Виталий Амутных - Русалия
— Летит птица крылата, без глаз, без крыл, сама свистит, сама и бьет, — выдал соперникам не слишком складную, видно, только что сочиненную загадку гигант, правильный ответ на которую должен был обеспечить тому, кто не замешкает с ответом, право первому повести шалыгу.
— Стрела! — совершенно единовременно, точно сговорившись, откликнулись хлопцы.
Вуефаст поскреб гигантской пятерней рыжеватую щеку, — он, видимо, полагал, что хитрость его вопроса неодолима, — и приобняв за плечи двух своих товарищей, развернул их и отвел на несколько сажень в сторону для изобретения нового каверзного вопроса.
Новый вопрос был таков (на этот раз говорил Чистосвет; он хоть и был вдвое младше Вуефаста, но отличался куда большей сметливостью):
— Один говорит — «длинна». Другой — «коротка». И никак один другому не верит, а только сам по себе мерит.
— Река! — выпалил Русай, и тут же принялся смущенно озираться по сторонам, чувствуя, что сморозил что-то не то.
— Нет. Какая еще река!
— Это… — Святослав зачем-то прищурил один глаз. — Ну это, житье. Жизнь, то есть.
— Так оно и есть, — признали судьи и отдали новенькую золотистую вовсе целомудренную шалыгу Святославу.
Со своим трофеем тот вернулся к своему отряду, бросил его наземь, а когда мановение руки судителя ознаменовало начало поединка, Святослав, легонько пиная шалыгу, неспешно повел ее вперед. Стена из сотни молодых богатырей (молодец к молодцу) верно следовала за ним. Совместными стараниями им нужно было загнать плетеный колобок в город противника. Но с той же целью навстречу им выдвинулся строй ребят ничуть не уступавших в дородстве Святославовым. Отряды медленно сходились стена на стену. Князь все осторожнее подгонял шалыгу, легонько подталкивая ее внутренней лодыжкой, ведь от сильного удара она могла бы улететь в стан неприятеля. Расстояние между отрядами все сокращалось, пока наконец они не приблизились друг к другу вплотную. Вот тут-то и началась сшибка.
Распихивая налетавших на него игроков соперничающего отряда Святослав упрямо прорывался к заветной черте, и соратники по игре ему немало в том пособляли. Нельзя было отпускать зуботычины, бить носком сапога (чтобы случаем ногу кому не перебить), но почитай все остальные способы останавливающие рьяность соперника при помощи природной силы, дозволялись. Может быть, как раз борьба и была наиважнейшей частью этой игры. И сила мышц в ней предоставляла очевидные преимущества. Однако кто же не знает, что помимо дородства тела (без которого может обходиться только дармоед) во всяком бою подчас решающей становится не столько телесная сила, сколько отвага. И Святославу, как светлейшему князю русскому, как же было не знать, что каждое мгновение своей жизни он обязан в равной мере и по телесному совершенству, и по доблести души, и по настроению ума представлять самый высокий пример долга.
Нужно было бесперечь отражать наскоки то и дело прорывавшихся к нему супротивников, и вместе с тем двигаться вперед, двигаться, удерживая внимание на изменнической шалыге. Удары плеч, локтей, крутых бритых голов посыпались на князя — повалила сила сильная, но он не то, чтобы только собирался победить, — помыслом он уже находился по ту сторону границы вражьего города, и обстоятельства требовали от него всего лишь волевого порыва, способного соединить две временных точки. Время оказалось и вязким, и упругим, но все же преодолимым…
Подобные состязания дружинников всегда собирали немалое число ротозеев, все больше из числа молодых селянских отпрысков, да порой и самих пахарей ближайших поселений, именно в час забав с шалыгой княжеских воев вдруг оставлявших свои всечасные хлопоты и откуда ни возьмись появлявшихся там и сям по склонам холмов. Прибегали и мастеровые из города, приползали из находящихся неподалеку зловонных оврагов кожемяки. Все они учтиво располагались на значительном удалении от воев, предающихся воинственным развлечениям, но вместе с тем так, чтобы все было хорошо видать.
— Ратиша, смотри справа! Ярилку держи! Справа же! Эй! Справа! Добрыня! Добрыня, сюда давай! Лешак тебя возьми! Ярилка, ай, молодчага! Назад шалыгу давай! Ко мне бей! Эу! Святошу заслоняй! Заслоняй, а не жопой виляй! Эй, Путята, ух, а-а, живо, ну же, о-у, уй-йа-а!..
* * *На гигантском земляном блюде долины, по желто-зеленому травяному обводу с прыгающими на нем и гикающими, рявкающими, гаркающими остатками дружины, не допущенными на этот раз к шалыге, судителями и малышатами, по взрытой земле носилось две сотни ярых молодых мужчин, падая, вскакивая, вновь и вновь набрасываясь друг на друга под накатывающие при каждой оказии волны восторженного гама ближних зевак, под вторящее им продолжительное эхо, прилетающее от оживающих холмов. Неистовая орда игроков сбивалась все плотнее и не раз уже претворялась в кучу малу, потрепанных участников которой судьям отнюдь не с первого приказания удавалось возвратить в вертикальное положение. Вот и опять образовалась веляя кипучая свалка, с разных сторон которой бегало трое взбулгаченных игроков, не находя подходящего места, где можно было бы встрять в тот навал, сотрясаемый протекающим внутри его сражением. Как вдруг из груды разгоряченных тел вылетела рваная шалыга, один из крайних игроков, оказавшийся рядом с местом ее приземления, сорвался с места, кинулся было. Но тут на него точно с неба свалился Святослав, ударом плеча швырнул наземь и неудержимо погнал свою добычу к городу противника. Вот плетеный мяч пересек заветную черту… Ревом восставшего из земли Ния ответила этому происшествию вся осенняя окружность.
Поскольку подобные события были делом достаточно обыкновенным, ликование победивших и сетования проигравших не длились долго. Правда, наиболее задористые все предлагали вернуться к игре…
— Ладно, будет увеселяться! — разнесся над игрищем сильный, точно распрямляющийся в полете, голос Святослава. — Окунемся — и делу конец.
Кто-то еще в дотлевающем запале гонял по вспаханной сапогами земле остатки разодранной шалыги, в то время, как там и здесь разгоряченные тела, изукрашенные свежими ссадинами и синяками, источавшие легкий парок, прикрывались рубахами; молодые ратники сбрасывали в возы учебные орудия и прочую громоздкую утварь военного хозяйства, которую не стоило вверять попечительству осенних дождей. Те, кто уже управились со своими обязанностями соединялись по несколько человек и двигались в направлении небесно-стальных вод, будто затаившихся в испуге, в предощущении неминуче надвигавшегося светопреставления.
И через короткое время подозрения тихого затона, образованного впадающей в Днепр Почайной оправдались вполне: сотни молодых тел, неистовыми криками преодолевая неприветливость встречающей их ледяной воды, вдруг разнесли вдребезги самовластие осенней оцепенелости.
Святослав также подошел к уже бурлящему берегу, бросил на жухлый кустик одолень-травы[354] рубаху. Не садясь, стоя (задирая поочередно то одну, то другую ногу), расстегнул пряжки на весьма потертых красных сапогах, подложенных холстиною. (Эти сапоги он велел густо подбить гвоздями с золотыми шляпками после того, как мать однажды попыталась укорить его в том, что он никак не хочет проявлять естественной любви к драгоценному металлу, которая, по ее мнению, одна только способна побуждать княжескую волю к поступку; тогда несговорчивый сын ответствовал, что непременно найдет злату применение). Скинул с себя красные же суконные порты, короткие, до колена, и потянулся, расправляя вздувшиеся от трудов мышцы, готовясь к ледяным объятиям растревоженной реки. Его спина была ровной и широкой, грудь выдавалась вперед четко обозначенными мышцами, мускулистые плечи имели великолепный размах, крепкие руки с широченными запястьями заканчивались длинными сильными пальцами крупных кистей, а снизу подобранного сейчас от холода и потому напряженного живота, украшенного рисунком отчетливых квадратов, был подвешен предмет, способный вызывать естественную зависть; прямые ноги и выпуклые квадратные ягодицы отнюдь не были чрезмерно толсты от мяса, но, подобранные в крепкие узлы мышц, убеждали, что их хозяин не только силен, но и вынослив. Однако уже само выражение лица, движение живых блестящих глаз цвета осеннего неба, может быть, казавшихся несколько сумрачными из-за нависающих над ними тяжелых надбровий, свидетельствовали о том, что этот сын Рода, хоть и представляет собой характерный образчик русского человека, все же является представителем породы лучших, тех, что не только способны пользоваться щедрыми дарами, отпущенными им природой, но и создавать, совершенствовать свое тело, а вместе с тем, познавая себя и мир, наполнять взгляд сиянием Свентовита.
У блаженного Владетеля вселенной —
У Перунова любимого друга, —
У того, кто товарищ и отец мне,
Я прошу в дар немеркнущую мудрость.
Озари, Свентовит, святую землю,
Прогони злое зло на край вселенной,
Будь защитой скоту и человеку,
Дай им пищу, а мне пожалуй счастье…
Набрав полные легкие трепещущего холожавого воздуха с невольным криком, в котором силу и восторг, волю и здоровье объединял молодой избыток жизни, Святослав бросился в режущие стальные брызги, с радостью растворяясь в единодушном ликовании своих товарищей. В теплые дни, возможно, омывать в реке пот, пыль и самою усталость после упражнений с оружием было куда приятнее (каждый воин в летнюю пору еще и обязан был по нескольку раз переплыть туда-обратно реку), однако могла ли вода травня или червня дарить столь яростные восторги, как сейчас, в рюене, или при купании в проруби посередине студня[355]. И как при игре в шалыгу молодые витязи и матерые вояки здесь также собирали известное число наблюдателей. На этот раз то были селянские и городские девки, «случайно» забредшие к опушкам окрестных гаев, в поисках… ядреных орехов.
