Сергей Бычков - Одна строчка в летописи
1. Летопись *Задонщина*.
30
наконец, Дмитрий Иванович, — только чует сердце моё, что не дань интересует царя ордынского, а землица наша. Пошлю к нему посольство, чтобы время выиграть. А пока посольничать будем, я дружину крепкую сберу.
Князь постоял молча, задумавшись, потом пристально посмотрел на меня и сказал:
— Захарий! Поедешь к Мамаю посольником моим?
— Ох и напужался я! — заулыбался своему воспоминанию Захарий.
— Яки можно? — отвечаю я князю. — Посольники все из бояр великих, мужи толковые и учёные, а я кто?
— Не скромничай. Справишься! Вон какую службу великую Руси своим известием сослужил. Молод — не беда. Я вижу: ты — муж достойный и не по годам сообразительный, — говорит князь. — Повезёшь подарки дорогие и молвишь Мамаю так: князь Дмитрий Иванович челом тебе бьёт и мира вечного желает. Собирает, дескать, он посольство великое к царю Мамаю и всё из бояр знаменитых. Привезут они дань Орде, какую он скажет. Ну, а далее, тяни время и морочь ему голову небылицами чудными о любови князя к Орде Золотой…
— Пусть Мамай и ждёт моё посольство и дань, — рассмеялся тогда князь, а я тем временем дружину сбирать буду. Что скажешь, друже Семён?
— Правильно, Дмитрий Иванович, — поддержал его Мелик, — а я дам Захарию пятнадцать своих орлов — соглядатаев, пусть они силу ордынскую подмечают. А в ночь пошлю отряд особый за Дон — реку: неплохо было бы языка заарканить из князей ордынских. Как, Дмитрий Иванович?
На том и порешили тогда, а наутро поехал я посольничать. Разодели меня, как царевича, злата много дали и браги крепкой. Чтобы Мамая поить. Семён Мелик дал мне лучших людей своих и двух толмачей.
В землях рязанских князя Олега его дружина нас перехватила. Узнал князь Олег, что к Мамаю я еду и что я — особый посол князя и спрашивает меня:
— А знает ли князь Московский, что Мамай по осени, когда крестьяне урожай снимут, на его идти собирается?
— Почём же мне знать? — говорю ему, — Дмитрия Ивановича и спрашивай.
31
— Знает, видимо, коль посольство к Мамаю не в срок отправил — говорит он мне, — только того не знает Дмитрий Иванович, что князь Литовский Ягайло на помощь Мамаю собрался. Восемьдесят тысяч латников хочет с собой привести. Так и передай это князю. А ещё передай, что я тоже пообнадёжил Мамая своею дружиною. Только скажи Дмитрию Ивановичу, что человек я православный и не Иуда. Не стану я Мамаю против Руси служити. Но… и за него, князя Московского, ворога своего, стоять не буду.
Отпустил он меня, а я человека к Семёну Мелику послал со словами князя Олега…
Ну, а потом, за Доном великим повстречали мы дозор ордынский и отвели они нас в степь к обители царя Мамая. Хорошо он меня принял. Да и как же иначе? Я много подарков дорогих привёз.
Три дня мы с ним бражничали. Он и девок своих мне предлагал.
— Краси-ивые все, — тихо сообщил Захарий Никите, чтобы не слышала жена и, покосишись на Ефросинью, громко добавил, — православный я, чай, и венчаный — даже взглядом оную не окинул. Вот! Моя — то лебёдушка мне дороже и краше всех по ныне.
Пока я бражничал, люди Семёна всё примечали: и людишек прибывающий в стан, и само число ратников в стане, и обоз ихний из скольки телег состоит.
На третий день распрощались мы с Мамаем.
— Буду ждать посольство и дань от князя московского, — сказал он на прощанье.
Сам улыбается мне, по плечу хлопает и приговаривает:
— Хорош урус, хорош. Возвращайся ко мне, я тебя мурзой сделаю и жён дам — сколько пожелаешь.
С тем я и отбыл назад.
Вьехали мы в Залесскую сторону — грады русские не узнать. Загудела Русь, словно на пожаре. Набаты бьют, как будто праздник великий грядёт, а не смерть лютая. Мужики вооружаются, посадские для них кольчуги плетут, ковали мечи булатные справляют, купцы снедь дармовую свозят. Со всех сторон необьятной Руси люд прибывает спеша друг пред другом за Русь-матушку свои животы положить. Страсть господня! И весь этот мир из городов русских в Коломну направляется, куда князь
32
Дмитрий Иванович приказал быть всем к 15 августу.
Взял Семён Мелик меня в свой сторожевой полк гонцом. Вот Фросюшка соврать не дозволит — минуты свободной в дни сбора на битву для неё не было. То туда с приказом лечу, то сюда. А потом и выступили из Москвы на Коломну.
— Прощай, Ефросинья Алексеевна, — говорю я ей, — бог один только ведает, что со мною случится.
Заплакала Фросюшка, поцеловала меня и осталась стоять у калитки, махая мне вслед рукой.
А рать собралась — взглядом не охватить. Такое скопление люда, что, казалось, весь Вавилон библейский у кремля на Пожаре(1) собрался. Пришлось на Коломну тремя дорогами следовать. Во как!
В Коломне Дмитрий Иванович смотр всему войску сделал, и мы выступили. Колокола гудят, бабы ревут. Кругом всхлипы, да поцелуи. Нам-то радостно идти Русь защищать, а им тяжело оставаться и ждать исхода, предначертанного господом.
На шестой день переправились через Дон на Куликово поле.
Вскоре от Сергия Радонежского грамоту привезли. Знаешь — кто?
— Кто? — переспросил Никита.
— А ты подумай.
— Неужели сам преподобный Сергий? — удивился Никита.
— Я же сказывал: от него привезли. — недовольный невнимательностью монаха, сказал Захарий.
— Ну-у-у… не ведаю.
— Александр Пересвет! — с торжеством проговорил Захарий.
— Пресвятая Богородица! — воскликнул Никита.
— Русичи, братья, — стал читать грамоту князь, — мир вам и благословие! Твёрдо сражайтесь за церкви русские и веру Христову. Если Бог за нас, то кто выстоит? А если смерть вам, братие, определена ныне, то не смерть эта, но жизнь вечная. Бога молим денно и нощно за вас, защитники отечества нашего. Да пребудет Господь с вами!
1. Красная площадь.
33
— Спасибо, друже мой Александр, — поблагодарил Пересвета Дмитрий Иванович, — скачи обратно и передай Сергию Радонежскому, что слова его укрепили сердца наши.
— Не могу, великий княже, — ответил ему Пересвет, — найди другого гонца, а я приехал, чтобы голову свою положить за землю отцовскую и за князя Московского.
Прослезился князь и просил его и воеводу Боброка Волынского план битвы готовить.
— Пересвета? — удивился Никита.
— Да, милок. Кто же еще лучше него на Руси полки мог ставить? Разве что Боброк Волынский мог с ним в том посоперничать. Вот князь, светлая его голова, и попросил их помочи. Вечный ему почёт и уважение за это, не стал кичится своей родовитостью, не стал выпячивать своё я, а скромно сказал:
— Нет выше вас в искусстве ратном. Вам и вверяю полки русские и судьбу Руси, а я простым ратником сражаться буду.
Долго Пересвет с Боброком по полю ездили. Каждый кустик осмотрели, каждую кочку. И так решали полки поставить и эдак. Всё никак не могли прийти к обоюдному согласию. Потом поехали к князю. Тут-то и высказал свой план Пересвет. Удумал он, хитрая голова, один полк в засаду поставить. Полкам левой руки приказать насмерть стоять, главному полку — умереть, но выдержать напор татарской конницы, а полкам правой руки приказать стоять до сигнала, а потом, не спеша, отходить, уводя противника за собой. Ииными словами, полки справа — приманка.
— Супостаты подумают, что дрогнула рать русская, — обьяснил Пересвет свою задумку, — а коли так, то Мамай резервы последние бросит в прорыв. Как останется он без резерва, как увязнет его конница покрепче в полках правой руки, так засадный полк и ударит им в тыл по центру. Тогда — не зевайте, русские витязи, поднатужтесь из последних сил и мы опрокинем поганое полчище.
А засадный полк Пересвет воеводу Боброка попросил взять.
— Ты, брат, я знаю, — говорит он ему, — чувствуешь момент и ударишь верно — не рано, но и не поздно. Уповаю на тебя.
Исход сражения от засадного полка зависить будет. Сумеете вогнать ордынцев в страх- разобьём басурман.
34
Восхитилися все разом — и великий князь, и Боброк, и князья да бояре. На том и порешали. Сам Пересвет Главным полком командовать взялся. Долго полки разводили, а разведя, приказали не покидать определённого им места. А вскоре и Мамай с ордой подошёл. Встали в полверте и костры запалили. Наступила ночь пред битвой.
Ох и тяжёла была эта ночь, Никитушка!
Захарий замолчал, видимо, вспоминая события той ночи.
— Никто не спал, — начал опять Захарий, — да и какой мог быть сон? Утром сражение и бог только знает, уцелеешь ли ты к его концу. Ордынцев пришло видимо-невидимо, как саранчи библейской. Как светил небесных в небе без числа, так и костров ордынских было без счёта.
Каждый из нас, конечно, понимал, что завтра он может погибнуть. И совсем не хотелось вериьь в это: как это тебя вдруг не станет на свете белом? Кто-то будет продолжать жить, а ты — нет. Как это твоя жена, твоя родня, твоя землица родная — все и всё будут жить по-прежнему, но… б-е-з т-е-б-я!!! И смерть твоя не когда-то ещё будет, а вот она, костры в ночи жгёт и и точит свою косу. Пройдёт несколько часов и…. Страшно и жутко было до трясучки в руках и дурноты внутрях. Молились мы что б укрепить себя. Всю ночь молились и вспоминали своих родных.
