренадеров из дежурных по парадным залам прислоняли к стене большую картину, в которой Иванов узнал «Петра со Славой».
— Пойдем, Александр Иванович, из Петровского серебряные торчары носить! — крикнул один из гренадеров.
Вытащили втроем стремянку из чулана, бегом отнесли в галерею, к новому, недавно поставленному красивому портрету царя Александра и побежали в Петровский. Тут над стеной, обращенной в Фельдмаршальский, уже горел потолок. Пламя будто текло к середине зала. Трон и торшеры выносили лакеи и гренадеры, среди которых Иванов увидел Етгорда и, ухватив за рукав, вывел в Гербовый.
— Там и без тебя справятся, идем в галерею. Ты человек бережный. Надо портреты вынимать, сюда сейчас пламя прорвется.
— А приказ на то есть? Не взыщут потом? — спросил Етгорд.
— Сейчас приказа ждать не приходится. Если что, я в ответе, — подтолкнул его в галерею Иванов. — Вынимай вот как: оттяни сбоку кнопку, рама отворится, будто шкапчик, а там завертыши… Понял? И ставь рядом к стенке… Вот тебе лестница для верхних, а я себе вторую принесу.
На пороге Предцерковной столкнулся с гренадерами, бежавшими из казармы, и задержал шестерых, которым приказал вынимать большие портреты, для чего приспособили вторую лестницу. Вынутые относили в конец галереи, к Предцерковной. Старшим тут назначил Крылова, а сам вернулся к Етгорду, стал принимать портреты, которые тот проворно снимал из верхних рядов.
— А не спутают потом, который кто? — спросил латыш.
— Разберут, если вынесем, а коль оставим, то сгорят и с именами. Давай, давай, Егорушка, не сомневайся…
Набежали еще гренадеры, которых поставил вынимать из рам портреты нижних рядов. За ними пришел полковник Качмарев.
— Кто велел галерею разбирать? — спросил он.
— Я, господин полковник, — отозвался Иванов. — В Петровской ротонда за портретом деревянная, как раз сюда прилегает, — он указал на угол галереи. — Вот-вот пламя пробьется.
И, подтверждая его слова, из-за балдахина над опустевшей рамой портрета царя Александра показались струйки дыма.
— Ну, хорошо, что распорядился, — похвалил Качмарев. — Я еще тебе людей подбавлю… А вы, братцы, лёгко портреты берите, глядите, чтоб не задеть, не царапнуть.
Полковник пошел было прочь, но Иванов догнал его:
— Егор Григорьевич! Как тушение идет? Неужто воды с чердака на заливку мало?
— Хватило бы с лихвой, да кранов всего четыре в суседстве — все равно, что плевками костер тушить, — отвечал Качмарев, моргая слезящимися глазами. — Слыхать, будто на чердаки уж огонь прошел, на стропила смоленые, что сто лет стоят. Где ж их залить, ежели корень пожара упущен?
— А я еще дежурных в собственных комнатах не сменил, — вспомнил Иванов.
— Ладно, я сейчас побываю. За счастье сочтут там стоять.
Качмарев кивнул и потрусил в сторону Предцерковной.
Подернутые дымом стены галереи стали похожи на пчелиные соты. Вся половина, в которой недавно красовались три всадника, чернела рядами опустевших рам. Уже вынуты портреты Кутузова и Константина, так же как окружавших их генералов. Етгорд с подручными передвинул лестницу к портрету Барклая. Иванов сделал то же, чтобы добраться до Веллингтона… Ох, как надо спешить! Дым валил все гуще, уже застлал бархатный балдахин, ест глаза, перехватывает дыхание.
Откуда-то вывернулся Павлухин и забормотал:
Мы портреты вынимаем;
От пожара их спасаем,
Но дозвольте вопросить,
Нам куда их выносить,
Чтоб бегущего сапог
Их стоптать никак не мог?..
— И не знаю, Савелий, — ответил унтер, представляя, какая суета сейчас на Комендантском. — Пробегись-ка до двери Аполлонова. Упреди тамошний пост, что сейчас понесем.
Он вновь взялся было за ступеньки лестницы перед Веллингтоном, когда из Предцерковной показался царь во главе толпы офицеров и солдат Преображенского полка.
«Наконец-то соседей кликнули», — подумал унтер, вытягиваясь перед императором.
— Вольно! Продолжать работу! Сейчас к вам вернусь! — крикнул Николай и прошел в Гербовый зал.
Иванов едва успел отереть платком потное лицо и особенно слезившийся правый глаз, когда царь снова показался в дверях и, остановясь около унтера, спросил:
— Куда носить собираетесь?
— Полагал, ваше императорское величество, чтобы толчеи на лестнице избечь, через Аполлонов зал в Эрмитажную галерею вынесть.
— Что ж, дело. Спасибо за догадку. Однако торопитесь. Я сейчас прикажу обе двери в Эрмитаж кирпичом закладывать и переход из Половины прусского короля разрушить. Но пока кирпич понесут, пока состав разводят… Возьми преображенцев моим именем сколько надо на помощь. Да только бережно, ребята, бережно…
Царь ушел, как всегда прямой, на вид спокойный, с театральным биноклем в руке, кажись, один из всех здесь не ускоривший шага, а Иванов кликнул два десятка преображенцев и снарядил первый «поход»— каждому дал по два портрета под каждую руку. Большие оставил на второй раз, когда увидит, куда ставить в Эрмитаже.
В Георгиевском было светло из окон, выходивших на флигель-адъютантскую и соседние с нею комнаты канцелярии министра двора, за которыми полыхало пламя. Навстречу бежал Павлухин.
