Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие
— Айгара-бий, свет мой, скажи каракалпакским биям: прощенья, мол, просит хан ваш! — заикаясь, заговорил Абулхаир.
— Сказано, — угрюмо буркнул Айгара.
— Скажи: грамота, что привез Маман-бий от русской царицы, у меня цела. Придет с победой — с благодарностью ему верну!
Ханские посулы, данные перед лицом смерти, никто не принял на веру.
— Не думай, хан, что бросил кость собаке! — крикнул задорный голос из толпы. Воины захохотали. Маман-бий отвернулся, нахмурясь.
— Джигиты мои, прольем кровь за дружбу! Вперед! — И первым ринулся на врага.
Воины Среднего жуза, привыкшие уже к победам, ослабили было натиск, но, завидев свежее подкрепление, подтянулись, сомкнули ряды. И снова разгорелась битва. Загремели ружья, застучали копыта — люди все чаще валились наземь. Уже одиночки вырывались из строя и, спасая свою голову, вихрем скакали в степь. Воины Барака отступали. И вот уже джигиты Айгара-бия и Седет-керея, смешавшись с воинами Мамана, гонят врага.
— А ну, бии, поднимайтесь на своих верблюдов! — крикнул Абулхаир. — Глядите, что творится!
Бии, суетясь и толкаясь, полезли на верблюдов, облепили их горбы, с радостными воплями любовались бегущим врагом.
— Вот говорят: все народы одинаковые! — раздумчиво молвил бии, чей верблюд стоял обок с ханским. — ан нет: ведь не пожалели же каракалпакские бии своих голов, приняли на себя стрелы, нам предназначенные. Конечно, своих-то биев, Айгару да Седет-керея, мы сами наградим достойно. Однако уместно было бы и вам, хан наш, земно им поклониться за то, что сумели вытащить занозу из сердца обиженных каракалпаков.
Хан будто и не слышал этих дерзких речей, стоял, спесиво задрав голову, заслонив глаза от солнца ладонью, и неотрывно глядел вперед, а бий тоже цедил свои колкие слова, не оглядываясь на повелителя. Так и любовались они победой, пока не заслышали конского топота у себя за спиной. Сзади тучей надвигалось свежее конное войско.
— А это еще кто такие? — растерянно забормотали бии.
Иные, проворно прыгая с верблюдов, поодиночке отползали в сторонку, стремясь затаиться в зарослях тамариска, будто воробьи от ястреба. Абулхаир обернулся, и сердце у него упало, — его и биев, оставшихся на верблюдах, стремительно окружали воины Барака. Но, не желая выдавать свою слабость, Абулхаир выхватил у знаменосца знамя Малого жуза и высоко поднял его над толпой.
— Абулхаир, опусти знамя! Абулхаир молчал.
Приказ повторился. Абулхаир молчал.
— В последний раз говорю, — раздался в наступившей тишине тот же скрежещущий голос. — Абулхаир, немедленно брось знамя!
— Знамя хана — голова хана — не опускается! — твердо произнес Абулхаир.
— Джигиты, в копья!
Вмиг хан, все еще крепко сжимавший в руках древко, повис на острие тридцати копий.
— Джигиты! Знамя наше высоко! — крикнул он и испустил дух.
Воины бросили его бездыханное тело под ноги султана Барака. Султан медленно сошел со своего боевого коня, оттянул за волосы голову мертвеца, отсек ее от туловища ударом короткого меча и приторочил к своему седлу.
Тем временем джигиты расправлялись с верными Абулхаиру придворными. Один за другим, болтая руками и ногами, неистово вопя, те повисали на копьях, их быстро стряхивали в яму, как стряхивает рыбак в плетеную корзину битую рыбу с остроги. Яма заполнялась еще трепещущими телами.
Жанибек-тархан! Скачи в погоню за теми… воришками! — приказал Барак, и пять сотен конников ринулись вслед далеко откатившейся и уже затихавшей битве.
Жанибек-тархан и Маман-бий лишь на третий день столкнулись лицом к лицу в глубоком овраге, на расстоянии одного дня пути от аула хана. Завидев движущихся навстречу вооруженных всадников, оба, Жанибек и Маман, приказали своим воинам остановиться. Ни тот, ни другой не хотели показать врагу численность войска.
Жанибек выбрал двух джигитов на белых конях, вручил им белое полотнище и распорядился поднять на копье.
— Скачите к каракалпакам, — приказал он. — Скажите им: пусть не надеются на свои силы, немедленно бросают оружие, а не то пожалеют, что родились на свет каракалпаками. Если они на Абулхаира рассчитывают, то голова его в торбе приторочена к седлу султана Барака, скажите.
Айгара-бий, Седет-керей и Маман-бий съехались вместе и, поглядывая в сторону врага, держали совет: как и откуда лучше ударить, не дав разглядеть, как мало их самих осталось. Увидев всадников с белым флагом, бии решили подождать.
— Поговорим, если что доброе скажут, может, и договоримся, — молвил Айгара-бий.
Не доезжая десяти шагов до противника, парламентеры остановились, и старший, Отетлеу-тархан, слово в слово повторил наказ Жанибека.
«Пожалеете, что родились каракалпаками»?! — Колючие эти слова огнем обожгли сердце Маман-бия. — Пусть не кичится числом, а покажет доблесть воина!
— Жанибек ваш, тархан, занедужил, видно, бредит! — сказал Айгара-бий, тихонько придерживая Мамана.
— Безумный бред — душе вред! — Седет-керей вспылил. — Пускай укажет место для битвы!
— А вы что, души свои Малому жузу продали? — заносчиво крикнул Отетлеу-тархан. — Вам-то до казахов какое дело? Они плачут — и ваши дети плачут, они помирают — и каракалпакам смерть? Да весь народ казахский будет смеяться над вами, бесстыжими, ослушниками воли великого султана нашего Барака!
— Это над вами, насильниками бесчеловечными, казахский народ смеется, — вмешался Айгара-бий. — Грабить своих же, казахов Малого жуза, угонять их скот, детей по миру пускать — разве это дружба казаха с казахом?!
И тут из-за холма вылетел новый всадник на широкогрудом темногривом жеребце — обеспокоенный задержкой парламентеров сам Жанибек-тархан. Не доезжая двадцати шагов, он подозвал к себе гонцов и, вынув из торбы присланную с нарочным голову Абулхаира, медленно поднял ее вверх на копье.
— Ну как, красиво? Полюбуйтесь! — молвил он хвастливо.
— Не спеши на тот свет, Жанибек-тархан! И собственной твоей голове в торбу попасть недолго! — отрезал Маман.
— Маман-бий за всех за нас троих ответил, — отрезал Айгара-бий, и Седет-керей подтвердил:
— Истинно так!
— Не будь я сын своего отца, если всем вам головы не сниму! — в бешенстве крикнул Жанибек и круто повернул коня вспять, за ним поскакали и его нукеры.
Через малое время тархан вернулся с несметной воинской силой, грозовой тучей обложила она защитников Малого жуза. Но и разоренные Бараком жители казахских аулов, потерявшие все, кроме чести, ощетинились против врага: от мала до велика вышли на поле боя. Жестокая битва вспыхнула вновь. В сече враги не щадили друг друга, бились и днем и ночью. То те, то другие брали верх, — и те, и другие несли великий урон.
И даже когда многочисленные крепкие отряды султана Барака начинали теснить противника, люди гибли, но не сдавались. Хотя и потерявший половину своих земель, Малый жуз продолжал держаться, и воины подняли на белой кошме сына Абулхаира Нуралы. Над захваченными же Средним жузом аулами Барак поставил своего хана — Ералы из рода шекти. Война прекратилась. В Малом жузе возникло два ханства.
Едва выйдя из последней битвы, не успев снять боевых доспехов, Айгара-бий, Седет-керей и Маман прибыли в ханскую ставку поздравить с избранием нового хана Нуралы, и Маман-бий напомнил молодому правителю обещание его отца Абулхаира вернуть каракалпакам «бумагу великой надежды».
— Каждый хан властвует в свое время, — спесиво процедил Нуралы. — Мое начинается только теперь. Я никому еще ничего не обещал.
Маман-бий в гневе закусил собственный палец, выплюнул ноготь вместе с кровью и сам того не заметил. Один Аманлык понял, что творилось в душе друга. «Бедный Маман, только сейчас понял ты, как жестоко ошибся, доверившись Абулхаиру: один ты остался в ответе за напрасно загубленные жизни. Придешь к народу с пустыми руками, без «бумаги великой надежды», за которую джигиты твои полегли… Ох, тяжко тебе будет, тяжко!»
И вправду, — только вернулись они после ханского приема к своим джигитам, вспыхнул раздор. Посыпались упреки, иные показывали спину Маману. Грозились уйти. А Маман просил, уговаривал, бранился.
Что же мы — черви слепые, точить печенку человеку, крови своей для нас не пожалевшему! Ну, послушаем давайте, что старшие скажут, потерпим еще малость! — крикнул Аманлык.
Айгара-бий и Седет-керей низко кланялись нукерам.
— Наша вина, простите, джигиты. Не знали мы, что заднее колесо пойдет по следу переднего. За вашу службу Малому жузу аллах воздаст вам сторицей. Коли умрем — общая у нас с вами будет могила, живы будем — общий кров и достаток. Не сумели мы вернуть вам «бумагу великой надежды», но головы свои готовы за вас положить. На том прощения просим! — сказал Айгара.
