Якоб Вассерман - Каспар Хаузер, или Леность сердца
— Страница перевернулась, — заявил он, — и его светлость считает теперь Каспара Хаузера за обыкновенного мошенника.
Фрау фон Имхоф, ни слова не сказав, вышла из комнаты.
«Ишь ты, нежная душа, вот и ужасайся на здоровье», — насмешливо подумал Хикель.
Он снял квартиру на Променаде и жил в ней на широкую ногу. «Откуда у него такие средства?» — спрашивали себя жители города. «В картах везет», — говорили одни; другие утверждали обратное: он-де вечно в проигрыше.
Но и этой темой не исчерпывались взволнованные разговоры. Еще одна странная история: летом из пехртной казармы необъяснимым образом исчез солдат. В другое время это событие, возможно, и прошло бы незамеченным. Но сейчас каких только россказней оно не породило. Поговаривали, что этот солдат, в свое время приставленный следить за Каспаром, проник в некие тайны, и его попросту спровадили на тот свет. В городе царил страх; по ночам во всех домах тщательно запирались двери. Всякий незнакомец казался подозрительным местным жителям.
Даже фрау фон Каннавурф подпала под подозрение, хотя было в этой женщине что-то отчужденное и неприступное, парализовавшее любую клевету. Тем не менее сейчас явно бросалось в глаза, что она избегала встреч с людьми своего круга, предпочитая общаться с простолюдинами. Долгие часы посвящала она малосодержательным беседам с крестьянками или работницами, всходила на башню к своему звонарю или присоединялась к ребятишкам, возвращающимся из школы. Прохожие безмерно удивлялись, видя улыбающуюся фрау фон Каннавурф среди шумливой толпы мальчишек и девчонок.
Наверно, это чистая демагогия, говорили в городе. Благомыслящие родители запрещали своим отпрыскам принимать участие в скандалезных уличных шествиях. Власть имущие, как видно, тоже сочли это предосудительным, ибо однажды вечером лейтенант полиции был замечен на посту возле дома Имхофов. Впотьмах он добрых два часа неподвижно простоял под деревом.
Конечно, фрау фон Каннавурф была личностью незаурядной и вела себя не так, как другие. Но странные ее поступки были окрашены какой-то легкостью, более того, леностью. В ее улыбке трогательнейшим образом мешались самозабвенная преданность какой-то мысли или чувству с отчаянием из-за собственного бессилия. Она жила всем и во всем, казалось, умирала от каждого вздоха и от каждой радости воспаряла в горние сферы.
Как-то раз августовским вечером она открыла дверь комнаты своей подруги и, задыхаясь, словно от быстрого бега, бросилась на софу не в силах вымолвить хотя бы слово.
— Что опять, Клара? — укоризненно спросила фрау фон Имхоф. — Ты не живешь, ты сжигаешь свою жизнь.
— Все пропало, — в изнеможении пробормотала молодая женщина, — я должна уехать!
Фрау фон Имхоф с нежностью, хотя и неодобрительно, покачала головой. Эти слова она часто слышала на протяжении последних трех месяцев.
— Но нашего семейного праздника ты все-таки дождешься, Клара, — ласково сказала она.
«Сколько силы воли требуется иной раз, чтобы не провести в жизнь своего решения», — сказала сама себе Клара фон Каннавурф. Помолчав немного, она повернулась к подруге:
— Скажи, Беттина, почему ты не можешь взять к себе Каспара? Ему нельзя, никак нельзя дольше оставаться у Кванта. Я не в состоянии заходить в этот дом. Положение Каспара ужасно, Беттина. Зачем я тебе это говорю? Ты все знаешь сама, вы все знаете, но никто и пальцем не пошевельнет для него. Ни у одного человека не хватит смелости поступить так, как он хотел бы поступить, если свершится то, чего он втайне опасался.
Фрау фон Имхоф в замешательстве уставилась на свое рукоделье.
— Я недостаточно счастлива и недостаточно несчастна, — проговорила она наконец, — чтобы принести в жертву чужой жизни свою собственную.
Клара подперла лицо рукою.
— Читая интересную книгу, смотря захватывающую пьесу, вы бываете потрясены выдуманными страданиями, — взволнованно и настойчиво продолжала она. — От печальной песни твои глаза заволакиваются слезами, Беттина. Я помню, как ты плакала недавно, когда фрейлейн фон Штиханер пела «Странника» Шуберта. При словах: «Где нет тебя, там счастье» — ты расплакалась. Ты всю ночь не могла уснуть, услышав, что где-то в виноградниках мать уморила голодом собственное дитя. Почему лишь невероятное или очень далекое вызывает ваше участие? Почему вы верите только слову, звуку, образу, а не живому человеку, чья беда перед вами? Я этого не понимаю, не понимаю, это мучит меня, меня сжигает.
Тихий мелодический голосок растворился в слабом вздохе. Фрау фон Имхоф потупилась и долго молчала. Потом подошла к Кларе, села рядом с нею и, гладя волосы подруги, сказала:
— Поговори с ним. Пусть переезжает к нам. Я сумею это устроить.
Клара обняла фрау фон Имхоф и с благодарностью ее поцеловала. Но той не легко далось это решение, и она облегченно вздохнула, когда Клара на следующий день объявила ей, что Каспар, как это ни странно, наотрез отказался покинуть дом учителя Кванта. Поначалу он не хотел объяснить причину своего отказа, но, заметив, как опечалилась Клара, сказал:
— Сюда меня поместили, и здесь я останусь. Не хочу, чтобы говорили: ему было плохо в доме учителя, и фон Имхофы, из состраданья, взяли его к себе. Здесь у меня есть пища и кровать, большего мне и не надо, а кровать — это же лучшее из всего, что я познал на этом свете. Все остальное скверно.
Уговаривать его, как видно, не имело смысла.
— В конце концов вы можете сделать со мною все, что захотите, — добавил он, — но добровольно я отсюда не уйду. Да и зачем? Долго ведь это не продлится.
Вот оно и соскочило у него с языка, это слово. Не потому ли темным блеском блестели его глаза? Не потому ли по утрам, когда он шел в Апелляционный суд, взгляд его напряженно скользил вдоль улицы? И не потому ли он долгие часы проводил у окна, впиваясь глазами в шоссейную дорогу? Или жадно вслушивался, заметив, что какие-то двое разговаривают, понизив голос? И ежедневно встречал почтовую карету, выспрашивая почтальона, не привез ли он ему чего-нибудь.
Время, казалось, не затрагивало это загадочное существо. Фрау фон Каннавурф стремилась вырвать Каспара из душевной стесненности, которая не позволяла ему радостно воспринимать окружающий мир и любой, даже приятной деятельности сообщала принудительный характер. Она все время думала, чем бы его отвлечь, а семейный праздник, о котором упомянула Беттина, давал возможность Каспару на время отрешиться от своих дум и побыть в обществе, которое к нему относилось с участием.
Праздник, устраиваемый господином фон Имхофом в честь золотой свадьбы родителей, должен был состояться двенадцатого сентября. Молодой доктор Ланг, друг дома Имхофов, сочинил для этого случая остроумную пьеску в стихах, играть каковую должны были господа и дамы из высшего общества. Во время репетиций, происходивших в верхнем зале, выяснилось, что один из молодых людей непригоден даже для бессловесной роли пастуха, ему предназначенной. Фрау Каннавурф, сама принимавшая участие в спектакле, предложила поручить эту роль Каспару. Ее выдумка встретила всеобщее одобрение.
Каспар согласился. Поскольку упомянутое действующее лицо не произносит ни слова, он решил, что справится с ролью и заодно хоть отчасти удовлетворит свое давнее пристрастие к театру. Он усердно посещал репетиции и, хотя напыщенная пьеса была ему не по душе, наслаждался многообразными переменами в пределах скупо отмеренного театрального времени.
Невинная эта пьеска намекала, для зрителей достаточно прозрачно, на давнее событие в семействе Имхофов. Один m братьев барона в начале двадцатых годов принял участие в студенческих беспорядках, был проклят отцом, подвергся преследованию полиции и бежал в Америку. После объявления амнистии он вернулся домой, торжественно поклялся главе семейства, что раз и навсегда покончил с идеями свободы, и вернул себе отцовское благоволение.
Эта история, не лишенная филистерства, вдохновила домашнего поэта. Король дает обед в честь своего друга и товарища по оружию. Второй Поликрат, во время трапезы он хвалится своей мощью, миром в подвластных ему землях, добродетелями своих подданных. Льстивые придворные рьяно поддерживают короля в его мании величия, только гость отваживается сказать, что видит пятно на пурпурном облачении властителя. Король оскорблен, он гневно отворачивается от друга, с помощью хитроумной уловки не дает ему больше сказать ни слова, ибо королева, его супруга, жестами показывает, как тяжело у нее на сердце. Тем временем во дворе замка собираются жнецы и жницы, они смеются, шутят, музыка сопровождает праздник жатвы. Внезапно воцаряется тишина; замолкли скрипки, не слышно больше смеха и радостных возгласов, на вопрос короля кто-то отвечает, что в толпе скрывается черный пастух, с незапамятных времен не показывавшийся в стране. Гость короля спрашивает, что значит появление пастуха, ему говорят, что один вид этого чудодея заставляет человека вспоминать о наибольшей своей вине, безвинным же людям видится все то, о чем они грезили долгие годы. И как бы в подтверждение этих слов из толпы слышатся плач и жалобные стоны. Король велит прогнать пастуха, но королева, поддержанная другом и придворными, молит супруга пригласить его в замок. Король склоняется на ее мольбы, и на сцену выходит молчаливый пастух. Он смотрит на короля — король закрывает лицо; смотрит на его супругу — и она, погрузившись во тьму воспоминаний, начинает говорить сама с собой. Из слов королевы явствует, что ее первенец из-за легкомысленно затеянного заговора был отринут отцом, и с тех пор никто ничего о нем не слышал. Ее неудержимо влечет к пастуху. Простирая руки, она к нему приближается, и, о чудо, он и есть раскаявшийся принц: Его узнают, заключают в объятия, лед отцовского сердца тает, и всеобщее ликованье завершает эту сцену.
