Яков Слащов-Крымский - Крым, 1920
Глава VIII. Подготовка к Юшуньскому бою
Чувствую, что читатели, в особенности товарищи коммунисты, уже спрашивают меня: «За что же вы боролись, проявив такую энергию против Красной армии, какова была ваша идеология, которая подбадривала вас в это тяжелое время?» На это я отвечу, что я тогда ни о чем не думал, я спасал жизнь, конечно, не свою — я достаточно смотрел смерти в глаза (7 раз ранен), — а тех, кто мне доверился. Я честью своей поручился за удержание Крыма, т.е. приговорил сам себя к смертной казни на случай неудачи. Это я сделал для спасения доверившихся мне людей (я говорю о моих подчиненных).
Своему слову я не изменил — под этим углом зрения и прошу рассматривать события.
Одним словом, некогда было думать: как, что и почему. Надо было выполнять взятые на себя обязательства.
Эвакуацию благодаря поддержке командующего флотом адмирала Ненюкова я вел полным ходом и все время предлагал уезжать. [51] После январского боя в опасность легкомысленное мещанство не верило, а вера в прочность фронта была вызвана, видимо, тем, что я в оперативных сводках объявлял о частных неудачах, до потери орудий включительно, и это создало впечатление у толпы, что на фронте так прочно, что даже не скрывают мелких неудач.
Потери на фронте действительно были ничтожны; отсутствие живой силы в окопах во время атаки красных и массировка сил во время контратаки деморализующе действовали на противника, приводя к беспорядочной и безрезультатной стрельбе во время контратак белых. Благодаря тому что части все время сидели в тепле по деревням, заболеваемость сильно понизилась.
Все же надо было подумать о пополнении войск.
От Деникина я не получил ни одного человека комплектования, призвать из местного населения было почти некого — все было призвано раньше, а между тем оставить войска в первоначальной численности 3500 человек было невозможно, ведь надо было учесть и сыпной тиф, который первое время косил каждого пятого человека. Оставалось использовать дезертиров, осевших после разгрома армии Врангеля, и пленных красных, пользуясь тем, что 46-я [стрелковая] красная дивизия политически была не обработана.
Благодаря всему этому, несмотря на сыпной тиф, я смог к Юшуньскому бою довести численность фронта до 5500 штыков и сабель. Подчинившийся мне Орлов с отрядом в 500 штыков был тоже послан на фронт и поставлен в Воинке — люди его были мною обмундированы и удовлетворены денежным довольствием. Как я обещал, никаких репрессий относительно орловцев предпринято не было, и основная масса орловцев стала сочувствовать мне. С этим, конечно, не могли помириться Орлов, его правая рука поручик Дубинин, князь Бебутов и ближайшие офицеры — их честолюбивые мечты рушились, тем более что предстояло дать отчет в 10 миллионах рублей, захваченных в Симферополе, и 5 миллионах в Ялте; людям же отряда содержания выдано не было (они его получили от меня). [52]
В отряде Орлова получилось раздвоение: общая масса мне симпатизировала, верхи с Орловым во главе были по отношению ко мне враждебны, но не смели этого высказать; атмосфера сгущалась — нарыв надо было вскрыть, и я ждал только удобного случая, которым должна была явиться денежная отчетность отряда. Орлов затягивал это дело.
На фронте тучи тоже сгущались: к Крыму подвозилась Эстонская [стрелковая] дивизия и товарищ Геккер (командарм-13) деятельно готовился к наступлению.
Меня занимал вопрос — разгадало ли красное командование мой план обороны или нет и какие операционные линии оно изберет при вторжении в Крым?
Во главе Перекопской группы стоял товарищ Саблин, который, по моим сведениям, хворал, и его замещал товарищ Павлов, герой орловского прорыва, бывший офицер лейб-гвардии Волынского полка. О нем у меня были сведения от капитана Мезерницкого (начальника моего конвоя), младшего товарища по полку Павлова. Сведения эти говорили мало хорошего для меня. «Павлов талантлив, очень энергичен, умеет действовать на массы и лично храбр — всегда впереди». Если к этому прибавить прежние победы Павлова, то становилось ясно, что предстоит тяжелая борьба.
Пока что я занялся разворачиванием и пополнением частей.
Из осевших в тылу чинов был сформирован сводный полк 9-й кав. дивизии в 400 шашек, сводно-гвардейский отряд в 150 штыков и шашек, конвой Штакора-3 был пополнен до 350 шашек и развернут в кав. полк, сформирован батальон немцев-колонистов, конно-артиллерийский дивизион и гаубичный дивизион из случайно попавших в тыл Крыма орудий Добровольческой армии. Но конница страдала отсутствием седел, были лошади, были люди, даже были ленчики, но не было сработанных седел, и конвой не мог вступить в бой. С большим трудом, но все же удалось разрешить этот вопрос: конвой сел на лошадей и к моменту февральского прорыва красных на Таганаш он уже действовал совместно с Виленским полком, о котором я уже говорил выше. [53]
Все же Крыму грозила опасность. Концентрация красных войск не была тайной для подпольных организаций. Поражение Деникина на Кавказе и Шиллинга у Одессы окрыляло все антибелые элементы. Предстоящий бой рассматривался как конец защиты Крыма. Приближалось 27 февраля старого стиля с празднованием низвержения самодержавия, демонстрациями, шествиями, которые можно было использовать для выступления против меня. Готовилось новое наступление обиженного Орлова. Одним словом, вверенные мне части должны были быть атакованы со всех сторон.
Особой популярностью у севастопольских рабочих пользовался Пивоваров (эсер), он же проявил особенную деятельность против защиты Крыма. Я срочно приехал в Севастополь, захватил арестованного Пивоварова и увез в Джанкой. Сейчас же ко мне приехали делегации от рабочих комитетов с просьбой освободить Пивоварова. Мой ответ: «Пивоваров виновен в организации выступления против существующего строя; ясно, что существующая власть приговорит его к смертной казни. Но если рабочие комитеты обещают мне, что до 1 марта (старого стиля) не будет ни одного выступления, ни одной стачки, то я Пивоварова освобожу за свой страх и ответственность от всякого преследования; об этом поручительстве рабочих должно быть объявлено в газетах. Я даю честное слово о прощении всего Пивоварову, но и мне должно быть дано честное слово рабочих». Я указал 1 марта старого стиля потому, что за это время, по моим расчетам, должно было разразиться все: и бои на фронте, и выступления Орлова, и, наконец, демонстрации. В длительные же соглашения я никогда не верил и не верю. Соглашение состоялось с опубликованием в газетах — обе стороны честно выполнили принятые на себя обязательства — с этой стороны я Юшуньскую операцию обеспечил.
Относительно партии большевиков в Крыму в этот момент я могу сказать очень мало — она, видимо, не имела достаточных средств, потому что ограничилась одними прокламациями и не смогла объединить рабочих для выступления в помощь фронтовым атакам. [54]
Глава IX. Юшунь 8–12 марта
1. Ход операции
В марта долгожданный бой начался — это, так сказать, было второе генеральное сражение Крымской кампании. Наступление вел товарищ Павлов 46-й и Эстонской [стрелковыми] дивизиями и 8 кав. дивизией. Наступление на Перекопе сопровождалось демонстрацией с Чонгарского полуострова и на броде против Мурза-Каяш.
Бой начался по всему фронту сразу. Чувствовалось умелое руководство — красные дрались, как регулярная армия.
За 8 марта я даже не мог составить себе отчета, где наносится главный удар. Всюду шли только передовыми частями; для меня было неясно, где резервы. К вечеру 8 марта красные втянулись в перешеек. Грязь была страшная, лед для провоза орудий стал непригоден.
Утром 9 марта был опрокинут мой заслон на перешейке с трактиром, и крупная колонна красных втянулась в него; остальное двинулось по перешейку на юг. Таким [55] образом, Юшуньская позиция с места была поставлена под угрозу обхода по Мурза-Каяшским перешейкам.
Я стал сосредоточивать свои резервы у Воинки, решив, что главный удар наносится через Перекоп, а на Чонгаре и озерном пространстве — демонстрация. Погода была туманная, и летчики ничего донести не могли, видимость (воздушная) и то при рискованном снижении начала появляться лишь с 10 марта.
Одновременно я получил от Орлова телеграмму с вызывающе резким требованием прекратить всякое расследование по поводу истраченных им сумм и о подчинении ему войск, сосредоточиваемых вместе с ним в Воинке. Я его понял — вторая перчатка была брошена; не поднять перчатки красных, а теперь и Орлова, я не мог: я их поднял.
10-го утром красные достигли Юшуня и атаковали влезшую целиком в окопы (вопреки плану) бригаду 34-й дивизии, которая в полном беспорядке бежала на Воинку. Мурза-Каяш был тоже занят красными. Железнодорожный мост несколько раз был атакован с Чонгара.
В ответ на дерзкую телеграмму Орлова я приказал ему сдать отряд и явиться ко мне.
