Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова
— Ой, матушка, чтой-то ты в защитницы Петра Фёдоровича вышла? С каких таких пор? Да ему, государыня, оно что нужду справить — он на бабу и глядеть не глядит. Отзвонил и с колокольни долой.
— Больно долго звонил. Почитай девять лет супруга у него пустая ходила. Девять! И вдруг...
— Возраст подошёл или...
— Кто помог, думаешь? И мне то на ум пришло, только разведывать, упаси тебя Господь, не вздумай. Есть младенчик, и ладно. Укоротить теперь племянничка куда легче будет.
— А я ещё, знаешь, матушка государыня, о чём подумала: и здесь великой княгинюшке удача вышла. Гляди, в какой день родила — на предпразднество Рождества Святой Богородицы. Это когда в храме стихиру возглашают: «Боговместимая Отроковица, и Богородица чистая, пророков слава, Давидова Дщи, днесь рождается от Иоакима и Анны целомудренныя: а и Адамова клятва, яже на нас, потребляется Рождеством Ея».
— Ну, это уж новорождённому судьба. Ему счастливым быть и людей счастьем одаривать, хоть и от таких родителей. Вон великий князь даже поглядеть на младенца не пожелал.
— Чему ж дивиться, государыня? Разве не толковала ты: был бы внучек, ему бы престол завещала.
— Кому я об этом говорила?
— Не мне одной, матушка, не мне. Нетто с Михайлой Ларивонычем совета не держала? А с Алексеем Петровичем Бестужевым-Рюминым? Канцлер ведь — как без его совета. Где три-четыре персоны, там и весь двор оповещён в одночасье будет. Так чему ж великому князю радоваться? Любого ворога в сыне увидал. Так, по правде, одной великой княгине веселье. Бездетная кому нужна, зато теперь, как у всех добрых людей. Вместо стариков своих учёных станет младенчиком заниматься.
— Не станет.
— Как это? Мать да не станет дитём заниматься?
— И не увидит его больше, чтобы чёртова отродья не вырастила. Проследишь младенца нянькам передать да около моих апартаментов разместить. Поди, к императрицыным комнатам не сунется.
— Думаешь, так лучше, государыня? А может, и впрямь лучше.
— И рассуждать нечего. Только так будет. Кровь у младенца недобрая. Глаз да глаз за ним нужен. Да это все пустяки, главное — народился. А то уж я Ивана Ивановича злыми словами не раз поминала: выискал невесту, грехи свои старые прикрыл да и амантку былую по-царски отблагодарил.
— Как ни толкуй, государыня матушка, всё равно шебутной он, ох и шебутной. Известно, вне брака рождённые все порядку толком не знают. А тут — князь Иван Юрьевич Трубецкой да ещё графиня шведская ни с того ни с сего приплелась. Иван Юрьевич, видать, не промах, коли, в плену у шведов сидючи, эдакие амуры развёл.
— А Ивана Юрьевича и не в чем винить. Сынка не оставил, на воспитание никаким крестьянам не отдал. Как ни толкуй, а всё не с руки было мужику с дитём возиться. Ан не постыдился фельдмаршал. Образование отличное дал, в военную службу записал. И быть бы Ивану Ивановичу офицером, кабы не лошадь: на скаку скинула, на всю жизнь хромым сделала. Фельдмаршал снова денег дал, чтобы поездил по Европе, ума-разума набрался.
— Набрался, ничего не скажешь. Встретил в Париже принцессу Ангальт-Цербстскую и во все тяжкие пустился.
— Ох, ты праведница моя! Там мужа-то и в помине не было: с принцем своим Иоганна давно порознь жила, да и он, сказывали, больше мальчиками интересовался.
— Вот-вот, обстоятельства благоприятные. Наш Иван Иванович так круто за дело взялся, что пришлось нашей принцессе разводной обратно к супругу бежать — от позору скрываться. Девке деревенской ко положено в подоле приносить, а тут, гляди, коронованная особа, да не у себя в дому — в Париже, на всеобщее удивление.
— А где это ты, Маврушка, святых-то видала? Чего разбушевалась — к непогоде, что ли?
— Зачем к непогоде. Просто про себя смекаю, и тот младенчик, хоть и девочка, куда как кстати всем пришёлся.
— Это что же ты сообразила?
— А то, матушка государыня, что про принца сплётки разные ходить перестали. Мальчики там не мальчики, а дитё им же самим признанное. Выходит, перед добрыми людьми порядок в доме какой следует. А что девочка, так ведь породниться с другими домами правящими можно, престижу себе прибавить. Разве не так вышло? Одному Ивану Ивановичу досталось: пришлось добру молодцу Париж на места российские холодные поменять, у батюшки защиты искать.
— Не больно досталося. Иван Юрьевич сынка с распростёртыми объятьями принял. Обласкал, как умел. Личным адъютантом сделал — как-никак генерал-фельдмаршал.
— Поди, деньки радостные с баронессой Вреде, матушкой-то Ивана Ивановича вспомнил.
— Почему бы и не вспомнить, коли и впрямь радостными были. Да ведь знаешь, виделся он со своей матушкой, Иван Иванович-то, и не раз, когда кабинет-курьером по Европе разъезжал — то в Вену, то в Берлин, а то и в Париж душе его дорогой заглядывал. Анна Иоанновна покойница в дела их семейные не вникала, да и Бецкой глаз ей не мозолил — батюшка его о том строго-настрого упредил. Вот и обошлося.
— А в ночь-то нашу великую[3], как на престол тебе вступать, неотлучно при государыне своей будущей находился. Ничего не скажешь, на шаг не отступал. Потому ты, матушка, орден Святой Екатерины прямо с себя сняла — на Ивана Ивановича при всех надела, а уж потом и невестку выбирать доверила. Сомнений в Иване Ивановиче не имела. А ему одна дорога — к разлюбезной своей принцессе. Даже крыться не стал — мол, лучше невесты нашему наследнику как есть не сыскать, даром что не больно удалась дочка-то баронессе.
— Вот видишь, Маврушка, как оно в жизни получается. И люди все свои, каждого, кажется, насквозь видишь да знаешь, а выходит хуже врагов всяких. Родной племянничек ни в чём с тобой согласия не имеет, потрафить тебе и не подумает, а уж невестушка...
— Отпустила ты тогда, матушка государыня, Ивана Ивановича на житьё заморское. Может, лучше бы здесь оставила — за невестушкой нашей приглядел, уму-разуму поучил, где и одёрнул. Она бы его, глядишь, и послушала.
— Послушала! Она-то, Екатерина Алексеевна наша! Ей, Маврушка, престол российский сниться стал — какие уж тут уроки да наставления. Ты и то вспомни, когда Иван Иванович её вместе с принцессой своей в Петербург привёз, тише воды, ниже травы была. Во всём с наследником ладила. Слова какие ласковые для него находила — дамы придворные на танцах только дивились. А отпустила я Ивана Ивановича вслед за принцессой — просил очень. Слёзно просил.
— Полно, матушка! Так бы ты на его слёзы и откликнулась. Дурит мужик, делами заниматься толком не хочет — и весь сказ. Тут другое. Сестрицу его, принцессу нашу Гессен-Гомбургскую Анастасию Ивановну больно ты жалела. Её утешить хотела. И впрямь не задалась ей жизнь, вот уж не задалась. И красавица писаная — тебе только уступит, и умница — со всяким беседу поведёт, в грязь лицом не ударит, а судьбы нет.
— Что ж, и Настёна тоже. Сродственница ведь по Нарышкиным. Батюшка покойный о замужестве Настёнином печалился. Хоть и второй женой молдавского господаря стала Дмитрия Кантемира, а всё почёт, и немалый. Не дано ей было с ним жизни порадоваться. Принц Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский сыскался. При покойнице Анне Иоанновне генерал-фельдцейхмейстер. Помоложе Настёны, зато обхождения самого что ни на есть придворного.
— Да и ты, государыня матушка, его милостью своей не обошла — при короновании в генерал-фельдмаршалы возвела, уважила, ничего не скажешь.
— Только что толку. В 1745-м, как раз на свадьбу наследника его и не стало. Сорока лет в гроб лёг. Настёна тогда лицом вся почернела. Ни красы былой, ни веселья. Один Иван Иванович утешить умел. С ней и разрешила ему уехать. Развлечься ей надо было.
— Когда это было! Лет семь уж прошло, можно бы и воротиться.
— Да ты что запамятовала: Иван Иванович писал в остатнем письме болеет Настёна, тяжко болеет. Чахотка разыгралась, с места не сдвинешься.
— Выходит, братец сестрицы не оставляет? Поди, тоскливо ему, голубчику. Человек ещё молодой, чай, не дохтур какой — от больной не отходить.
— Так он давно в Париже задомовился. С тамошними учёными людьми да философами дружбу свёл. Дочкой богоданной занимается. Тоже ведь назвал в честь сестрицы Настёной. Учителей ей всяческих приискивает. У актрис знаменитых разговору да обхождению обучает.
— Записана-то она как? Не Соколова ли?
— Соколова и есть. Настёна у меня разрешения спрашивала её в своём доме как воспитанницу держать. Ещё подсмеивалась, что Иван Иванович учителем заделался. Все на материи воспитательные разговоры обращает, с умными людьми советуется. Пансионов да школ разных пересмотрел видимо-невидимо.
— Вот и наша великая княгинюшка[4], роженица-то наша, про образование толковать любит. Григорий Николаевич Тёплое в шутку жалился, что перед разговором с ней должон книжки разные листать, чтоб в грязь лицом не ударить.
