Катарина Причард - Крылатые семена
Конечно, говорил себе наш юный агитатор, он должен приложить все усилия к тому, чтобы митинг прошел удачно. Ведь куда важнее расшевелить население приисков, заставить его понять, какую опасность несет с собою фашизм, какую угрозу представляет для Австралии международная обстановка, чем идти на танцы и слоняться по залу, стараясь не потерять из виду Дафну.
— Где Дик? — спросил Том.
— Дик уже исчез, — нехотя ответила Эйли. — Я звала его пойти с нами, но он сказал, что собирается с Миртл в кино. Тебе не кажется. Том, что Дик что-то уж очень неравнодушен к этой девушке?
Том молча смотрел в огонь. Последнее время при упоминании о старшем сыне по лицу его все чаще пробегала тень.
— Зато Ла и Надя прямо покоя мне не дают — все хотят знать, можно ли им вечером пойти в ратушу, — поспешила добавить Эйли. Ей было тяжело видеть, как болезненно переживает Том отдаление от них Дика.
— Не рановато ли им ходить на политические митинги? — усмехнулся Билл.
— Я не часто позволяю им это, — улыбнулась ему Эйли и снова перевела взгляд на Тома. — Мы, возможно, зря таскали с собой на митинги Дика и Дафну, когда они были еще совсем маленькие. Но Ла и Надю с ними не сравнишь, эти так и сыплют вопросами — все хотят знать, что да почему. Вот таким и ты был когда-то, дружок. Сегодня они заявили, что непременно пойдут с нами, потому что ты будешь выступать.
Биллу было приятно, что дети так к нему привязаны.
— Будем надеяться, что они не единственные, у кого явится такое желание, — сказал он и улыбнулся Эйли.
В дверях появилась Дафна, такая сияющая и хорошенькая в своем воздушном наряде, с веточкой цветущего миндаля в золотистых волосах.
— Ну, как я выгляжу? — спросила она. Длинная юбка взметнулась облаком, когда Дафна сделала быстрый пируэт и стала в позу, чтобы все могли оценить, как красиво облегает ее талию узкий лиф платья, подчеркивая округлость оголенных плеч.
— Конфетка, да и только, — как бы про себя заметил Билл.
— Уолли заедет за мной пораньше: мы хотим попрактиковаться у О’Брайенов, прежде чем отправиться в «Палас». — Дафна возбужденно засмеялась, и смех ее звенел и переливался, как песня. — Мы непременно получим приз, вот увидите.
На улице загудел автомобиль. Дафна набросила на плечи пальто и, схватив бумажный пакет с розовыми атласными туфельками — своим самым драгоценным достоянием, — выбежала из комнаты.
— Помни, что на бал в Горном училище ты едешь со мной! — крикнул ей вслед Билл.
— Едва ли!
Порыв ветра с дождем ворвался в распахнутую Дафной дверь. Билл услышал шум отъезжающего автомобиля. Очевидно, Уолли выпросил у Питера его новый додж, подумал Билл и стал собирать свои заметки, терзаясь мыслью, что надо принимать какие-то меры — нельзя Дафне проводить столько времени с этим шалопаем.
— Что-то мама запаздывает. — Эйли взглянула на часы. — Она обещала заехать и довезти нас до ратуши.
— Я пойду пешком, — заявил Билл.
Закутанные в пальто и капюшоны, в кухню с криком ворвались Ла и Надя.
— Можно, мы с тобой, Билл? — бросились они к нему.
— Нет, — твердо сказала Эйли. — На улице дождик, и я не хочу, чтоб вы превратились в пару мокрых крысят.
— Но мне хочется пойти с Биллом!
Ла — живой и напористый двенадцатилетний мальчик с синими, как у Эйли, глазами — всегда старался настоять на своем.
— Но если Биллу не хочется, чтобы ты шел с ним? — рассудительно сказала Надя.
Толстенькая коротышка, бледная и некрасивая, Надя ни в какой мере не обладала капризным очарованием и своеобразной прелестью Дафны. Зато она безусловно была «женщина с характером». Самая младшая в семье, она, тем не менее, командовала всеми, а в особенности Ла, который был всего на два года старше ее.
— Совершенно верно, Нэд, — рассмеялся Билл.
Он был благодарен в душе Наде и Эйли — они поняли, что ему хочется побыть одному.
— Видишь ли, старина, — пояснил он мальчику, — мне нужно как следует обдумать то, что я буду говорить. А вот в воскресенье мы отправимся с тобой куда-нибудь подальше и совершим хорошую прогулку.
Ла в восторге издал воинственный клич, а Билл пошел надевать пальто. Под ложечкой у него неприятно посасывало — это ощущение появлялось у Билла всякий раз перед публичным выступлением.
Никогда из него не выйдет оратора, говорил себе Билл; никогда он не усвоит приемов, которыми щеголяют демагоги. Все, что он умел, — это изложить аудитории факты и высказать свое мнение о них. Ему не раз говорили, что главное для оратора — честность и искренность, нужно только, чтобы эта честность и искренность дошли до слушателей. И если для того, чтобы сказать людям правду по важнейшему вопросу, надо сделать над собой известное усилие, он должен это усилие сделать. Вот это-то сознание и побуждало его преодолевать свою нелюбовь к публичным выступлениям, выходить на трибуну и стоять одному перед сотнями людей, как не раз бывало в Сиднее.
Хоть Билл и держался уверенно, сам-то он отлично знал, что это только видимость, за которой кроется боязнь, как бы кто посторонний не проник к нему в душу, еще с детства сохранившую следы тяжелых ран. Билл Гауг был в сущности скромный малый, ему и в голову не приходило приписывать себе качества, которыми обладал бы любой его сверстник. Он считал себя самым заурядным парнем, жизнерадостным, с трезвой головой. И если он посвятил себя делу, которое считал величайшим на земле, — борьбе за право рабочих создавать свои организации и добиваться лучших условий жизни у себя в стране, а также, объединившись с народами других стран, отстаивать мир во всем мире, — то это вовсе не значило, что он фанатик или сумасброд.
Правда — и Билл не скрывал этого, — он любил потанцевать, погонять мяч на футбольном поле, подурачиться с девушками на вечеринке, но ему становилось все труднее и труднее находить время для этих приятных развлечений. Самообразование и общественная деятельность занимали весь его досуг. И тем не менее он был счастлив, что избрал этот путь, на сердце у него было легко, он был уверен в правоте своего дела и в том, что рано или поздно цель будет достигнута. Салли называла это «юношеским идеализмом». Билл только улыбался в ответ, считая, что его знания по экономике и истории помогут ему защитить свои позиции в любом споре, а представления о чести и мужестве помогут отстоять свой «юношеский идеализм».
И все же сейчас, быстро шагая по широким темным улицам, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, чтобы защититься от ветра и дождя, Билл в душе ругал себя за глупость: ну к чему так волноваться, он же будет выступать перед своими, приисковыми. Правда, в Боулдере он еще ни разу не делал докладов и понимал, что трудно найти более критически настроенную аудиторию, — ведь эти люди знают его с пеленок.
С какой радостью он убежал бы сейчас в заросли, как часто это делал ребенком, когда что-нибудь мучило и угнетало его. Просто удивительно, размышлял он, как успокаивает там тишина — куда только деваются сомнения и тревоги. Словно эти крепкие деревья с редкой листвой, выстоявшие столько засух и бурь, вливают в тебя частицу своей силы и выносливости. До чего же глупо и стыдно так трусить, да еще при его-то работе, говорил себе Билл. Он должен преодолеть в себе эту слабость. Он знал, что все пройдет, как только он заговорит. Тема захватит его, и он перестанет волноваться. Необходимость изложить свои мысли ясно и убедительно зажжет в нем пыл бойца. Только в первые минуты, когда он оказывался лицом к лицу с аудиторией, чувствовал устремленный на него взгляд множества глаз, ощущал дыхание массы, им овладевало это позорное желание бежать без оглядки.
Когда Билл вошел в зал, похожий на большой сарай, там сидела лишь горстка людей. Члены комитета ходили как в воду опущенные. Зря они не послушались Тома Гауга и не сняли зала поменьше. Альма чуть не плакала, у Перта Моллоя был виноватый вид, и он валил все на погоду. Чарли О'Рейли бранился, бормоча себе под нос:
— Некоторые люди только тогда проснутся, когда фашистская бомба разорвется у них над головой.
— Вот если б это были состязания по боксу или бесплатная выпивка, небось, все бы явились! — с горечью воскликнула Альма.
— Не надо расстраиваться, — утешал ее Билл. — Зато те, кто пришел, это все настоящий народ.
С того места, где он находился, ему видны были Салли, Динни, Мари, Том, Эйли и маленькие Гауги в первом ряду, а позади Динни — почти все его приятели: Тэсси Риган в своем лучшем воскресном костюме; Дэлли, уже слегка навеселе, но изо всех сил пытающийся казаться трезвым; Тупая Кирка — такой прилизанный и тощий после бритья и стрижки, что Билл с трудом узнал его. Сэм Маллет с женой и Эли Нанкэрроу со своей половиной, с полдюжины соседей и старых друзей, несколько рудокопов и товарищей по работе да группа югославов составляли остальную аудиторию. Когда два-три запоздалых слушателя, шаркая ногами, пробрались на места, Перт Моллой решил, что пора начинать. Как председатель собрания, он счел необходимым представить Билла аудитории, хотя почти все здесь знали его с рождения.
