Вашингтон Ирвинг - История Нью-Йорка
Точно так же и я должен рассеять немало сомнений, решить ряд вопросов и объяснить парадоксы, прежде чем позволю вам разбрестись, куда глаза глядят; но после того, как эти трудности будут преодолены, мы сможем без всяких помех весело двигаться сквозь остальную часть нашей истории. Таким образом мой труд будет в известной мере отражать действительность, подобно тому, как звуки стихов, по утверждению некоторых тонких критиков, отражают чувства. Таково усовершенствование в исторической науке, заслугу введения которого я приписываю себе.
ГЛАВА IV
Показывающая те великие трудности и разногласия, которые философам пришлось преодолеть, чтобы заселить Америку. — А также показывающая, каким образом случайность способствовала появлению аборигенов — к великому удовольствию и облегчению автора.
Бог ты мой! Какая тяжелая жизнь у нас, историков, старающихся рассеять сомнения читателей! Вот я, пыхтя и мучаясь, писал эти три нудные главы, а читатель, пыхтя и мучаясь, следовал за мной по пятам; я вставал рано и ложился поздно, трудился над изъеденными червями, устаревшими, ни на что не годными книгами, заводил знакомства с тысячью ученых авторов, как древних, так и современных, которые, сказать по правде, являются самыми глупыми собеседниками в мире — и чего же мы в конце концов достигли? Конечно, чрезвычайно ценного вывода, что наша страна действительно существует и была некогда открыта. Очевидная истина, не стоющая и понюшки табаку. И что еще хуже, теперь мы, по-видимому, находимся от города Нью-Йорка так же далеко, как были в самом начале. Что касается меня, то мне на это наплевать, ибо я привык к скучной ученой компании; но я сочувствую моим несчастным читателям, которые, вероятно, окончательно пали духом и устали.
Мы встретимся, однако, еще с огромными трудностями, так как нам предстоит по возможности показать, каким образом была первоначально заселена эта страна — вопрос, который чреват для нас, добросовестных историков, большими неприятностями, но обойти который совершенно невозможно. Ибо, если мы не докажем с полной определенностью, что аборигены пришли из такого-то места, то в наш недоверчивый век тотчас начнут утверждать, что они вовсе не приходили; а если они вовсе не приходили, тогда эта страна никогда не была заселена — вывод, превосходно согласующийся с законами логики, но в корне противоречащий всякому чувству человеколюбия, поскольку в результате неоспоримых умозаключений он должен оказаться роковым для бесчисленных аборигенов этой густо населенной страны.
Сколько перьев было выщипано из гусиных крыльев, чтобы опровергнуть этот страшный софизм и спасти от логического уничтожения многие миллионы наших собратьев! Какие океаны чернил были осушены во имя этой высокой цели! И сколько великих умов зашли в тупик и навеки свихнулись! Я замираю в благочестивом трепете, когда созерцаю написанные на разных языках увесистые тома, в которых они пытались разрешить этот вопрос, столь важный для счастья общества, но окутанный столь густой завесой непроницаемой тьмы. Один историк за другим смело вступали в лабиринт гипотетических доказательств и, вынудив нас до изнеможения гоняться за ними сквозь множество in octavo, in quarto и in-folio, оставляя нас в конце концов ничуть не более умными, чем мы были вначале. Именно из-за подобного рода философской погони за химерами древний поэт Макробий[89] столь рьяно ругал любопытство, предавая его анафеме, как «скучнейшую, мучительную заботу, суеверное усердие в совершенно бесполезной области, зудящее стремление увидеть то, что видеть невозможно, и делать то, что, будучи сделано, не имеет никакого значения».
Но вперед, мои бодрые читатели, вернемся к прерванному делу и навалимся изо всех сил на оставшийся мусор, лежащий на нашем пути; однако я ручаюсь, что, если бы господину Геркулесу в добавление к его семи подвигам предложили совершить еще восьмой, а именно написать правдивую историю Америки, он бы, наверно, отказался от этого предприятия, даже не приступив к нему.
Я ничего не скажу о притязаниях детей Ноя на то, что они первоначально заселили нашу страну, так как об этом уже упоминал в предыдущей главе. Следующие по знатности претенденты — это потомки Авраама. Так, Кристобаль Колон (обычно называемый Колумбом), когда он впервые открыл золотые копи Испаньолы,[90] сразу же с проницательностью, которая оказала бы честь любому философу, решил, что им найден древний Офир,[91] откуда Соломон добывал золото для украшения иерусалимского храма; больше того, Колон вообразил даже, что видел остатки плавильных печей несомненно еврейской постройки, применявшихся для очистки драгоценного металла.
Такая блестящая догадка, столь очаровательная по своей нелепости, была слишком соблазнительной, чтобы ее немедленно не подхватили ученые простофили; и, конечно, нашлась куча глубокомысленных писателей, готовых поклясться в правильности этого предположения и подкрепить его своим обычным грузом мудрых толкований и ссылок на авторитеты. Ветаблус и Робертус Стефенс[92] заявляли, что это яснее ясного; Ариус Монтанус[93] без малейших колебаний утверждает, что Мексика — это подлинный Офир и древними насельниками этой страны были евреи. Поссевин,[94] Бекан[95] и куча других проницательных авторов ни к селу ни к городу приплетают предполагаемое пророчество из четвертой книги Ездры,[96] которое, будучи включено во всеобъемлющую гипотезу, подобно ключевому камню в своде, обеспечивает ей, по их мнению, непреходящую прочность.
Едва успели они, однако, закончить свое прекрасное сооружение, как вваливается фаланга авторов противоположного направления, во главе с Яном Лаэтом, великим голландцем, и одним ударом опрокидывает их постройку. Ян в самом деле решительно возражает против всяких притязаний израильтян на то, что они первыми заселили нашу страну, приписывая все эти двусмысленные свидетельства, а также следы христианства и иудаизма, якобы обнаруженные в различных провинциях Нового Света, дьяволу, который всегда прикидывался почитателем истинного бога. «Ссылка, — говорит старый хитроумный отец де Акоста,[97] — которую делают все благочестивые авторы, писавшие о религии недавно открытых народов, и которая основана к тому же на авторитете отцов церкви».
Некоторые авторы — среди них я с великим прискорбием вынужден упомянуть Лопеса де Гомара[98] и Хуана де Лери[99] — намекают, что хананеи, изгнанные евреями из обетованной земли, были охвачены таким ужасом, что бежали без оглядки до тех пор, пока, остановившись перевести дух, не оказались в безопасности в Америке. Так как они не принесли с собой ни своего национального языка, ни нравов, ни характерных внешних черт, то предполагают, что они в своем поспешном бегстве их растеряли. Впрочем, лично я этого мнения не разделяю.
Я оставляю без внимания предположение ученого Гроция,[100] который, будучи посланником и в придачу голландцем, достоин величайшего уважения, предположение о том, что Северная Америка была заселена бродячей ватагой норвежцев, а государство Перу основали колонисты из Китая, причем Манко, или Мунго, Капак, первый инка, сам был китаец. Я ограничусь также лишь упоминанием о том, что отец Кирхер приписывает заселение Америки египтянам, Бадбек — скандинавам, Шаррон[101] — галлам, Джуфредус Петри[102] — конькобежцам из Фрисландии, Милиус[103] — кельтам. Маринокус из Сицилии — римлянам, Ле Конт — финикийцам, Постель[104] — маврам, Мартин д'Англерия[105] — абиссинцам. Ограничусь и одним только упоминанием о глубокомысленной догадке Лаэта, утверждавшего, что Англия, Ирландия и Оркадские острова тоже могут претендовать на эту честь.
Я не собираюсь уделять внимание и придавать значение ни фантастической идее, будто Америка — это сказочная страна Зипангри,[106] описанная венецианским путешественником Марко Поло, известным фантазером, ни тому, что к ней относится и легендарный остров Атландида, описанный Платоном. Не стану также останавливаться для того, чтобы обсудить языческое утверждение Парацельса,[107] будто каждое полушарие первоначально было наделено своими Адамом и Евой; или более приятное для нашего самолюбия мнение доктора Ромэйна,[108] поддержанное многими безымянными авторитетами, что Адам принадлежал к индийской расе; или же поразительное предположение Бюффона, Гельвеция[109] и Дарвина, столь почетное для человечества и особенно лестное для французов, что весь человеческий род произошел случайно от выдающегося семейства обезьян!
