Рафаил Зотов - Таинственный монах
На утро следующего дня полк стрельцов, в котором числился Гриша, выступил в поход. Испытав уже неоднократно таинственные появления своего дяди, который приводил его в состояние любви, смешанной со страхом, он и теперь, на каждом ночлеге ожидал с трепетом его появления. Но проходили дни и недели, а дядя не появлялся. Часто товарищи его, как равно и стрелецкие высшие начальники расспрашивали о дяде, но сколько раз он ни повторял им свои рассказы, все были уверены, что это скрытность, столь удивительная в таком молодом человеке, каков он был. Мало-помалу прекратились и расспросы, и вместе с ними и ожидания появления дяди. Через два месяца тяжелого похода утомленные стрелецкие полки пришли к месту своего назначения и среди унылых литовских болот начали вести свою печальную жизнь.
Глава VII
Прошло четыре года. Грише минуло 18 лет и он представлял из себя красивого, пылкого и остроумного юношу. Величественный рост, темнорусые волосы, вьющиеся кудрями, огненный взгляд и привлекательный вид лица невольно останавливали на нем взоры всех. Мало-помалу он приобрел всеобщую любовь всех своих сотоварищей и начальников. Расположение сотоварищей Гриши еще более возросло с тех пор, как он несколько раз угостил их на деньги, полученные им при таких условиях: однажды пришел к нему крестьянин, подал небольшой сверток и моментально скрылся. В этом свертке оказался кошелек с деньгами и записка следующего содержания: «невидимые друзья охраняют тебя, не забывай их и ты». Гриша догадался, конечно, что эта посылка от дяди его, коего безопасность требовала скрытности. Такого рода посылки нередко повторялись. Гриша, боясь за дядю, не старался подстерегать и расспрашивать посланного. Однажды, это было осенью 1689 года, к нему явился посланный и подал ему записку такого содержания: «сегодня в сумерки удали от себя всех, мне нужно с тобою повидаться. Эти немногие слова наполнили душу его тоскою и страхом ожидания. Все ужасные происшествия, бывшие во время последнего его свидания с дядей, воскресли в памяти Гриши и какое-то грозное предчувствие говорило ему, что и сегодняшнее появление этого ужасного человека принесет кровавые плоды. С тайным трепетом он ожидал его появления, разослав всех своих прислужников к товарищам, с объявлением, что он на этот вечер не будет дома. Действительно, едва наступили сумерки, дверь его спальни отворились и в нее вошел ожидаемый гость, осторожно затворив за собою. Все чувства, волновавшие Гришу до сих пор, были забыты и он с изъявлением искреннего восторга бросился и нему в объятия. С судорожным движением прижал его таинственный монах к своей груди и долго от избытка чувств оба они не могли выговорить ни одного слова. Дядя подвел Гришу к окну, уже слабо освещенному светом сумерек и с какою-то жадностью всматривался в прелестные черты юноши, а мрачный взор старца блестел слезою умиления и радости. Наконец начались расспросы и объяснения. Рассказы Гриши были коротки: он в эти четыре года жил, скучал, угощал и вырост. Зато дяде пришлось много говорить, потому, что Гриша все хотел знать. Рассказав о происшествии в Москве за последние годы, которые в сущности не содержали ничего особо важного, дядя сказал:
– Я пришел, Гриша, за тобою и твоими товарищами. Вы пригодитесь в Москве на дело, которое во всяком случае лучше, чем сидеть здесь и ничего не делать.
– Легко сказать как будто от нас зависит сидеть здесь. Если б было возможно, то кажись бы на крыльях летел отсюда, – возразил Гриша.
– Это зависит ни от кого больше, как от вас самих.
– Но ни я и никто другой не смеет отсюда уйти под угрозою смертной казни, – возразил Гриша.
– Тебя я сумею всегда спасти, а до других какое мне дело. Впрочем, я привез письменный указ от Щегловитого, теперешнего любимца правительницы Софии, который и вручу начальнику стрельцов здесь находящихся. Вина будет не ваша, а Щегловитого.
Страшна была для Гриши та таинственность, с какою все делал и говорил его дядя. Он, после нескольких минут раздумья, сказал:
– Послушай, дядя! Ты обещал мне объяснить многое, когда исполнится мне 17 лет. Срок уже прошел, а ты продолжаешь окружать меня непроницаемою таинственностью. Открой мне, почему я должен принимать участие в твоих деяниях, причины коих я не могу себе уяснить.
Дядя безмолвно опустил голову, а потом покачав ею и, не поднимая глаз, сказал:
– Я помню свое обещание, но не могу его выполнить до тех пор, пока враги мои будут торжествовать, другими словами: пока я не восторжествую над ними. Ты, я думаю видишь, как мне приходится страдать от разных материальных лишений; а если бы ты мог заглянуть в мою душу сколько в ней накипело горечи!.. Ты мне, Гриша, дороже меня самого и тебя я всегда готовь подставить свою шею. Итак пойдем, нельзя терять времени.
Гриша замолчал и последовал за таинственным своим дядею, но по дороге вспомнил про друга своего детства Сашу и спросил: не знает ли он чего либо о нем?
– Он находится в услужении у одного немца, по имени Лефорта, который в большой милости у царя Петра. Но я от тебя, Гриша, требую обещания не видаться с твоим другом до тех пор, покуда я сам вас сведу, иначе ты подвергнешь меня и всех нас опасности прежде, чем мы успеем что-либо сделать. Помни же это и не смей нарушать моей воли.
Гриша вздохнул вместо ответа и продолжал следовать за дядей. Скоро они вошли к сановнику, который в дружеской беседе очень весело распивал привезенную из Москвы романею. Шум и говор пирующих слышны были еще на лестнице. При входе в комнату пирующих приятная, теплая, атмосфера от романеи и крепкого меда охватила пришельцев. Все вдруг замолчало при их входе. Все узнали монаха и его внезапное появление изумило всех и на лицах их обнаружился какой-то неотразимый страх. Прежде чем кто-либо успел оправиться от первого впечатления, монах подошел смело к столу, налил стопу романеи и воскликнув: «за здравие всех храбрых» осушил ее до дна и, поставив на стол, обратился к хозяину и сказал:
– Мы с тобою. Михайло Иванович, в былые времена запивали свое горе кровавою чашею. Будь же здоров и вам всем, добрые люди, мой поклон и заздравное желание.
– Милости просим, честный отец! Откуда Бог принес тебя и с какими вестями? Видно уж недобрыми, – запинаясь проговорил Соковнин.
– Угадал. Но одною бедою больше или меньше – что за счет? Садитесь-ка, почтенные господа, и послушайте, что я вам расскажу, – проговорил монах.
С видимою неохотою, медленно и как бы стыдясь своего повиновения пришельцу, все стали садиться на лавки, а монах следил проницательными своими взорами за их движениями. Едва успели все усесться, как он снова заговорил:
– Каково вам здесь, и любо ли вам жить в опале и изгнании? Я полагаю, что об этом нечего вас и спрашивать, друзья мои. Вероятно, всякий из вас отдал бы половину жизни, чтобы остальную провести в матушке белокаменной Москве, близ родительских могил…
Долго говорил монах о том, что есть возможность опальным стрельцам вернуться в Москву и вернуть прежние свои права. Все слушали его с замирающим дыханием и постоянно взглядывали на Соковнина, ожидая, что он скажет.
Соковнин во все время подозрительно смотрел на монаха, поглаживая свою бороду и покручивая усы. Наконец он встал и, подойдя к монаху, сказал:
– Все это хорошо, честный отец, но прежде, чем мы на что-нибудь решимся, мне хотелось бы знать, как ты решился показаться между нами после того, как постыдно бежал из под Троицкой лавры, оставив нас на произвол судьбы. Не прогневайся, если я тебя арестую.
Не теряя присутствия духа, монах презрительно улыбнулся и сказал:
– Кто из вас, добрые люди, знает грамоте? Подойди и прочитай вслух эту грамоту.
При этих словах он вынул из-за пазухи сверток бумаги и положил его на стол. Несколько человек из присутствующих подошли поближе к тому месту, где лежала развернутая грамота. Подошел и Соковнин и с удивлением прочитал подписи правительницы Софии и Щегловитого, потом, обратясь к монаху, сказал:
– Так бы давно и говорил, что имеешь такую грамоту.
Согласно смысла грамоты было отобрано Соковниным 50 человек самых лучших стрельцов с Гришей и им самим включительно, и все переодевшись в купеческое платье, в ту же ночь пустились в путь с монахом в Москву на двенадцати телегах, заранее припасенных монахом, которые внутри были набиты соломою, а сверху лежали разные товары. Все это сделано было для того, чтобы въехать в Москву под видом торговцев.
Без всяких приключений проехала они Смоленск и Вязьму, но тут случилось с ними происшествие большой важности.
Они остановились на ночлег в одной малонаселенной деревне. Ночь была теплая, июньская, а потому все порешили ночевать на открытом воздухе, около избы, стоявшей на краю деревни. Уже начало темнеть. Разложены были костры, на которых готовили ужин. Путники засели в кружки и обильно угощались романеей. Вдруг надвинулась черная туча и пошел проливной дождь, заставивши всех войти в три крайние избы на ночлег. Уже все уснули, как вдруг у ворот крайней избы, где спали, между прочими, Соковнин, Гриша и монах, резко постучались, а затем послышались голоса. Соковнин, открыв окно, спросил:
