Илья Сельвинский - О, юность моя!
— Ну?
— Так вот, надо выяснить.
— Хорошо. Постараюсь. Хотя, откровенно говоря, не знаю как.
5
Когда Елисей снова пришел в «Дюльбер», по обеим сторонам парадной лестницы стояли юнкера. Подняться во второй этаж можно было беспрепятственно: часовые охраняли только оба коридора первого.
«Так, — подумал Леська. — Атаман здесь».
Атаман Войска Донского сидел у постели Карсавиной, окруженный всеми Дуванами. Елисей ожидал встретить лихого казачину с чубом на ухе, а увидел мужчину средних лет, профессорской наружности. Вытянув одну ногу вперед и несколько поджав под себя другую, он сидел, опираясь на эфес шашки, в классической позе всех генералов, позирующих перед фотографом. Сейчас фотографа не было, но генерал все же позировал, хотя бы уж потому, что на него глядела Алла Ярославна.
— Что же дальше, Африкан Петрович? — вопрошал Дуван-Торцов. — Как, по вашему мнению, будут развиваться события?
— Как? Антанта предложила нам и Совдепии прекратить военные действия. Совсем недавно мы получили ультиматум от верховного комиссара Великобритании адмирала де Робека.
— И вы согласились?
— Барон не возражает, но с тем условием, чтобы нам оставили Крым.
— Неужели это устроит белое командование? — спросила Карсавина.
— Разумеется, нет. По нам нужно выиграть время. Собраться с силами. Именно того же добивается и Антанта.
— И вы думаете, красные на это пойдут?
Богаевский вздохнул.
— Боюсь, что нет. Ведь Ленин оттого пошел на мировую с Польшей, чтобы перебросить силы с запада на юг.
— Как же вы думаете из Крыма ударить на красных? Ведь не с перешейка же, правда? — спросил Леська дрожащим голосом.
— А вот это военная тайна, — ответил, улыбаясь, Богаевский и тут же сам перешел в атаку: —А почему такой богатырь не в армии? Впрочем, мы в Крыму еще не объявили мобилизации. Но вы можете записаться добровольно. Я устрою вас в казачье юнкерское училище, и перед вами откроется карьера. Мы добровольцев очень ценим. Особенно тех, кто записывается сейчас.
Леська смутился...
— Хорошо. Мы подумаем, — ответила за него Карсавина.
— Почему «мы»?
— Потому что Елисей — мой племянник. Леся! По-дай-ка мне пузырек с атропином.
— Вам плохо?
— Не плохо, но как-то неуютно.
— Мадам! — с необычайной галантностью произнес атаман. — Если вам понадобится врачебная помощь, мой военно-медицинский пункт к вашим услугам. Он помещается в левом крыле первого этажа — рукой достать.
— Вот это замечательно! — воскликнула Вера Семеновна. — Вот за это вам великая благодарность! Вы не представляете, как в Евпатории трудно с медициной.
Прощаясь, атаман поцеловал Карсавиной руку и сказал:
— Вы удивительно похожи на мою жену! Просто удивительно!
У Карсавиной появилась новая сестра — Нина Павловна, присланная атаманом. Сам Африкан Петрович навещал Аллу Ярославну довольно часто, и когда после сессии из Евпатории вернулся Абамелек-Лазарев, он не мог не обратить на это внимания.
— О чем же с тобой говорил этот представитель казацкого рыцарства?
— Так. Ни о чем.
— Ну как это «ни о чем»? Что-нибудь же изрек?
— Сказал, что я очень похожа на его жену.
— На жену? Так-таки и сказал?
— Да.
— Ах, мерзавец! Как он смел! Да я на порог его не пущу!
— А что в этом такого?
— Как «что»? Если б он сказал, что ты похожа на его сестру... А то на жену! Этим он уже входит с тобой в какие-то интимные отношения...
— Ну, что ты, Артемий? Леся! Дайте мне, пожалуйста, градусник.
— Почему Леся? Разве я не могу?
— Можешь. Но ты будешь долго искать, а он уже все тут знает.
— Ах, «уже знает»! И часто ты просишь его об этих пустяках?
— Часто. Он бывает здесь почти ежедневно.
— Но ведь у тебя есть Нина Павловна!
— Она у меня совсем недавно.
Абамелек-Лазарев воззрился на Леську и произнес лекторским топом:
— Однажды за какие-то грехи Зевс покарал Геркулеса: он повелел ему стать рабом лидийской царицы Омфалы и выполнять женскую работу.
— Ну, работа у Леси не всегда женская. Иногда он носит меня на руках.
— Как это понять?
— В самом буквальном смысле.
Артемий Карпович вышел на балкон.
— Зачем вы его дразните?
— Ничего. Пусть привыкает. Уж очень ревнив.
Елисей решил больше не ходить к Алле Ярославне. У нее сестра, приехал муж, она уже не одинока, не беспомощна. Конечно, было бы полезно бывать в обществе атамана, но Африкан Петрович едва ли станет часто навещать Карсавину при супруге.
На всякий случай Елисей пошел на мельницу и вызвал Еремушкина.
Мастер с запыленными волосами поднялся на второй этаж. Елисей стал ждать в небольшом помещении, где кости перемалывались в костяную муку — фосфат. Из большого чана где-то под потолком мослаки, цевки, ребра, бабки проскакивали на кожаный пасс, который досталвлял их в барабан, откуда они высыпались уже в мешок в виде муки. Леська равнодушно наблюдал за этим движением и думал о словах Богаевского. И вдруг из чана выпрыгнул человеческий череп и медленно поехал вниз вслед за мослаками. Был он очень величав и философичен. Судя по его коричневому тону, он принадлежал какому-нибудь скифу или гунну.
Мастер дотронулся до Леськиного плеча:
— Вас требуют наверх.
— Смотрите, — сказал Леська. — Человеческий череп !
— Ну и что? — ухмыльнулся мастер. — Перемелется — мука будет.
Леська побрел на второй этаж. Еремушкин и Шулькин стояли у раскрытого окна и напряженно вглядывались в даль.
— Посмотри в окно, — сказал Леське Еремушкин.
Елисей взглянул и увидел вдали белый лагерь, белый,
точно стая лебедей.
— Казаки... Донцы и Зюнгарский калмыцкий полк. Можешь нам что-нибудь про них рассказать? — спросил Шулькин.
— Про них не могу, а вообще...
Елисей доложил об ультиматуме де Робека и о комментариях Богаевского.
— О-о! Вот это находка! — тихо и значительно сказал Еремушкин. — Конечно, в Москве догадаются и без нас, но у тебя факты, Бредихин. Молодец!
Лето было в разгаре.
Леська изнемогал в своем студенческом костюме, а купить что-нибудь более легкое не мог. Но у деда в сарае лежал парус № 7, шедший на кливера рыбацких лодок. Это был самый тонкий номер паруса. Елисей бросил его в море, вычистил песком и высушил на солнце.
Парус побелел. Тогда Леська отнес его к портному, и тот сшил ему штаны и рубаху с обрезанными по локти рукавами. Рубаха заправлялась в брюки и торчала на плечах, как рыцарские латы. При студенческой фуражке костюм имел почти приличный вид.
К Алле Ярославне Леська по-прежнему не ходил, но не мог же он не бывать в «Дюльбере». К тому же стало известно, что приехал Тугендхольд.
Когда Елисей посетил Якова Александровича, искусствовед сидел на полу во фланелевой жилетке и раскладывал вокруг себя цветные репродукции. Одна из них бросилась Елисею в глаза: совершенно голый, очень смуглый мужчина, похожий на дьявола, впился поцелуем в уста обнаженной женщины. Тело ее поразило Леську: оно было таким нежно-розовым, таким воздушным, какого, наверное, в жизни никогда не бывает, но от этого казалось еще более женским, невыносимо женским...
— Что это? — спросил Леська.
— Буше. «Геркулес и Омфала».
У Елисея замерло дыхание, но он не без юмора подумал: «Хорошенькая «женская работа» у Геркулеса».
Дома его ожидала радость: приехал Шокарев. Правда, пришел он не к нему, а к Леониду, и они о чем-то шептались, но в конце-то концов Володя принадлежал Леське.
— О чем ты шептался с моим братом?
— А ты не догадываешься?
— Догадываюсь. Но зачем тебе это нужно?
— Демобилизоваться хочу.
— Но ведь Деникин взял Тулу, а генерал Мамонтов...
— Не издевайся, Леся. Мало ли какие ошибки мы делаем в жизни!
— Да, но твою ошибку трудно будет оправдать, даже если ты уйдешь из армии. Евпаторийцы знают все: кто с кем живет, у кого сколько денег в банке, и, конечно, им известно, что подпоручик Шокарев служит в Осваге, хоть он и не носит военной формы.
— Что же мне делать? Уходить с белыми?
— А ты уверен, что они уйдут?
— Теперь уже уверен.
— А я был уверен в этом с самого начала.
— И все-таки я советую тебе также обратиться к брату. Пока суд да дело, Врангель объявит мобилизацию, и тебя забреют.
— Резать я себя не дам, а к барону в солдаты не пойду.
— Как же ты избежишь этого?
— Спрячусь.
— Где?
— У Шокаревых.
Володя засмеялся.
— Ну и хитер же ты, Леська! Я просто восхищаюсь тобой. Недаром я решил взять тебя в управляющие.
— Ах, так! Значит, ты все же уверен, что белые вернутся?
— А кто их знает? Все может быть.
И тем не менее Шокарев сутки пролежал в «амбулатории» Леонида, а потом целую неделю ходил на перевязки.
