Арсений Семенов - Землепроходцы
Атласов поинтересовался, как звали начальника тех огненных людей, и получил ответ: Федота. Так вот оно что! Крупеня, принявший имя в честь вкусной похлебки, помнил еще кочевщика Федота Попова. Значит, то, о чем когда-то рассказывал Любим Дежнев, оказалось истинной правдой! Именно по этой причине, видимо, и приняли камчадалы казаков так по-дружески. Что ж, дружба за дружбу. Посоветовавшись с казаками, Атласов решил принять участие в отчаянном походе, предпринимаемом Крупеней.
Вышли через несколько дней. Погрузились на камчадальские лодки, которые почти ничем не отличались от русских стругов, разве что сработаны были погрубее, так как камчадалы мастерят свои лодки каменными топорами и теслами.
Спускаясь по Камчатке, дивились казаки обилию растительности, теплу и солнцу, переполнявшему долину. Не все, что они слышали с Потапом о крае земли в детстве, оказалось неправдой. Видели они слева от долины гору, подобную скирде, которая извергала дым и пепел, и по ночам над ней стояло пламя. Гору ту камчадалы звали Шивелучь. Справа от долины поднялась еще одна высочайшая гора, которая гремела и тряслась, и пламя над ней освещало по ночам окрестности на многие десятки верст. То была Ключевская гора. Время от времени из нее исторгались тучи пепла, и в пепле том меркло солнце. Правдой оказалось и то, что на Камчатке не было ни ужа, ни жабы, ни иного гада, кроме ящериц.
Не зря говорят, что у страха глаза велики. Крепость, в которой заперся Шантал, была ненамного больше укрепления Крупени. Соединенное войско камчадалов и казаков взяло вражескую твердыню с третьего приступа, когда нескольким казакам во главе с Потапом Серюковым, облаченным в кольчуги, удалось зажечь стены. Шантал погиб, кинувшись со стены на камчадальские копья.
Воины Крупени выжгли еще несколько крепостей, в которых сидели верные Шанталу князцы, и на том во всей долине Камчатки воцарился мир.
Затем Атласов решил подняться с казаками до верховий Камчатки, чтобы получше познакомиться со здешними обитателями. Крупеня выделил для него два десятка самых ловких и сильных гребцов, и струги даже против течения поднимались очень быстро. Чем выше к истокам реки поднимались казаки, тем тучнее становилась растительность. Казаки обнаружили даже черемуху и малину. Земля здесь под благодатным солнцем была засеяна семенами жадных цепких растений, реки и озера обильны рыбой и птицей, а здешние леса — всяким зверьем и, что особенно важно было для казаков, соболем. Казаки мяли и нюхали черную, жирную почву и сходились на одном, что здесь даже хлеб сеять можно.
По сравнению с закованным в ледяной панцирь и погруженным в сумерки Анадырем Камчатка представлялась сущим раем.
Потому и населены эти берега были густо — многолюдные камчадальские селения радовали глаз живостью, весельем и отменным здоровьем мужчин, пригожестью женщин, свежестью рожиц ребятишек.
В пути догнала Атласова весть: корякский князец, следовавший на Камчатку по приказу казаков со своим табуном, бежал в тундру. При этом он увел и казацких ездовых оленей.
Пришлось срочно возвращаться. Князца казаки настигли в устье Тигиля, к нему присоединилось до полутора сотен корякских воинов. Пришлось вступить с ними в схватку. Это был последний крупный бой казаков в камчадальской земле. Оленей они отбили, а коряков рассеяли.
Пройдя затем побережьем Пенжинского моря на юг до реки, где обитали курильцы, и взяв там полоненка, занесенного морем на Камчатский нос бурей из Узакинского (Японского) государства, Атласов повернул на север, и на реке Иче казаки срубили зимовье, где и перезимовали. И казаки, и юкагиры зимой промышляли соболя: охота оказалась удачной настолько, что все были довольны.
Отправив Потапа Серюкова с полугора десятками людей в верховья реки Камчатки, чтобы он поставил там крепкий острог и взял ясак согласно договоренности с камчадалов Крупени и иных стойбищ, Атласов внял челобитной остальных казаков, настаивавших на возвращении в Анадырское, так как порох и свинец были почти израсходованы, и по первому снегу отряд двинулся на оленьих упряжках в обратный путь.
И в Анадырском, и в Якутске результаты этого похода были оценены так высоко, что якутский воевода немедленно отправил Атласова в Москву порадовать государя открытием новой соболиной реки.
— Семь трясовиц ему в поясницу, этому сторожу! Чтобы его черти уволокли в болото! — ругается Щипицын, потрясая кулаками. — Час уж тому, как прокричал, чтоб собирались на торги, а сам и носу не кажет, змей подколодный!
У Василия Щипицына узкое одеревенелое лицо, на котором прямой рот зияет, словно щель, глаза маленькие и застывшие, затылок стесанный, грудь плоская. Ни дать ни взять деревянный идол, каких таежные жители вырезают из досок. Сходство это нарушает лишь торчащая вперед острая борода, поблескивающая по бокам сединой, словно обоюдоострое лезвие.
В тюрьме Щипицын усох, как хворостина. Почти все разговоры сводятся у него теперь к еде. Даже во сне он чаще всего видит затекающие золотым жиром балыки и копченые окорока. Проснувшись утром, он злится, что это был только сон. В такие минуты его лучше не раздражать. А ведь в те дни, когда Атласов поверстал его на службу в свой отряд, Щипицын был известен всему Енисейску как веселый балагур и гуляка, которому море по колено. Тюрьма озлобила его. Кажется, он теперь ненавидит весь род человеческий, даже самого Атласова грозился поджарить на сковородке, как только представится для этого удобный случай. Иногда между ними возникали такие перепалки, что они готовы были кинуться друг на друга с кулаками.
Хотя и у Атласова испортился в тюрьме характер — он сам замечал за собой, что ему все труднее обуздать приступы ярости, возникающие по пустякам, — однако почти всегда зачинщиком ссор выступал Щипицын. Василий в запальчивости договаривался даже до того, что и в тюрьме он оказался по вине Атласова. Более наглых речей Владимир в жизни не слыхивал! Кто, как не Щипицын, втравил его во всю эту историю?
Для второго похода на Камчатку Атласову предписывалось по царскому указу набрать сто человек в Тобольске, Енисейске и Якутске — как охотников из промышленных и гулящих людей, так и в неволю из детей служилых казаков. Василий Щипицын пристал к отряду в Енисейске с десятком таких же, как и он сам, гулящих товарищей. До поступления в отряд они промышляли соболя, однако неудачно; нанимались охранять торговые караваны; иногда, пропившись до исподнего, брались за любую поденную работу. Поговаривали, будто бы числились за ними и лихие дела.
Щипицын сразу полюбился Атласову какой-то особенной бойкостью характера, готовностью идти без раздумий куда угодно, лишь бы не знать в жизни скуки.
Веселый этот проныра, узнав, что начальник отряда жалован шубой с царского плеча и произведен в казачьи головы самим государем, сумел указать Атласову способ, как добыть дощаники для плавания из Енисейска в Якутск. К тому времени имущество отряда — пушки с ядрами, пищали, множество другого вооружения, а также всяких годных в походе припасов — громоздилось на берегу Енисея целыми горами, а речные суда, выделенные Атласову енисейским воеводой, оказались мелки, стары и дырявы — плыть на них можно было лишь в гости к водяному.
По подсказке Щипицына казаки захватили два вместительных прочных дощаника, принадлежавшие какому-то именитому торговому гостю, а из выделенных воеводой загрузили только один — тот, что был попрочнее, остальные же попросту бросили. В случае расспросов по этому делу уговорились объявить, что в чужие суда сели по ошибке, приняв их за свои. При этом Щипицын сумел убедить Атласова, что енисейский воевода не осмелится преследовать человека, обласканного самим государем. Да что там преследовать! Государь попросту прикажет снять с енисейского воеводы шапку вместе с головой за то, что он вместо прочных посудин пытался всучить Атласову дырявые корыта!
С этого захвата чужих дощаников и начался путь к тюрьме. Якутский воевода, может быть, и уладил бы как-нибудь с енисейским воеводой это дело о захвате дощаников торгового человека, да вся беда в том, что самовольный этот захват был лишь первой ласточкой в той волне самоуправства и разгула, которая с легкой руки Щипицына захлестнула атласовский отряд.
Почти все деньги, полученные от Атласова при вступлении в отряд, новоиспеченные государевы казаки истратили на закупку вина — брали в складчину, бочонками.
Едва отчалили от Енисейска и достигли Тунгуски, началось веселье. Пили и пели так — небо качалось. Орали в сто луженых глоток, поклявшись распугать все таежное зверье на Тунгуске на сто лет вперед.
Атласов тоже отпустил вожжи. Кружила голову слава, приятны были почести, какие воздавали ему казаки — все они до единого хотели выпить хотя бы раз, а потом хотя бы еще и еще раз на вечную дружбу с казачьим головой, жалованным самим государем. Вскоре его величали уже не головой, а попросту атаманом — так звучало намного теплее и приятнее для всех. И атаман, сердечно обнимая милого друга Щипицына, назначенного им есаулом отряда, старался перепить и перепеть всех, дабы не уронить себя в глазах веселых своих товарищей. Расчувствовавшись, он сулил им открытие новых земель, даже богаче Камчатки! И за те земли государь пожалует их всех до единого в казачьи головы и поднесет по большому орленому кубку.
