Глеб Алексеев - Подземная Москва
Но всего этого поджидавшие на Лобном месте рабочие не знали. Они закрутили уже по третьей «ножке». Кухаренко смачно выругался: «Эдак поджидавши, можно и проголодаться». Часы на Спасской башне пробили десять и четверть одиннадцатого. Никольская, Варварка и Ильинка умерли даже для жуликов, беспризорные под самым носом «снегиря» высвистывали родные рулады в теплом асфальтовом чану, а археолога все не было и не было…
Глава одиннадцатая. Неожиданные препятствия в домике на Никитской
Меж тем в оранжеватом домике на Никитской разыгрывалась настоящая трагедия.
Мамочкин и товарищ Боб (так назывался молодой человек в серых гетрах), закупив на той же Сухаревке веревочные лестницы, свечи и всякие другие материалы, потребные для путешествия под землей, возвращались по Никитской нагруженные как верблюды. Археолог Мамочкин имел привычку, разговаривая о подземном Кремле, становиться абсолютно глухим и абсолютно слепым. Началось с бидона молочницы, черт его знает для какой надобности поставленного у самой лестницы.
– Я слышал, что профессором Стеллецким был обнаружен в Перновском архиве список книг библиотеки Грозного, составленный, видимо… – и, уже пролетев через злополучный бидон, он закончил, – …еще Ветерманом… какая стерва ставит молоко на дороге!
Руки его упирались в молочные реки, растекавшиеся по тротуару, а усы, в которых запуталось слетевшее пенсне, почему-то оказались в сметане. Однако он продолжал:
– Но вся беда в том, что список оказался затерянным… Куда, куда прешь, проклятая баба?
Женщина средних лет и отличной мускулатуры, увязанная в платок так, что видны были только ее глаза, вышла в этот момент из подъезда дома и без лишних разговоров на тему о пролитом молоке ухватила бидон, обратившийся в ее руках в довольно увесистое оружие. Тогда полетели веревки, связки свечей, окорок, который также должен был спуститься в подземный Кремль, шляпа археолога, за шляпой – сам археолог, вываленный в сметане, точно шницель, приготовленный к жаркому. Поднявшись в таком виде по лестнице, незадачливые путники были встречены человеком с пронзительными глазами, стоявшим на самом верху лестницы возле опрокинутой ванны в позе Бонапарта перед сражением, акушеркой Сашкиной, дамой весьма почтенной по годам, общественному положению и удельному весу, а также гражданкой Оболенской, плакавшей слезами оскорбленной невинности. Завидев осметаненного археолога, гражданка Оболенская заявила человеку с пронзительными глазами, – как после выяснилось, – Вово из «буржуазного ряда» на Сухаревском рынке, приблизительно следующее:
– Я – женщина больная и нервная и к тому же беременная. Это может подтвердить Анна Петровна и письменное удостоверение.
Акушерка Сашкина сказала густым, как карболка, басом:
– Я подтверждаю…
– Вот видите! – угрожающе отнесся Вово к археологу.
Баба-молочница соболезнующе присоветовала снизу:
– А ты его за бороду да в милицию… Все они, подлецы, одинаковы: улестить – улестят, а добился своего – ищи про гроп своей жизни…
– Княгиня, – сказал Вово, – вы мне позволите пгоучить этого человека, как мы учили в добгое стагое вгемя людей, забывающих о по-я-дочности.
С гражданкой Оболенской становилось дурно.
Вово вплотную шагнул к присевшему на ванну Мамочкину:
– Милостивый госудагь, хотя по вашим поступкам вы и не заслуживаете такого обгащения. Вам известно последнее гаспогяжение Моссовета о том, что все когидогы, убогные и кухни должны быть свободны для пгохода честных ггаждан, а не завалены всякой гухлядью. Я вас спгашиваю, как погядочный человек погядочного человека: известно вам такое постановление?
– Нет, неизвестно! – растерялся археолог.
– В таком случае потгудитесь в течение двух часов убгать все эти ванны, кислые сундуки с подозгительными костями ваших пегвобытных годственников, вот этот комод и гагдегоб.
– Хорошо, – не своим голосом согласился археолог, – но дело в том, что к десяти часам…
– Никаких десяти часов! – взвизгнула «барыня Брандадым».
– Вы убегете эту гухлядь немедленно! – наступал Вово. – Тем более, – добавил он с усмешкой, – вам, кажется, необходима ванна.
Так было выиграно необходимое концессионерам время. Особенно много возни было с гардеробом, и, если бы не молочница, весьма разочаровавшаяся в трагедии на Никитской и даже открыто вставшая на сторону археолога, – исполнение постановления Моссовета затянулось бы до утра. Ее крепкие руки ухватывали ванны, сундуки, какие-то ржавые картонки с сапогами и шляпами так же легко, как малых ребят; археолог наскоро смывал сметану, товарищ Боб в это время мчался на Красную площадь, чтобы задержать поджидавших рабочих.
Археолог вышел из дома только в первом часу ночи. На нем был серый летний пиджачишко, лопнувший в подмышках и засаленный вчерашней яичницей, несуразные охотничьи сапоги, подвязанные под самые ляжки. Он пошел по Никитской спотыкающейся походкой очень торопящегося человека, не примечая, что вслед за ним подвигаются две тени под черным раскрытым зонтом.
В то же время, взобравшись на Лобное место, Дротов, Кухаренко и Сиволобчик улеглись на каменном полу, приготовясь ждать со всем тем терпением, с каким умеет ожидать только русский человек.
Глава двенадцатая. Цветок, брошенный ветру…
За Кремлем горели желтые полотна заката. Черные шпили церквей и колоколен на желтом выступали как четкий, прекрасный рисунок чернью на матовом золоте.
– Красота! – сказал Дротов. – Хоть и не наша, не новая, а все же красота!
– Вы хотели знать, Дротов, о том, кто построил Московский Кремль, – сказал Боб, – пока нет Павла Петровича, я расскажу о нем, тем более что о нем я, вероятно, знаю больше нашего уважаемого археолога. Аристотель Фиораванти – вот кто отец Московского Кремля. Он был из Болоньи, это все, что написано о нем в учебниках. Грабарь даже утверждал, что Аристотель – не имя, а прозвище. Но по фамильным спискам, которые, в силу некоторых обстоятельств, мне доступны, Аристотель – имя, смею вас уверить. Итак, Аристотелю Фиораванти принадлежит общий план Кремля и его фундамент, который он и вывел. Его талантливые ученики – Солари, Руф, Алевиз и Мальт – только закончили дело своего учителя. Аристотель родился действительно в Болонье в 1418 году; его отец, дед и дядя были зодчими. Их ученик, в широкой, по колени, рембрандтовой рубахе, в обтянутых чулках с пряжками, в черной смоли волос, под ними два удивленных круга бровей, гордый и презрительный – таким изобразил он себя сам на венгерских медалях, – скоро затмил славу своих учителей. История насчитывает немало «падающих башнеобразных зданий» – вы понимаете: зданий, скренившихся набок. Их врачом и выпрямителем был Аристотель. Ни до него, ни после него не было зодчего, который сумел бы выпрямить падающую колокольню. Он выпрямил скренившиеся башни по всей Италии, он, наконец, стал… перетаскивать колонны и колокольни с места на место. Так, он перетащил храмы в Риме, в Мантуе, в Ченто и в Болонье. За это его звали Архимедом наших дней, но никто не знал математических формул – его чудес. Их в запаянном браслете носил он на левой руке, и разве только с рукой можно было снять этот браслет, и, конечно, велик и славен должен быть человек, по воле которого церкви и колонны переезжают с места на место, не рассыпаясь… Но в самый разгар его славы, когда могущественнейшие властители того времени – Магомет II и венгерский король Матвей Корвин – стали зазывать его в свои царства, он был заточен в тюрьму, как фальшивомонетчик. Его взяли в Риме, на площади св. Петра, на которую он только что собрался перетащить обелиск Калигулы.
Это было в 1475 году. А месяц спустя, в летний день, в зной, от которого капал спелый сок с мандаринов и море дышало жаркими туманами, по той же площади, мимо незаконченного фундамента проходил человек в знатной московской одежде, в бороде, лежащей на парчовом пузе, словно распущенный хвост кобылицы, и, встретив молодого художника, которого «Петрушею зовут», спросил: знает ли он, где великий мастер? И како того великого мастера найти в городе Риме, буде он не ввержен в узилище, а понеже до новой тюрьмы на свободе пребывает? Это был посол московского государя Ивана Третьего, получивший приказ московской царицы Софьи Палеолог отыскать «великого мастера Аристотеля Фиораванти», кой и «мастер церковный», и «муроль знатный» (каменщик), и даже «пушечник нарочит» (артиллерист) и коего лично знавала царица, пребывая в городе Риме, как мужа знатного и строителя великого. Так произошла встреча посла Толбузина и Петро Антонио Солари, ученика великого мастера и строителя стен Московского Кремля, чья горделивая надпись на Спасской башне не стерлась еще и поныне.
Эта встреча решила дальнейшую судьбу Аристотеля Фиораванти. Он заключил с Толбузиным договор: «…ехать Аристотелю на Москву строить собор и крепость». И рядился с ним Толбузин «по десять рублев на месяц», а зовет Аристотеля сама царица, на что пергамент у него, Толбузина, есть… Аристотель, получавший по тысяче флоринов за один сеанс, на радостях подарил Толбузину замысловатую посудину, коя была блюдо на медных ножках, а на ней «судно яко умывальница», из которого по желанию можно было цедить пиво, мед и вино. Такая посудина одна стоила московского жалованья за несколько лет, но, видимо, так велико было желание Аристотеля ехать в Москву.
