Лайош Мештерхази - В нескольких шагах граница...
Всего сказанного достаточно, чтобы понять, как мне хотелось иногда над ним посмеяться.
Когда начальник охраны был в дурном расположении духа, кивер он надвигал на глаза, саблю держал в левой руке, большой палец правой руки закладывал за пояс. В такое время любую просьбу он отклонял. Когда же он был хорошо настроен, кивер заламывал на затылок, саблю держал обеими руками за спиной, будто это была тросточка, с какими обычно ходят на прогулки. Что служило причиной его плохого или хорошего настроения, определить было трудно. Думаю, что и в том и в другом случае он просто паясничал.
Вот мы и ходили с Белой каждый день за ним по пятам, все подстерегали, когда у него кивер будет сдвинут на затылок, хотя заведомо знали, что «наказание» с нас сможет снять только сам главный священнослужитель. Но мы все-таки решили закинуть удочку – а вдруг капитан нам чем-нибудь сможет помочь.
Не помог, хоть кивер и был на затылке. Уж слишком маленьким человечком был он по сравнению с Шимоном.
А время между тем не ждало. Прошел май, прошло больше половины июня.
И вот как-то к нам в камеры заглянул государственный прокурор, который тоже подтвердил, что суд назначен на середину июля.
Я пустился на хитрость. Вот где будет проверка моего «университетского образования».
Однажды утром, когда, как обычно, к нам пришел наш тюремный коридорный за парашей, я спросил, не сможет ли он передать тюремному протестантскому священнику, что мне очень бы хотелось с ним поговорить и что я, мол, прошу его захватить с собой библию. Коридорный был из числа уголовников: дирекция тюрьмы доверяла им больше, чем нам. Он очень удивился, но просьбу мою выполнил.
В этот же день после обеда священник передал, что он ждет меня в комнате для свиданий.
Я ему чистосердечно рассказал, каким образом произошла история с главным священнослужителем и как я попал в одиночку. Никакой ненависти к религии или каких-нибудь там обид на нее у меня нет, но все-таки вера, в которой существует насилие, к чему она мне?
Протестантский священник был молодым человеком, рьяным служителем церкви, и, как выяснилось позднее, приходился родственником начальнику тюрьмы. Он тоже ненавидел Шимона и поэтому, на радостях, произнес целую проповедь, беспрестанно ссылаясь на Мартина Лютера, и даже не преминул сказать, что Лютер тоже, мол, был революционером. Потом он говорил что-то насчет грехопадения самих римских пап, извращения христианства и еще и еще и, войдя в конце концов в азарт, очевидно, забыл, что он не на кафедре… Священник объяснил мне, что протестантская церковь стоит за полную моральную независимость, что исповедоваться грешный человек протестантской веры должен не у священника (как это заведено у католиков), который так же грешен, как и сам исповедующийся, а у самого господа бога. Я все время одобрительно поддакивал ему и, когда он наконец замолк, сказал, что если, дескать, это действительно так, то не могу ли я перейти в протестантскую веру. Он ответил, что это не так просто, но если я очень желаю, то он охотно будет приходить каждый день и наставлять меня, после этого можно будет и перейти. Я поблагодарил. Он мне оставил библию – теперь, по крайней мере, было что почитать! Интересная эта книга, товарищи, и для марксистов тоже, если, конечно, правильно понимать законы развития общества.
Последний листок в библии был чистым, и я, вырезав его бритвенным лезвием, написал записку Беле и положил ее в отверстие у трубы центрального отопления. На следующий день он тоже проявил желание перейти в другую веру.
Расчет оправдался!
На третий день нас вызвал Пентек.
– Извольте приказывать, ваше благородие!
– Такие добрые христиане, добросовестные, аккуратные, ведь нет больше у меня таких хороших камер, и такое дело… Такое дело!!! – Он, видно, забыл с чего начать, – каждое слово этой «беседы» ему заранее было подсказано Шимоном. – Вы принадлежите к единственной правильной вере и хотите стать еретиками?!
– Прошу прощения, ваше благородие, но ведь господин регент тоже протестант.
– Черт побери!..
Да, на это Пентек не рассчитывал. Он чуть усы не проглотил с досады, а глаза у него так совсем на лоб полезли. Я же тем временем продолжал:
– Мы делаем это, ваше благородие, чтобы сохранить моральную независимость.
Тут уж Пентека забрал такой страх, что за целый день он больше не проронил ни слова.
А мы, когда он нас отпускал, как бы мимоходом заметили:
– И другие тоже не прочь бы сменить веру… правда, мы ничего не знаем, но поговаривает кое-кто, тюремные коридорные, например… (Господина главного священнослужителя Шимона не очень-то любили, протестантский же священник был у заключенных на хорошем счету.) К тому же все-таки моральная независимость есть моральная независимость… Но, право, мы ничего не знаем и говорим только, чтобы у вас, ваше благородие, не было никаких чеприятностей…
Он раскраснелся от волнения, снял кивер и, держа его в руках, нервно теребил подкладку.
Думаю, что в эту ночь спал он мало. На следующий день в камере появился сам отец Шимон и, грозя нам муками вечного ада, разразился таким неистовым криком, какого тюрьма еще никогда не слышала. Я же, наоборот, делал вид, что стою на своем, и ему пришлось малость смирить свой пыл. Козырь был в моих руках – ведь перейти в другую веру не мог запретить никакой тюремный устав; пусть попробует протестовать, когда ему уже однажды попало из-за вечных религиозных распрей! К концу разговора он уже совсем обмяк и только без конца повторял: сын мой, сын мой, так, дескать, и так…
Позднее я узнал, что наше дело вызвало много шума, даже больше, чем я рассчитывал. Вот будет здорово, если выяснится, что мы отказались от выполнения религиозных обязанностей не потому, что были «закоренелыми безбожниками», а потому, что нам просто не нравится религия, к которой принадлежит отец Шимон. Делом заинтересовался и сам начальник тюрьмы: видно, протестантский священник не удержался, чтобы не похвалиться своей миссионерской деятельностью. Весть об этом случае дошла до вацского епископа.
Шимону нагорело.
Все шло именно так, как мне хотелось: в тюрьме многие были его жертвами, и поэтому спустя несколько дней уже человек двадцать ходили на протестантские проповеди. Нашлись и среди уголовников такие, кто поддержал мою идею.
И вот Шимон вновь разрешает нам переписку, протестантский же священник добивается от начальника тюрьмы согласия на свидания. Шимон передает на другой день со старшим надзирателем, что он, мол, освободит нас из одиночки, если мы останемся «верны католической церкви», протестантский священник договаривается с начальником, охраны о направлении нас на работу.
Я атеист, материалист, верю в человека и не верю в существование каких-то сверхъестественных сил, но религиозные убеждения других людей уважаю и никогда не оскорбляю их. Я просто был вынужден доиграть эту комедию до конца.
И все-таки сознаюсь, что мне было очень приятно насолить главному священнослужителю, и я был рад, что мог отомстить убийце, преступления которого оставались безнаказанными.
«Массовый переход в другую религию в вацской тюрьме», как я услышал позже, был описан в «Протестантском вестнике». Это событие испортило репутацию отцу Шимону и разрушило его мечты о карьере…
Глава четвертая
Кивер начальника охраны сдвинут на затылок
Неделю спустя после того, как нас с Белой «обратили» в другую веру, мы стали ежедневно ходить на работу. Исполняли мы должность разносчиков посылок. В наши обязанности входило доставлять в камеры прибывшую с утренним и послеобеденным поездом почту: кому письмо передашь, кому небольшой сверток. В своей камере мы должны были только обедать, а остальное время беспрепятственно бродили по огромному двору или по угрюмому тюремному зданию.
Мы были подследственными заключенными и могли носить свою одежду, но тюремным рабочим запрещалось ходить в гражданском, вот нам и приходилось поверх своего натягивать еще тюремную летнюю куртку из мешковины.
В первой посылке, как я уже упоминал об этом, под подкладкой сумки оказалось письмо от Шалго. Не так давно из вацской тюрьмы убежал один наш товарищ, так вот с ним, а может быть, еще и с другими бывшими заключенными адвокату, очевидно, удалось поговорить. Шалго не был коммунистом, но делал для нас все, что мог, и не боялся за себя.
В этом письме он не скрывал, что на благоприятный исход судебного разбирательства надеяться нечего. Нам надо бежать! План был следующий. Мы должны просить, чтобы нас направили на работу в садовое хозяйство. Во-первых, оттуда легче бежать, а во-вторых, надзирателем там служит брат одного из наших товарищей металлистов, Шандор Надь, известный всем как «хороший» надзиратель. Он уже помог не одному человеку. Для нас важно, что если мы убежим утром, то он не станет нас искать до обеда, а мы тем временем сможем добраться до вацской железнодорожной станции. Там у одного из складских рабочих нас будут ждать фальшивые документы о прописке и трудовые книжки. Шалго сообщил нам имя этого товарища и условный пароль. На поезде мы доедем до Ноградверёца и там на руднике должны разыскать маркшейдера Паппа. Если нас кто-нибудь спросит, кто мы такие, мы должны ответить, что безработные, из Будапешта. Маркшейдер знает уже о нас и куда-нибудь направит.
