Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон
Фараон говорил медленно, словно берег свои силы, что было не удивительно в его девяносто лет. На лице его было золото, и в крови его было золото. А в глазах горел огонь: это жар сердца изливался через них.
— А когда я подошел к стенам Кодшу, я не увидел Метеллу-азиата. Войско его скрылось, точно мышь при виде тигра. И я приказал разбить лагерь и расставить вокруг боевые колесницы. Но вот откуда ни возьмись кинулись на нас азиаты, и смяли они мой лагерь. И я оказался один против врага… Это правда.
— Знаю, — сказал Мернептах.
— Ты ничего не знаешь, — проговорил фараон, по-прежнему глядя прямо перед собою и словно в воздухе читая тайные письмена. — Ты не знаешь всего, но тебе даны уши, чтобы ты слышал то, что услышишь… Да будет тебе известно, что в тот день я бился, как лев. И одним глазом смотрел на юг. Я смотрел на юг, и не видел пыли, и не видел войска моего. А вокруг были враги. Напротив, на том берегу Оронте, стоял сам Метелла и с ним войско — восемь тысяч пращников, тяжело вооруженных, и лучников тоже. Метелла стоял на том берегу и ждал моей смерти.
Принц поднял руку, желая показать, что крайне неприятно слышать о смерти истинного льва, если даже речь идет о прошлом.
— Ты слушай, слушай, — строго сказал фараон. — Ты узнаешь истинную правду о битве, которая удивила мир, живущий под солнцем. И нет человека в мире, который не знал бы о той победе, и не было бы победы без меня.
Принц наклонился и поцеловал руку фараона, сухую, как пальмовая кора.
— Но, сын мой, если бы кто-нибудь из моих военачальников одержал именно такую победу, какую одержал я, я приказал бы казнить его без промедления. Слышишь?
— Слышу, — ответил принц.
— Понимаешь меня?
— Нет, — сказал принц.
Фараон почему-то глотнул воздуха. Как рыба на песчаном берегу. Он сказал:
— Дело в том — и ты запомни это, — что я проиграл битву при Кодшу. Я едва унес ноги. И слезы бессилия стояли у меня в горле. И сухие были глаза. Я до сих пор не уразумею: почему Метелла не убил меня? Почему не преследовал и не связал меня как пленника? Я не был в Кодшу. Не взял его. Потому что не смог. Видел его только вблизи, как вижу тебя. Когда я унес ноги с поля боя, когда увидел над собою штандарты отряда Ра и Метелла предложил мир, я сказал себе: это Амон-Ра дарует мне жизнь и отвращает от меня позор!
Мернептах стоял, скрестив руки, и глядел себе на кончики сандалий. Его смущала эта откровенность отца, и он не знал, как ему поступить.
— А когда я вернулся к нашей благодетельнице Хапи, — продолжал фараон, — и умыл лицо ее божественной водой, трубы играли победу, а писцы и ваятели уже прославляли меня на все лады. И семеры лизали мне руки, как псы. Битва при Кодшу была возвещена всему миру, я был вознесен выше небес. И я стоял рядом с солнцем, которое на небе, и братом моим был Амон-Ра. Жрецы не жалели в храмах благовоний, которые из Пунта и Офира. На храмах высекались победные надписи — от пола до потолка. А та, кто знал правду, были сосланы на рудники в Нубию, и они подохли, как голодные шакалы. И живописцы. И писцы… Вот как все было…
Фараон передохнул. Он посмотрел в решетчатое окно и заторопился:
— Зачем я все это говорю тебе, принц Мернептах?
Тон был особенно сухой. Официальный.
— Не знаю, — глухо сказал сын.
— Чтобы остерегался лгунов и вертящих хвостами добрых собак, — сказал фараон. — Они могут погубить наш великий дом и запросто отдадут страну врагам нашим. Ты слышишь меня?
— Да, — ответил принц.
Фараон прикрыл глаза и тихо сказал:
— Иди.
И указал плетью на дверь.
Мернептах вышел из зала, и нубийцы прикрыли за ним двери, тяжелые, точно каменные плиты. Джау нетерпеливо бросился к нему.
— Что случилось? — спросил он. — И отчего ты так задумчив?
Принц отвел его в сторону, к большому окну, из которого был виден весь двор и Дельта была как на ладони. Солнце вставало за просторами азиатскими, и поднимался пар над рекой.
— Джау, — сказал принц, — он был слишком откровенным.
— Так.
— Он сказал, что битву при Кодшу проиграл…
— Так.
— … а не выиграл.
— Скорей! — крикнул Джау и побежал в зал, увлекая за собой принца.
А когда они добежали… Когда они приблизились к трону, благой бог лежал, запрокинув голову и опустив руки, из которых выпали знаки царственной власти. Золото, золото покрывало лицо фараона, и он уже был подобен мумиям, которые в пирамидах.
— Вознеслась душа, — проговорил жрец.
Принц стоял в полной растерянности. И он услышал как сквозь стену слова Джау, обращенные к новому фараону:
— Твое величество, свершилось предначертанное. И это должно было быть именно так, ибо откровенность его была чрезвычайной. Так может говорить благой бог только перед смертью. И он хотел помочь тебе, потому что был великим воином!
— Ты так думаешь? — спросил Мернептах.
Жрец промолчал.
1965
Чудак
Олень был съеден. Обглодан до последнего суставчика. Женщины убрали кости.
В шикарную гостиную принесли холодной воды, подслащенной диким медом. Вода аппетитно булькала в мешке из медвежьей шкуры, напоминавшей бурдюк.
Комната была вырублена в прочной суглинистой скале. Яркий свет врывался из входа диаметром с обруч сорокаведерной бочки. Густо пахло дымом, подгоревшим мясом и шкурами, которыми была устлана гостиная. В общем, это жилище вполне соответствовало тому высокому положению, которое занимал Ахаун — вождь мудрого и живучего племени. Это племя занимало небольшой уголок на том самом месте между Тигром и Евфратом, на котором за пять тысяч лет до этого счастливо коротали свой век Адам и Ева.
Ахаун, мужчина лет тридцати, неторопливо обсосал пальцы своих рук, только что беспощадно ломавших оленьи ребра. Хитровато улыбнулся и сказал своим гостям:
— Как видно, всем понравился олень…
Здесь находились только лучшие: лучший зверолов, лучший метатель камней, лучший охотник на барсов, лучший следопыт, сильнейший борец, лучший скороход.
— Да, да, да! — гаркнули гости в один голос.
— Червячка заморили? — спросил хозяин.
— Да, да, да! — сказали гости.
— А там жарится еще один, — порадовал хозяин.
Гости оскалили зубы, от души приветствуя нового оленя.
Борода у Ахауна достигала пупа. За трапезой он ее перекидывал через левое плечо. Но что может быть приятней после еды, чем запустить пятерню в бороду и чесать ее этак медленно, этак основательно, время от времени грубовато подергивая ее? Знаете, от удовольствия мурашки по пяткам бегают…
Ахаун сказал:
— Но прежде я хотел бы, чтобы вы послушали одного чудака…
— Чудака? — спросил зверолов.
— Чудака…
— Как это — чудака? — словно бы не расслышал лучший метатель камней.
— Вот так — чудак! — Вождь племени чуть не продырявил себе указательным пальцем висок, чтобы показать, какой же это непроходимый чудак.
— Где же он? — сказал следопыт, шмыгая носом, точно чудак должен был пахнуть как-то особенно.
— Он ждет на лужайке. Перед моим домом.
Охотник на барсов вышел из пещеры, чтобы привести этого чудака.
Ахаун сказал:
— Вы сейчас услышите нечто, но вы не смейтесь. Изо всей мочи крепитесь. Не вздумайте хохотать. Вы меня поняли? Слушать серьезно…
— Поняли, — сказали гости.
— То есть и вида не подавайте, что он порет чепуху…
— Трудно, но постараемся, — сказал первый силач.
Вождь посмеивался. Поглаживал бороду и посмеивался. Предвкушая удовольствие. Он ткнул пальцем в грудь зверолова.
— Слушай, — сказал Ахаун, — ты не смотри на меня, когда этот чудак начнет говорить.
— Почему не смотреть?
— Умру со смеху.
— И ты не гляди на меня.
Вдруг стало темно: это охотник на барсов вел за собой этого самого чудака и загородил вход.
Ахаун откашлялся. Напустил на себя важный вид. Остальные последовали его примеру.
Вслед за охотником в гостиную вошел худой, обросший волосами человек. На вид он казался старым. И на самом деле он был не молод — уже за шестьдесят. На боках можно ребра пересчитать. Глаза впалые, горят, как звездочки в ночи. Острый нос, оттопыренные уши, седая голова. Он постоял немного, а потом присел на корточки возле теплой пещерной стены,
В гостиной стало тихо. И в той, смежной комнате тоже не было слышно женских голосов. Вождь смекнул: они притаились и подслушивают мужской разговор.
Ахаун сказал:
— Уакаст, у меня собрались наши лучшие люди…
Тот коротко кивнул.
— Они хотят выслушать тебя…
Снова короткий кивок.
— Им не терпится узнать, что ты задумал.
Гости прорычали что-то невнятное, но, по-видимому, одобрительное: да, они желают послушать этого человека. Который у стены. Который на корточках.
