Виктор Шкловский - Минин и Пожарский
И вот, дорогая моя сестра, несть ни тишины, ни благодетельного жития, а жары и гаду поползучего – тягота великая. А впрочем, родная моя, ты мыло купи. Вот из Ветлужского уезда мыла пришло одиннадцать возов, купи косяка два – и поможет.
Старуха налила из горшка щей, старик Захарьин начал хлебать. Роман молчал.
Старик посмотрел на него и опять сказал:
– Так ты Романа-воеводу не знаешь? Ну, я тебе не допросчик. Перерублена вся земля в капусту. Батюшка Грозный царь перекроил всю землю, перемешал с опричиной, и лежит земля как новоскроенная некая риза. Купно же несошвенна или распадахося от ветхости.
– Ты что сегодня по-книжному говоришь, брат?
– Нам иначе нельзя. Миныч-то кто? – Земский староста. В городе, почитай, третий человек. А чьим благословением пошел? Моим. Кто воспитал сироту? Я же.
– Недорогое твое было воспитание, – сказала старуха.
– Дорого недорого, а благословение важно.
– Вот мужики без благословения воюют, Ляпунова-боярина и убили. За что, скажи?
– Наше дело такое, что мы не знаем. Убили его казаки в кругу.
– Кто говорит, что казаков пан подговорил, подложное письмо под руку его составил да казакам передал, а кто говорит, что погубили Ляпунова бояре – был он с ними горд.
– Даром убили воеводу, так говорят.
– Говорят, на нем вины нет. А тело его лежало перед приказной избой три дня – псы рвали.
Роман помолчал и добавил:
– Вот раскроили жизнь, и правильное слово – не сошьешь. А Заруцкий шьет и порет. А какого воеводу убили – Ляпунова! Нам он на изменных бояр управу обещал. Где управа теперь!
– А ты, милый, не управы ищи, а правды. А правда – она по церквам да по святым людям. Сходи во Владимир да в Кашин, а то и в Ростов, к Иринарху блаженному, а там и Москва близко. А в Москве поплачь на могилке Василия Блаженного. Только загадили ее всю.
– Нам чуда надо ждать. Вот, говорят, некий муж благочестивый мая в двадцать шестой день видел сон, что в храм Василия Блаженного перенести надо образ пречистой Владимирской божьей матери и поставить свечу воска невозжженного и бумагу неписану, и молиться три дня, и зазвонят колокола.
И свеча будет возжжена от огня небесного, а на бумаге будет имя, кому володеть Российским государством.
– Старый ты человек, – сказал Роман, – да как нам до Василия-то Блаженного добраться?
Старик помолчал.
– А и доберемся. Говорят, с Сигизмундом турецкий салтан воюет. Ан и уйдет. А мы опять на Волге торговать будем.
– Скоро здесь будут, коли все так говорить станут, – сказала старуха.
– А мы заслоны поставим.
– Вот сейчас в земской избе, говорят, все чин по чину. Найдем служилых людей сто или два ста и оборонимся.
– Плоха служба, – сказал Роман. – Вот Ляпунов дворян корил: делите, мол, между собой деревнишки да кабаки, а к бою косны.
– Тоже и мужики хороши, – сказал Захарьин. – Мечутся, всё сговариваются. Гоняют по государственным делам коней, хомутов не снимая, а Новгород-то Великий протакали.
– Новгород не наша вина, – ответил Роман сумрачно. – Ладогу мужики отбили, приступ на Орешек-крепость отбили. Воевода шведский, Делагарди зовут его, под Новгород пришел обманом. С воеводой Батурлиным стакнулся да с воеводой же князем Иваном Никитичем Одоевским-большим. Рубились посадские люди, да впустили шведов в город бояре обманом. Казачий атаман Тимофей Шаров, да дьяк Голенищев, да поп Амос на своих дворах дрались. Шведы их попалили, город заняли, к присяге новогородских людей неволят. А новогородские, люди с нами заодно. Собирали в Новгороде людей к шведскому королю для посыла. Шестеро удавились, а не пошли.
– Хвастать нечем, – сказал Захарьин, – руки на себя наложить – великий грех. Вот мы в Нижнем Новгороде, торговые люди, иное удумали. Миныч сейчас с посадскими людьми разговаривает. Был Миныч простой человек, вот с тобой у Алябьева ратником служил. А теперь Миныч староста. А ты хоть и в сапогах, а все мужик.
– Я сапоги с бою взял.
– И правда, живут люди босиком, а воюют в сапогах. Пообносились. А у меня товар есть в кадушках. Не сильно плох. Я и дам.
– Что, даром дашь?
– Даром, сестра, и чирей не вскочит. Дам за деньги. Поговорим по-торговому. Ратников от Нижнего собирают? Собирают. Козьме их одевать-обувать. А у меня товар. Мы, сестра, эти кожи сплавим за новые, а воину жить недолго, он и такой обуви сносить не успеет. А барыш пополам.
Старуха в это время достала топор для соседки и, не говоря ни слова, прямо пошла на брата. Тот поднял руки, сказал:
– Гость я, сестра, и старик.
Дверь открылась. Вошел Миныч. Старик бросился к нему.
– Мать уйми, – сказал он.
– Пес этот, – сказала мать, – пришел кожи гнилые продавать для войска, а барыш с тобой пополам. Может, возьмешь?
Миныч молчал сумрачно.
– Возьми его за ворот и выбей в дверь – я приказываю.
Миныч молча подошел к дяде, взял за плечо, повел.
– Толкни! – закричала старуха.
Миныч толкнул.
– Колпак выбрось.
Из-за двери послышался тихий старческий голос:
– Погибло наше государство, а за колпак спасибо.
– Здравствуй, Роман, – сказал, садясь, Миныч. – Ты откуда?
– Из Арзамаса.
– Под Москвой плохо?
– Плохо.
– Пойдем в земскую избу, послушаешь, как у нас.
В Земской избе
Той же Козьма, отложище своей воли дело, и восприемлет велемудрие разумение и смысл и на всех людях страны тоя силу и власть восприемлет.
Повесть кн. Катырева-РостовскогоВ большой земской избе на Нижнем Базаре, около церкви Николая-чудотворца, что у корабельного пристанища, стоял крик. Кричали все, будто стараясь друг друга не слышать.
Сидел за столом сероглазый, твердоскулый, высоколобый, спокойный Миныч, и были плечи его на уровне лба ласкового воеводы Звенигородского, и когда надо было шепнуть что-нибудь на ухо Минычу, приподнимался воевода со скамьи и вытягивал шею.
Злобно кричал человек в купеческой одежде:
– Слышали! Казаки под Москвой плачут. Мы тем слезам не верим, мы в этом деле искусились! Рубля с алтыном не дам, и полтины не дам. Ты мои деньги считал? Торговли против прежнего и половины нет…
Много народу в земской избе. Тут люди в торговом и в посадском платье.
Отдельно сбились в кучу оборванные, вооруженные дворяне.
Устал Звенигородский, устал Алябьев, скучает подьячий» Кричат голоса:
– Заклевали вы нас, железные носы!
– Шиш!
– В чужой мошне и дыра за деньгу кажется!
– Нету моего согласия!..
– А мне два рубля с полтиной платить можно?! – закричал купец, срывая колпак и хлопая его оземь.
– Люди почтенные, – перекрывая шум, начал воевода Звенигородский, – дайте слово сказать.
Шум утих.
– Сколько кто ни даст, – продолжал воевода, – а без денег не то что Нижний, а ворота свои не защитишь. Господа дворяне, – обратился он, – сколько вас?
Заморенный, малорослый дворянин в потертом кафтане выступил вперед:
– Нас тут, дорогобужан, да вяземских, да из-под Смоленска служилых людей, до двух тысяч.
– Нам столько не надобно, – сказал толстый купец. – И так объели нас, ироды, изгороди поломали, посудье растащили, а службы с вас не видно.
Рассудительно заговорил другой дворянин, – верно, был под Смоленском окладчиком, приходилось ему вести беседы.
– Служивый человек, – начал он, – службу может исполнять, когда на него мужик дома работает. Службу хотите, почтенные? Пусть на нас, как при прежних великих государях, мужик пашет, да дрова возит, да мясо дает, да масло, да дорогу чинит, да за избу нам платит, а то были у нас мужики, задолжали нам кругом да ушли драться самовольно. Убили мужика – и пропал за ним долг. Вы нам дайте коней да пороху, да землю за нами закрепите, да мужиков заставьте нас кормить – будем служить вам без воровства.
Послышался печальный голос купца:
– Каждому коня, да доспех, да порох, да еще мужика для него слови!..
Продолжал окладчик:
– А инако службы нет. Дали нам землю под Арзамасом, да та земля была прежде дворцовая, и мужики себя делить не дали, и бой был. У мужиков в начальных людях был воровский казак Роман, и мы в том бою не устояли.
– В бою не устояли, а денег дай, – сказал купец.
– Три алтына да два – пять, – рассудительно произнес другой, обращаясь ко всем.
– Ну, Миныч, – сказал Звенигородский, наклоняясь к Минину, – нонче, говорят, вы, посадские, умные – говори, сколько кому дать.
Минин встал.
– Люди торговые! – громко сказал он.
– Говори, Козьма, мы тебя выбирали! – крикнул посадский среди непрерывающегося шума.
– Люди посадские! – еще повышая голос, продолжал Минин.
Шум стих.
– Слушай, люди, дело говорит, – сказал седой посадский, оборачиваясь через плечо.
– Люди ратные! – закончил Минин уже в тишине.
Уставились на Минина дворяне.
– Что полста войска поставим, что два ста поставим, а Нижнему одному не устоять.
Смотрели на Минина купцы, не понимали, к чему он клонит.
