Петр Константинов - Синий аметист
Тогда мрак и одиночество показались ему ужасными.
— Дончев!.. — крикнул он изо всех сил.
Что-то обрушилось ему на голову, огненный взрыв оборвал рвавшийся из горла крик.
Уже прошло много времени с того момента, как Бруцев и Гетов залегли за сеновалом старых казарм. Ворота Ташкапу не открывались, со двора не доносилось никакого шума.
Прошло, может быть, около часу, когда вдруг из боковых ворот возле караульного помещения выехал конный офицер. За ним ехал на лошади стражник с зажженным факелом. Обернувшись к стражнику, офицер что-то сказал ему, тот бросил факел на землю, и оба понеслись галопом, словно убегали от собственной тени. На снегу остался лежать горящий факел. Его пламя понемногу гасло, и скоро в лужице растаявшего снега виднелась лишь черная головешка.
Ночь стала еще темнее. Даже снег не смягчал непроглядного мрака. Изредка с площади Орта-Мезар доносился топот копыт, потом он постепенно стихал. Над тюрьмой с другой стороны виднелось сияние, похожее на зарево пожара. Во дворе горел костер.
Бруцев нервничал.
— Что-то там происходит, — процедил он сквозь зубы и, сам не зная для чего, зарядил ружье, — нельзя больше ждать…
Гетов беспомощно посмотрел на него.
— Беги к дому Калчева, — сказал ему семинарист. — и позови кого можно на помощь… Я останусь здесь, что-нибудь придумаю… Ждать нет смысла…
Гетов осторожно выглянул за угол, потом быстро пошел вниз.
Бруцев подождал еще немного, затем вылез из сарая и приблизился к железным воротам тюрьмы. Ржавый металл уходил высоко вверх — холодный и непроницаемый. Кирилл поглядел на каменную кладку. Массивные камни, обросшие мхом, образовывали отвесную стену. Кое-где виднелись скобы железной арматуры. Это вдохнуло в него слабую надежду.
«Поднимусь по стене и перелезу через крышу…» — решил он неожиданно для самого себя. Он повесил ружье на шею, привязал его ремень к одежде.
Хватаясь за выступы стены, всем телом прижимаясь к ней, Бруцев начал медленно взбираться вверх.
Сколько времени продолжался этот мучительный подъем по вертикальной стене, он не смог бы сказать. Он утратил всякое представление о происходящем. Чувствовал лишь боль в исцарапанных до крови руках, острый холод, сковывавший движения израненных пальцев. Время от времени он прижимал лицо к ледяной стене, чтобы хоть немного перевести дух.
Когда уже миновал окна второго этажа и почувствовал, что дыхание сперло от усталости, он посмотрел вверх. Высоко над головой виднелась крыша — мрачная и недоступная. Ему не хотелось больше ни о чем думать. Чувствовал, что силы его на исходе. Кирилл на миг прижался щекой к стене.
«Еще немного… совсем немножко…» — повторял он про себя как заклинание. Надо было во что бы то ни стало преодолеть эту предательскую слабость, размягчающую мускулы, готовую в любой момент сбросить его тело вниз.
Выступ балки появился совсем близко у него над головой. Бруцев стиснул зубы, напрягся из последних сил и ухватился за него.
— А-а-а… — простонал он, клуб пара вырвался у него изо рта. Он подтянулся, медленно влез на крышу и лег на снег, хватая ртом холодную массу, тающую на губах и возвращающую его к жизни.
Когда он пришел в себя, то пополз дальше по крыше. Его глазам открылся тюремный двор. Посредине двора горел большой костер. Вокруг него сидели башибузуки. Один из них раздавал остальным какую-то одежду из лежащей рядом кучи.
Бруцев оглядел галерею. Она была темной и пустой. Двери камер были распахнуты. Он приблизился к краю крыши и увидел, что отсюда легко спуститься на верхнюю галерею. Ухватившись за железную скобу, спрыгнул на площадку. Посмотрел во двор: и костер, и сидящие около него люди показались ему сейчас зловещими.
Он вошел в одну из камер. Она была пуста. На полу валялась солома из тюфяка. Вошел во вторую, третью, четвертую. Потом спустился по лестнице на нижний этаж. И здесь двери камер были открыты. Сомнений не было: заключенных вывели из тюрьмы.
Неожиданно в конце галереи он увидел турка с факелом, заглядывавшего в камеры. Бруцев притаился в тени двери. Турок вошел в одну из камер. Бруцев одним прыжком очутился возле нее. Турок железным ломом разбивал какой-то ящик. Он стоял спиной к двери и был мал ростом.
Семинарист проскользнул в камеру, бесшумно закрыл за собой дверь, потом бросился на турка, повалил его на пол. Факел отлетел в сторону.
Турок попытался сопротивляться, но, увидев, что это безнадежно, затих. Бруцев придавил его коленями к полу, в то же время руками сжимал ему шею, не давая шевельнуться. В свете факела лицо турка было страшно.
— Где заключенные? — спросил Бруцев, немного ослабив хватку. Вытаращенные глаза турка прикрылись, он прохрипел:
— Их вывели…
— Когда?
— Час назад…
— А где они сейчас?
— Не знаю, — мигнул турок, — их повезли к старой скотобойне… Вышли из задних ворот…
Значит, их вывели через другие ворота. Бруцев их упустил. Он смотрел на турка, сжимая его горло. Турок хрипел, лицо его стало лиловым.
— На убой повезли, а? — процедил Бруцев сквозь зубы.
Турок задыхался. Глаза его стекленели все больше.
— Откуда ты родом? — спросил Бруцев и немного разжал руки.
— Из Устина… — просипел турок. В глазах его читались мольба и надежда.
— Ага-a… — протянул Бруцев.
Он чувствовал под собой беспомощное тело турка. А в голову ударяла кровь, воскрешая в памяти липкую грязь подвала, в котором он задушил Христакиева. Продолжая одной рукой сжимать горло турка, другой он выхватил из-за пояса кинжал и одним махом перерезал ему глотку.
Потом поднялся с пола. От факела загорелась солома, и в камере было светло, как день. С минуту он смотрел, как струится, тут же свертываясь, кровь убитого, затем повернулся и вышел. Ружье болталось у него за спиной.
Возле костра никем не обеспокоенные башибузуки продолжали свое занятие.
Бруцев огляделся. Он видел все, как в тумане. В коридоре воткнутый в кольцо на стене догорал факел. Кирилл толкнул дверь перед собой и остолбенел. «Оружейный склад! — пронеслось в мозгу. — Оставили все в целости». Перед ним стояли ящики с гранатами, вдоль стен выстроились ружья.
Наклонившись, Бруцев взял четыре гранаты. Вышел в коридор. Тени людей в свете костра казались ему призраками. Оставив две гранаты на полу, он поднес две другие к факелу и поджег их фитили. Подождав, когда белый огонек приблизится к металлу, изо всех сил швырнул их одну за другой в сторону костра.
Никто из турок не успел даже оглянуться. Взрыв потряс все вокруг. Казалось, обрушилось здание тюрьмы. Кто-то выстрелил раз, другой.
Бруцев уже снова был возле факела. Зажег фитили других двух гранат. Подождал немного и опять бросил их в сторону костра и разбросанных вокруг него бесформенных предметов. Раздался новый взрыв, яркий свет ударил ему в лицо.
Затем наступила тишина. Семинарист вернулся в оружейный склад, выбрал себе одно из ружей и закинул ремень через плечо. Сняв свое, бросил его на пол. Взял себе две гранаты.
Вышел во двор. Тюрьма была мертва. На галереях в двух местах горели факелы. Потухший от взрывов костер сейчас запылал с новой силой. Пахло гарью.
С тяжелой головой, пошатываясь, Бруцев добрался до ворот. Вытащил железный засов, широко распахнул обе створки ворот.
Костер ярко пылал, в его свете холодные камни стены казались оранжево-красными, раскаленными. Бруцев наклонился, поднял с земли оставленные им две гранаты, повернулся к выходу. На стенах домов напротив выросла его тень — огромная, грозная. Но он ее не видел. Он вышел из ворот и утонул во мраке, царившем в городе.
22
Утро нового года наступило в Пловдиве вместе с первыми орудийными залпами артиллерийского поединка, вновь начатого двумя армиями под Пазарджиком.
Город на холмах был пуст, улицы безлюдны. Дома казались внушительными и мрачными. Они словно притихли, прислушиваясь к далекому грохоту орудий.
Последние дни года были самыми тревожными, но и самыми счастливыми в жизни Софии Аргиряди.
Единственное письмо, полученное ею от отца из Константинополя, заглушило в какой-то степени тревогу о нем, превратив ее в тупую боль, которую она бессознательно подавляла мыслями о Борисе.
Если раньше она жила в замкнутом мирке, полном условностей и предрассудков, то теперь перед ней открылся совсем иной, широкий мир. И она на глазах перерождалась от соприкосновения с этим новым для нее миром.
Елени заметила эти перемены в девушке, они ее тревожили. По ее мнению, сильный и уравновешенный характер был одним из самых лучших качеств Софии.
В новогоднюю ночь они впервые остались за столом вдвоем. Молитва, легкий запах ладана, засахаренная пшеница — все это не могло вернуть девушке ощущений прежних лет. Она отвечала на вопросы тетки рассеянно и односложно. Отказалась пойти в церковь к вечерне. Они остались сидеть у камина.
